Четвертая

      Я мысленно прощаюсь с жизнью. В который раз на Арене? В пятый? Шестой? Явно в последний.       Прямо напротив меня, вытянув длинные ноги, сидит Грег Вандер. Сидит и очень гадко ухмыляется.       Я хочу вновь провалиться в околообморочное состояние, чтобы не видеть его, чтобы не видеть, как он будет заносить надо мной мой собственный нож. Но лекарство, что было в ампуле, лишило меня такой роскоши. Туман перед глазами медленно тает.       Грег болтает о какой-то ерунде и смеется, так же непринужденно, как смеялся за обедом в Тренировочном Центре. Тогда он чувствовал себя в моей компании совершенно свободно, в отличие от Филиппы и Калеба и, очевидно, сейчас это чувство лишь усилилось.       Он играет ножом, который вероятно выпал из моих ослабевших рук. Рядом с ним лежит его собственное копье.       — Как ты, сладкая? — Он подходит ближе. Видимо, тоже замечает действие лекарства.       Я чувствую, что перестаю дрожать. Несмотря на то, что солнце с трудом проходит через деревья, одежда уже почти высохла. Зрение становится четче, сознание проясняется. Я вижу детали, которых не замечала изначально: одежду Грега покрывают засохшие пятна крови, и он немного хромает на левую ногу. Это рушит последние смутные надежды на то, что он пришел как союзник.       Раненая рука остывает, будто к ней приложили лед. Я все еще чувствую тупую боль, но она уже не перетягивает на себя все внимание. Терпимо.       Грег вертит в руках сундучок от парашюта. Достает вторую ампулу и прячет к себе в карман. Затем достает оттуда записку.       Он нависает надо мной.       — Уноси ноги. М, — читает он почти нараспев, затем добавляет с ноткой презрения, —М? Мамочка?       Мэгз. Я чувствую прилив благодарности и любви. Она пыталась меня спасти.       — О нет, мамочка тебе не поможет. — Он садится сбоку от меня, его лицо оказывается прямо напротив моего. Грег протягивает руку к моим губам, и я вижу, что вся она покрыта серебристыми чешуйками. Он оттягивает нижнюю губу и осматривает зубы. Десна все еще слегка кровоточат. — Мертвая мамочка никому не может помочь.       Я должна злиться, но чувствую лишь всепоглощающий ужас. Страх зверя, загнанного в ловушку. Такого не было во время борьбы с Филиппой, потому что там я могла драться, а сейчас я могу лишь сидеть, привалившись спиной к дереву, и наблюдать. У меня нет сил даже на то чтобы поднять руку. Я лишь слежу за каждым его движением и знаю, что он тоже видит страх в моих глазах. Видит и явно получает от него удовольствие.       У Грега поразительно большие руки. И как я раньше этого не замечала? Он грубо сжимает мое лицо. Большой палец касается больной десны, я вскрикиваю. Он улыбается. Затем отвешивает мне пощечину. Не сильно, но голова по инерции дергается влево. Я ударяюсь о ствол дерева. Глаза становятся влажными. Не от боли, от страха.       — Я думал, ты хорошая, Лайбри, — он делает акцент на моем имени. — Думал, ты честная, смелая… — Грег говорит, а сам в это время связывает руки у меня за спиной шнурком от моей же паутинки. Я не сопротивляюсь. Каждое движение отдается болью. — Никогда бы не подумал, что ты можешь бросить мальчика умирать в заснеженном лесу.       Его губы растянуты в совершенно неестественной ухмылке, глаза болезненно блестят. Когда он наклоняется ближе, я вижу, что все его лицо тоже покрыто серебристыми чешуйками, но кожа под ними еще не воспалена. Наросты спускаются вниз, к шее и груди. Меня передергивает.       — Он ведь пришел ко мне. — Грег неуклюже опускается рядом, видимо, плавным движениям мешает хромая нога. — Не знаю как, безумные на многое способны, но пришел. На своих двоих. Рассказал душещипательную историю о том, как ты оставила его умирать. — Он трет кулаком щеку, делая вид, что вытирает слезы. Внутренняя сторона ладони покрыта черными чешуйками.       Грег достает банан из моего рюкзака и вгрызается в недозревший фрукт.       — Он просил отомстить тебе… просил убить тебя, — продолжает он как ни в чем не бывало, и сумасшедший блеск в глазах лишь становится ярче. — И вот я здесь. Жаль он этого уже не увидит. — Грег указывает на засохшие пятна крови, что украшают его некогда белоснежную водолазку, и вновь смеется.       Меня трясет. Я мечтаю о том, чтобы он поскорее закончил свои игры и убил меня.       — Зачем ты здесь, Грег? — стараюсь говорить мягко, как когда-то с Калебом. То время в Капитолии сейчас кажется мне особенно далеким.       — Я пришел за тобой, конечно же. — Он пожимает плечами, протягивает руку к моим волосам и наматывает прядь на шершавый палец. Меня передергивает.       — Хочешь убить меня? — В голосе нет никакого вызова, лишь безграничный страх и безумная усталость.       — Не без этого. — Он согласно кивает, а затем вновь хватает меня за лицо своей огромной ручищей.       То, что происходит дальше, не поддается никакой логике. Грег приближается ко мне и целует. От неожиданности я не успеваю сомкнуть губы. От него воняет: отвратительная смесь гнилья, крови и бананов. Его шершавая щека касается моей. Я чувствую, как тошнота подкатывает к горлу. Его язык пытается прорваться как можно глубже. Я сжимаю зубы и кусаю его. Сильно. Теперь чувствуется не только запах, но и вкус крови. Грег рычит. Мое сердце пытается пробить ребра.       Я получаю еще одни удар в лицо, куда сильнее, чем первая пощечина. Он разбивает мне нос. Наша кровь смешивается. Грег хватает меня за волосы, уже без всяких намеков на нежность.       Все вокруг кружится, как в калейдоскопе. У меня такое ощущение, что я наблюдаю со стороны. Какая-то часть сознания отключается, будто в попытке защититься. Из моих глаз текут слезы, изо рта и носа — кровь, но я почти этого не замечаю. Грег что-то шепчет мне на ухо. Я пытаюсь извернуться, пытаюсь отдалиться от него. Пытаюсь брыкаться ногами, но с трудом могу их поднять, поэтому он получает лишь легкие толчки. Он гораздо сильнее. А я так устала… Я получаю удар за ударом.       Влажная трава касается обнаженной кожи. Я кричу, когда он в меня входит. Громко кричу. Перед глазами пелена слез, я рада, что не вижу его лица. Оно превратилось в размытое пятно. При каждом движении моя голова сильно бьется о корень, к которому Грег меня прижал. И вместе с тем в сознании бьется лишь одна мысль: я хочу умереть. Умереть прямо сейчас. В эту секунду. Я захлебываюсь в рыданиях.       Все заканчивается довольно быстро. Пара резких рывков, и Грег опускается на меня всем телом. Мне тяжело дышать. Все болит. Между ног омерзительно липко. Сердце Грега бешено стучит, прямо мне в ребра. Этот звук не перебивают даже мои рыдания. Отвратительный звук. Отвратительная улыбка.       Он встает и натягивает штаны. Я пытаюсь подняться. Кровь течет по лицу, перемешиваясь со слезами. Я громко всхлипываю. Подняться не получается. Грег несколько минут наблюдает за моими попытками, затем хватает меня за подмышки и усаживает на прежнее место.       — Это все заражение. Из-за пальцев. Еще некоторое время ты будешь чувствовать слабость. Думаю, около суток. — На последних словах он улыбается. Хищно. Омерзительно. — Мне хватит. Когда я выиграю, в Капитолии меня будут ждать сотни девушек. Нет, даже тысячи. — Он мечтательно закатывает глаза. — Но пока у меня есть только ты. Тоже сойдет. Ты хорошенькая. Такая отчаянная, боевая. Еще в Тренировочном центре мне понравилась. — Грег говорит и в это же время одевает меня.       Хочу пнуть его, но выходит лишь немного оторвать ногу от земли. Я будто бы превратилась в безвольную куклу.       — Тогда ты была такая неприступная. Никаких союзников, прямо-таки не подобраться. Зато сейчас, красота. — Он чистит еще один банан и поворачивает фрукт в мою сторону. — Хочешь?       Я молчу. Не собираюсь вступать ни в какие разговоры. Мертвые не разговаривают. А я абсолютно точно мертва. Слезы текут по щекам. Я дрожу. Дыхание рваное. Мне так себя жаль. До боли в сердце жаль.       Грег лишь пожимает плечами, мол, дело твое, и продолжает говорить. Он вообще очень много говорит, о том, как захотел меня впервые, о том, как рад, что пошел по моему следу, о том, какая я сладкая и как здорово мы проведем эти сутки. А еще, о том, как я умру, когда помогу ему выиграть. Ведь он не занимается благотворительностью, он спас меня лишь для собственной выгоды. Ему нужно спрятаться в этих лесах примерно на два местных дня для того, чтобы что-то проверить, а потом он убьет меня и пойдет забирать свою корону победителя.       Уже темнеет, а он все говорит и говорит. Он поит меня и насильно заталкивает в рот мое же печенье. И говорит, и говорит. Я уже ненавижу его голос. Я хочу, чтобы сутки поскорее закончились.       Грег замолкает лишь тогда, когда начинает играть гимн Панема. Мне кажется, с тех пор, как я оказалась на Арене прошла целая вечность, а на самом деле закончились лишь вторые сутки. Я проживу максимум трое. Ужасный результат. Я никак не могу перестать плакать.       На небе загорается первое лицо: девушка из Второго. Следом с высоты на меня смотрит лицо Калеба. Мне кажется, что он улыбается. И, хотя я уже знаю, что он мертв, сердце все равно на мгновение замирает. После нашего, Четвертого дистрикта, появляется мальчик из Девятого. Замыкает парад пара из Одиннадцатого.       Еще пятеро. Итого осталось десять человек. Огромные потери для двух дней. Просто колоссальные. Жаль для меня это уже ничего не меняет, но кому-то дает неплохие шансы. Возможно Грегу. Мне становится дурно от одной этой мысли. А еще я надеюсь, что нас сейчас не показывают камеры. Надеюсь, они не показывали нас чуть раньше. Сердце вновь сжимается от непомерной жалости к самой себе.       Если бы он просто меня убил, это было бы честно. Это было бы стремление к победе, это было бы сражение, пусть даже не на равных, но, по крайней мере, в рамках нормы, для Арены. А та грязь, которую сотворил он… Такого не бывает на Играх. Мне даже в голову не приходило бояться чего-то подобного.       «Не бывает? Быть может, этого просто не показывают?» — подсказывает мне внутренний голос.       Насилие, оно ведь бывает очень разным. Оно может принять форму отрубленных пальцев, может принять форму каннибализма, как иногда случалось, и вот, как выяснилось, оно может принять форму сексуального принуждения.       Отвратительно.       Он мне отвратителен. Я сама себе отвратительна.       Я даже не замечаю, что Грег вновь начинает говорить, так погружена в свои невеселые мысли. Я думаю начать его провоцировать, думаю заставить его убить меня раньше, потому что возможность пережить все это снова пугает меня куда больше, чем его ожидаемый гнев. А ведь все к этому и идет, к тому, чтобы пережить это снова. Он не зря оставил меня в живых.       Но когда я понимаю, о чем он говорит, то прикусываю язык. Когда я вижу, в каком он состоянии, вся решимость гаснет, и я одергиваю себя от колкостей.       — Знаешь, как я убью их всех? — Он выглядит невероятно возбужденным и злым: глаза блестят, кончики пальцев подрагивают. — Знаешь?       Я молчу. Он вновь отвешивает мне пощечину.       — Нет, — говорю я тихо, пытаясь подавить всхлип, рвущийся из груди.       — Ты, наверное, думаешь, что я буду охотиться и драться с каждым? Ты, наверное, надеешься, что кто-то из них убьет меня? — Грег смеется. — Нет, дорогуша! Как бы не так! Я убью их всех, разом. Размозжу как букашек. — Он повышает голос, почти переходит на крик. — Ведь кто станет убивать вредителей по одному? Нет, дорогуша. Вредителей травят. Всех. Разом.       Я наблюдаю за ним, а в голове роятся мысли, о том, что я совершила ужасную ошибку. Я так боялась Калеба, что не заметила рядом с собой еще одного сумасшедшего. Сумасшедшего гораздо более кровожадного, гораздо более пугающего, чем мальчик, который разнес в поезде вазу. Игры могут вытащить на поверхность все самое ужасное, что в нас есть. Калеб хотя бы не притворялся. Не то что Грег.       Как жаль, что я вовремя не обратила внимания на десятку, что он получил на показательных выступлениях. Как жаль, что я и подумать не могла, что шестнадцатилетний парень, который показался мне излишне веселым и даже несколько инфантильным, может быть настолько жестоким.       «На Играх двадцать четыре трибута, невозможно узнать каждого за несколько дней», — пытаюсь себя успокоить, оправдать.       «Но я ведь общалась с ним, значит, был какой-то шанс!» — Внутренний диалог грозится перейти в истерику.       Однако, на самом деле, я знаю, что не было. У меня изначально не было никаких шансов. Мою тоску можно потрогать пальцами. Грег все говорит и говорит, не обращая на меня никакого внимания. Пару минут назад он ударил меня за молчание, а теперь ему как будто плевать. Я пытаюсь поднять руку, она дрожит от напряжения.       Грег перескакивает с темы на тему.       — Я поимею их всех, Лайбри, как поимел тебя. Я устрою такую огромную ловушку, что меня еще долго будут чествовать за изобретательность. Капитолий взорвется от восхищения.       Если поначалу мне было плевать на его болтовню, то теперь я прислушиваюсь внимательнее. Не столько потому, что мне интересно, сколько потому, что боюсь отпустить мысли, боюсь погрузиться в свою боль с головой.       — Ловушку? — спрашиваю я.       — О да, — Грег явно рад диалогу. — Ты же видела тот завод? Ну да, конечно видела, ты от него пришла. А помнишь тот взрыв? Два взрыва, если быть точнее. Один из которых, кстати, ранил твоего маленького друга. Ну, впрочем, я не об этом…       — Да, помню, — отвечаю я на всякий случай.       — Ну вот, этот взрыв можно перенаправить.       — Куда? — Я не понимаю, о чем он говорит.       — Да в общем-то, куда угодно. — Грег пожимает плечами. — С другой стороны Арены море. Если направить взрывную волну не на камни, а туда, то поднимется огромная волна, — он поднимает руки над головой и широко разводит их в сторону, — и накроет большую часть местности. Подконтрольное цунами. Что-то, вроде того. Говорят, что давным-давно наши предки с успехом проделывали нечто похожее. Климатическое оружие. Если я не ошибаюсь, сейчас на берегу прячется куча трибутов. Удачно для меня, смертельно для них.       Грег абсолютно точно сошел с ума. У меня не остается в этом никаких сомнений.       — Как ты это сделаешь? — устало произношу я.       —Лайбри, я из Третьего. — Он смеется. — Перенесу взрывчатку, а потом нажму на кнопочку. — Грег достает из кармана небольшую коробочку с торчащими в разные стороны проводами. Никакой кнопки внутри не наблюдается.       — Где ты ее взял? — Я удивлена тому, что на Арене можно отыскать нечто подобное.       — На том заводе спрятано очень много интересного, Лайбри. Да и не удивительно, это же аналог предприятий Тринадцатого. Для добычи графита нужна масса приспособлений.       — Это похоже на завод Второго, там добывают мрамор, — устало поправляю Грега. Чем дальше уходит беседа, тем больше путаются мои мысли. Очень хочется спать. Возможно это из-за лекарства, но я с трудом держу глаза открытыми.       — А из чего, по твоему добывают графит, если не из мрамора? — Он начинает злиться. — Это точно Тринадцатый.       Я не отвечаю. Пусть тот сумасшедший считает, как ему вздумается. Распорядители никогда в жизни бы не стали транслировать быт Тринадцатого на весь Панем. Мои веки становятся все тяжелей.       — Кстати, дорогуша, ты то и поможешь мне провернуть все это. — Его голос доносится как будто из-под толщи воды. Я проваливаюсь в сон. Я вновь захлебываюсь.       Я просыпаюсь от того, что он снова меня раздевает. В этот раз я могу отбиваться. Несмотря на то, что руки связаны за спиной, ноги повинуются мне уже гораздо лучше. Грег получает несколько ударов и пару сильных укусов, но он все равно гораздо сильнее. Он тратит лишь часть сил, в то время как я почти все. Он тяжелый. Мне трудно дышать. Из носа вновь идет кровь.       Все оставшееся до рассвета время я не могу сомкнуть глаз. Слез уже почти не осталось. Я лишь тихонько всхлипываю.       Грег привязал меня к стволу ближайшего дерева. Когда он уснул, я пыталась бежать, но он отлично вяжет узлы, а веревка куда прочнее, чем кажется на первый взгляд. Грег проснулся от моего шебуршания, и теперь под моим правым глазом наливается синяк.       На рассвете мы отправляемся на завод. Мне это путешествие дается с огромным трудом. Мне тяжело двигаться, все лицо болит, отсутствующие пальцы горят огнем. Я просила Грега вколоть мне вторую ампулу, но он отказался. Сказал, что меня она все равно не спасет, а ему может пригодиться. И, как бы мерзко мне не было, не могу с этим поспорить. У Грега очень болезненный вид. Кожа под серебристыми чешуйками на его лице воспалилась, а наросты на руках и вовсе почернели, став такими же как на ладонях. Глупо надеяться на то, что это его убьет, но я все равно испытываю мстительное удовольствие.       Он тянет меня вперед, держась за веревку, которой связаны руки. Я постоянно спотыкаюсь, а он хромает, но к вечеру мы все-таки добираемся до места. В глубине души я надеюсь, что мы встретимся с другими трибутами, жаль, что этого не происходит. Джунгли пустынны.       Грег ведет меня какой-то странной дорогой. Мы подходим к заводу не со стороны каменной реки, а со стороны эвакуационных выходов. По крайней мере, если верить табличкам с надписями.       Железные перила нагрелись под палящим солнцем, к ним почти невозможно прикоснуться. Лестница, ведущая наверх, слишком крутая. У меня кружится голова. Я боюсь упасть. Я хочу упасть.       Я иду за Грегом по инерции. У меня нет идей. У меня нет плана. Внутренне я уже подписала себе смертный приговор. Моя жизнь закончилась этой ночью, несмотря на то, что я до сих пор дышу.       Мысли сменяют друг друга очень медленно. Они лениво скользят по волнам сознания, наматываются друг на друга, как сети порой наматываются на винты моторных лодок. Они тормозят, стопорятся.       Я бы не смогла убить Грега даже будучи здоровой, он слишком силен. Я пытаюсь решить, как быстрее умереть самой. Наилучший вариант — сейчас же шагнуть с лестницы и упасть, высоты должно хватить, но мой тюремщик крепко держит веревку. Или недостаточно? Либо я утяну его вниз тяжестью собственного веса, либо, что гораздо более вероятно, он отпустит оковы.       До конца лестницы остается всего несколько ступеней. Я жалобно вздыхаю, за что получаю ощутимый тычок под ребра.       На джунгли опускаются сумерки.       Мы заходим в помещение и прямо над моим левым ухом раздается оглушительный скрежет железа.