Четвертая

      Каменная река приходит в движение. Меня отбрасывает вперед. Второй раз за день из грудной клетки выходит весь воздух, а в ушах стоит нестерпимый звон.       Я прикрываю голову руками в слепой надежде, что это спасет от вышедшей из устья каменной реки. Внезапно начинает валить снег. Как по команде, будто бы кто-то нажал на кнопку. Сквозь пелену до меня доносится нечеловеческий женский крик. Наша смерть будет самой глупой за всю историю Игр.       Я не в состоянии подняться. Я не в состоянии убежать. В последние секунды я вспоминаю Джо и, отчего-то, мачеху. Перед глазами стоит Четвертый дистрикт. И я кричу в унисон с Филиппой.       Последние секунды длятся слишком долго, и ничего не происходит. Дома, которые находятся в шаговой доступности, не рушатся, а каменные глыбы хоть и сходят со своих мест, но все же не засыпают меня. Хоть я и чувствую боль, меня не заваливает осколками. Земля под моими ладонями постепенно успокаивается, перестает дрожать. Вокруг становится подозрительно тихо. Отчасти потому, что звон в моих ушах уступил место заложенности, отчасти потому, что Филиппа перестала кричать.       Я переворачиваюсь на спину и не могу удержаться от стона — ребра сильно пострадали от падения. Глубокие вдохи причиняют боль, приходится дышать очень осторожно. Голова кружится. Очень хочется прикрыть глаза и остаться лежать на земле, но я заставляю себя подняться. На это уходит очень много сил. Слишком много сил. Смогу ли я дойти до безопасного места, смогу ли защищаться? Мой разум застилает паника. Руки дрожат, а голова нестерпимо болит.       Снег усиливается. Крупные хлопья не просто опускаются мне на волосы, они застывают на них липкими комками. Я пытаюсь сфокусировать взгляд, но солнце слепит глаза.       Краем глаза замечаю алое пятно чуть левее того места, на которое меня отбросил взрыв. Моргаю. Перед глазами мелькают фейерверки. Алое пятно вспыхивает под веками, трансформируется под слепящим солнцем и приобретает темно-бордовый оттенок, который переходит в черный и лишь затем гаснет.       Я еле держусь на ногах.       Рядом с пятном есть что-то еще. Мозг отказывается воспринимать реальность. Я понимаю, кто передо мной еще до того, как стягиваю капюшон, упавший на голову раненного трибута. Худое детское тело. Калеб. Каменная глыба придавила ему ногу, а тесак, который он не выпускал из рук, при падении распорол запястье. Похоже, порез прошел через вену. Кровь уже образовала заметную лужицу под вывернутой рукой.       Повинуясь первому неосознанному порыву, я забираю нож. Он весь блестит от темной крови. Запах бьет в нос. У меня начинает кружиться голова.       Насколько это возможно, очищаю нож. Отрезаю капюшон Калеба и делю ткань на полосы. Перевязываю запястье чуть выше раны. Заматываю нож в мягкую часть ткани и прячу его себе под куртку. Пытаюсь поднять камень, но сил явно недостаточно.       Калеб до сих пор без сознания. Снежная стена мешает ориентироваться в пространстве. Мне хочется убежать. Хочется бросить его здесь. Я еще раз пытаюсь отодвинуть камень, и вновь ничего не выходит.       Я не знаю, где Филиппа. Я боюсь кричать, потому что не знаю, кого может скрывать буря. И я понимаю, что даже если у нас выйдет убрать камень, все усилия будут тщетными. У Калеба серьезно повреждена нога. Он не сможет следовать дальше.       Мне кажется, я слышу голос мальчика. Кажется, что я слышу свое имя. Впрочем, возможно это воет ветер. Я надеюсь, что это воет ветер. Я уже разворачиваюсь, чтобы уйти, когда вспоминаю, что Калеб смог стащить рюкзак из Рога Изобилия. Оглядываю тело — на спине пусто. Наверное, он снял свою ношу, когда мы устроили привал. Меня берет отчаяние. В такую погоду найти белоснежный предмет просто невозможно. Но я все же наклоняюсь к телу, ощупываю его костюм и землю рядом, в отчаянной надежде запускаю руку ему под живот. Да! Рюкзак там. Пытаюсь тянуть за ручку и вдруг замираю. Я слышу отчетливый шепот:       — Лайбри…       Дергаю рюкзак и вскакиваю. Нужно уходить.       Калеб начинает шевелиться. Он поднимает голову. Пытается подняться сам, опираясь на ладони, но боль его останавливает. Он падает в снег.       Я отворачиваюсь.       — Вернись! — полный отчаяния вопль пульсирует у меня в ушах.       Я ускоряюсь. Снежная пелена надежно укрыла меня от мальчика, но она же и дезориентировала. Больше нет никаких криков. Я слышу лишь завывание ветра. Иду туда, где, по моим представлениям, должен быть город. Иду одна. Отказываюсь от идеи поискать Филиппу. Она такой же груз как и Калеб, к тому же, теперь у меня есть оружие.       Однако, чем дольше я иду, тем больше убеждаюсь в том, что это ошибка. Кажется, что я двигаюсь по кругу. Какая-то глупая шутка. Холодает. Руки краснеют. Такое чувство, что кожа хочет догнать по цвету кровь, которой испачканы пальцы.       Я иду и иду лишь для того чтобы не замерзнуть. Хочется остановиться и лечь, но я продолжаю идти. Солнце продолжает слепить мне глаза. Я в ловушке. Я заплутала.       По ощущениям, прошло не меньше часа, а до взрыва мне казалось, что до многоэтажек рукой подать.       Я опускаюсь на колени. Точнее, падаю в снег. Я чертовски устала.       Буря заканчивается в одно мгновение. Будто бы кто-то из распорядителей вновь нажал на кнопку.       Ветер стихает и воцаряется звенящая тишина. Снегопад оставил за собою настоящие сугробы. Все вокруг замело, но прямо передо мной из-под снега выглядывают кованые перила.       Я с трудом поднимаю голову. Гигантская многоэтажка смотрит на меня пустыми глазницами выбитых окон. Дверь занесена снегом, но не полностью, если постараться, ее можно открыть. Призывая на помощь последние силы, преодолеваю ступени. Окоченевшими руками отгребаю снег, затем дергаю железную ручку. Ничего не происходит. Дергаю еще раз. Запястье пронзает болью, но дверь с громким скрипом поддается. Мне в нос тут же бьет мерзкий запах. Пахнет затхлостью, гниющими овощами и, от чего-то, мочой. Сдерживая подкатывающую тошноту, ступаю в темноту. Других вариантов все равно нет.       Передвигаться без света очень сложно, у меня нет фонарика, а оставлять дверь открытой ради крох солнца я боюсь.       С внутренней стороны дверь закрывается на железную щеколду, которая выглядит излишне хрупкой. Если я решу остаться здесь хотя бы на пару ночей, надо соорудить замок понадежнее.       Мысли в моей голове несутся куда быстрее, чем передвигаются мои же ноги. Глаза никак не хотят привыкать к отсутствию освещения. Я иду, опираясь на стену. Медленно, зато безопасно. Мне так кажется. Ровно до того момента, пока рука не проваливается в какую-то жижу.       Первым делом я думаю о боли, но она не приходит. Зато приходит удушливая волна зловония. Казалось бы, я жила в рыбацкой деревеньке Четвертого, и привыкла к тому, как пахнет рыба, гниющая на солнце, но этот запах куда хуже. Пахнет смертью. Я не знаю, какой запах издает разложившийся труп, но предполагаю, что именно такой.       Я не пытаюсь сдержать рвотные позывы, и желудок исторгает свое скудное содержимое. Вся моя рука покрыта какой-то липкой слизью. Я пытаюсь хоть немного ее убрать, но когда сгибаю пальцы и ощущаю под ними мелкие шарики неизвестного происхождения, склоняюсь в новом приступе рвоты.       Отхаркиваю последнюю желчь и начинаю двигаться обратно к выходу. Хочу помыть руки снегом. Под аккомпанемент колотящегося сердца, дергаю ручку и предусмотрительно жмурюсь, чтобы защитить глаза от слепящего солнца. Но меня встречает глубокая тьма.       За несколько минут, что я провела в здании, солнце успело скрыться. На небе не видно луны, лишь редкие звезды рассыпаны по небосклону. Мелкие и серебристые, они освещают местность лишь в непосредственной близости, оставляя все, что находится за коваными перилами крыльца тонуть в непроглядной тьме.       Я отгоняю от себя мысли о том, что происходящее на Арене противоречит любым законам природы. Они сводят с ума. Они и липкая гадость на моей правой руке, которая при скудном, но все же освещении, выглядит ничуть не лучше, чем пахнет. И если с мыслями ничего нельзя сделать, то очистить кожу от бурой массы можно хотя бы попытаться.       При ближайшем рассмотрении жижа напоминает смесь чьих-то внутренностей и фекалий, а мелкие шарики, что хрустят под пальцами, — какие-то насекомые, похожие на муравьев. Я очень рада, что мой желудок уже не может на это отреагировать. И я надеюсь, отчаянно надеюсь, что она не ядовита.       Хочется просто засунуть руку в сугроб, но это оставит явные следы моего пребывания здесь. Поэтому я действую медленно. Беру в левую руку снег и сжимаю его до образования небольшой ледышки, затем использую ее как лопатку, которой счищаю смесь. Использованный снег бросаю с внутренней стороны двери. Грязь смывается неплохо, но вот от запаха снегом не избавиться. Впрочем, хорошо, что хотя бы так.       Закончив с рукой, я достаю из-за пазухи нож, разворачиваю, затем мою и его тоже. Пытаюсь очистить ткань, но бурые пятна въелись намертво. Я складываю в то, что осталось от капюшона Калеба снег и крепко затягиваю ткань в узел. На всякий случай. Сохранить воду это не поможет, но влажная ткань может пригодиться.       Пока есть хоть какой-то свет, я решаю рассмотреть содержимое украденного рюкзака. На мальчике трофей выглядел внушительно, но в моих руках он кажется слишком маленьким.       Рюкзак забит под завязку, но в нем нет никакого оружия, а из еды лишь пачка галет и крохотная железная баночка с паштетом. Я разочарована. В основном из-за того, что не представляю, что делать со всеми остальными предметами. Больше всего места занимает тонкая, почти прозрачная ткань, похожая на паутинку, с помощью которой мама подшивала платья. Она сложена в несколько раз и перехвачена тонким шнурком. Никакой инструкции. Здравый смысл и снежное покрывало вокруг подсказывают, что паутинка, скорее всего, как-то должна взаимодействовать с температурой. Сохранять тепло? Скорее всего.       Следующий предмет, который я вытаскиваю на свет — сверток плотной коричневой бумаги, внутри которого лежит нечто похожее на влажные салфетки, только из более грубой ткани, похожей на лен, и с более резким запахом. Дезинфекция? Лекарство? Хорошо бы, если так.       Я почти ликую, когда достаю из рюкзака пустую фляжку. И тут же наполняю ее снегом.       Последним на моей ладони оказывается компас. Самое обычное приспособление с двумя стрелками и кучей разных букв и цифр. Самое обычное приспособление, которым я совершенно не умею пользоваться! А если бы и умела, будто я знаю, куда нужно идти.       Меня берет злость. Я запихиваю все находки в рюкзак и возвращаюсь в здание. В этот раз не опираюсь на стену, и из-за этого передвигаюсь очень медленно. Держу нож впереди себя, чтобы ни на что не наткнуться. Сердце колотится где-то в горле. Мелкие монотонные шаги держат в напряжении. Именно поэтому я захожу в первую же дверь, из которой струится тусклый свет.       Неестественный звездный свет хорошо освещает лишь то, что находится возле окон, но и этого достаточно, чтобы понять, что передо мной чье-то заброшенное жилище. И оставлено оно было много лет назад.       Прямо возле окна стоит старая кровать с дырявой панцирной сеткой, на которую навалена гора тряпок. Сбрасываю весь мусор, еще раз протираю руки запасенным снегом, потому что снова запачкала кончики пальцев. В многоэтажке странная зловонная жижа оккупировала почти все: стены, перила, брошенную мебель и даже стеклопакет, который, несмотря на огромную трещину, оказался цел.       Мысль о том, что эта гадость или какие-то ее испарения все-таки могут быть смертельными, заставляет сердце болезненно сжаться. Впрочем, холод улицы убьет меня наверняка, а тут хотя бы есть мизерные шансы.       Я застилаю кровать паутинкой, кладу рюкзак вместо подушки и заваливаюсь сверху. Едва я опускаюсь на импровизированную постель, тело тяжелеет, а глаза закрываются. Как же я устала.       Закутываюсь в паутинку и позволяю сну взять верх.       В полудреме вижу Калеба, мальчик стоит в двери заброшенной многоэтажки, нож, заткнутый за пояс, блестит в лунном свете. Он зовет меня по имени.