Четвертая

      Я в полнейшей растерянности. Лошадь жалобно ржет, пытаясь справиться с препятствием, которым оказывается обычный букет цветов, кинутый к нашей колеснице одним из восторженных капитолийцев. Калеб же отнюдь не пытается справиться со своей истерикой. Я не знаю, как помочь хоть кому-то из них. Наше положение немного спасает гимн, бьющий по перепонкам. За такой громкостью невозможно разобрать ни звука, что вылетают изо рта мальчика. Невозможно ни для кого, кроме меня. Я отчетливо слышу каждое его слово, и они пугают меня до дрожи в коленях. Выходка, что я наблюдала в поезде — детский лепет по сравнению с тем, что происходит сейчас. Калеб клянется уничтожить Капитолий. Разумеется, он не в себе, но это не те лозунги, которые стоит произносить в самом центре столицы, на площади, сплошь усеянной камерами. Камеры. Я вспоминаю, что нас снимают. Шарю глазами по экранам, чтобы взглянуть со стороны, но не вижу ни на одном из них своего лица. Распорядители заботливо игнорируют происходящее.       Я сильнее сжимаю плечо напарника.       Краем глаза замечаю, что к нам спешат работники конюшни.       — Заткнись, сейчас же!       Мне хочется ударить Калеба, но я боюсь хоть одним жестом привлечь лишнее внимание.       Трибуны зрителей расположены гораздо выше, чем трибуты, а колесницы движутся на приличном расстоянии. Вряд ли кому-то удастся разглядеть нашу мимику, в то время как моя пощечина в мгновение станет достоянием общественности.       Мне хочется смеяться от облегчения, когда я понимаю, что нас не снимают лишь потому, что такая заминка может плохо сказаться на их репутации. Ко всем мероприятиям, которые касаются Игр, готовятся очень тщательно, и лошадь, вставшую посреди дороги, посчитали крупным проколом.       Я буквально впиваюсь ногтями в тонкую ткань пиджака. Это немного отрезвляет мальчика.       Он продолжает хватать ртом воздух, но к тому времени, как возле нас оказываются конюхи, лишь шипит ругательства себе под нос. Парни в серых костюмах быстро успокаивают лошадь и убирают букет. Когда мы вновь движемся, я понимаю, что все происходящее заняло лишь несколько минут. Наша повозка еще очень далеко от колесницы Пятого дистрикта. Меня бьет крупная дрожь. Я впервые вижу человека, способного к такой резкой смене настроения.       Не отпускаю Калеба, даже когда мы заезжаем в темный тоннель. Я не разжимаю пальцы, когда, возникший будто ниоткуда Санжар предлагает помочь спуститься с чертовой колесницы.       Тяну мальчика за собой. Мы оказываемся на земле и я, с нарочитой заботой, обнимаю его за плечи.       — Калеб перенервничал, — объясняю свои действия Стелле, которая испуганно хлопает глазами. — Представляешь, боится лошадей.       Я звонко смеюсь.       Мутит от собственной лжи. Вспоминаю Попугая, который в поезде лепетал нечто похожее.       Команда подготовки с удовольствием проглатывает наживку. Близнецы остаются в конюшне, им незачем возвращаться в Центр Подготовки. Дальше мы идем одни.       До машины напарника, который больше похож на тряпичную куклу, приходится буквально тащить на себе. Грубо запихиваю его на заднее сиденье. Мальчик куда тяжелее, чем кажется на первый взгляд, да и длинное платье ужасно сковывает движения. Я запыхалась. В вестибюле мою ношу принимают миротворцы. Они интересуются, что случилось, но я лишь отмахиваюсь. Калеб больше не кричит, лишь безжизненно виснет на мужских руках. Его глаза закатываются, похоже трибут не понимает, что с ним происходит.       Я чувствую нарастающую злость.       Едва двери лифта распахиваются, громко зову Мэгз. Понимаю, что зря напрягаю легкие. В гостиной накрыт праздничный стол, за которым сидят наши спутники.       Поднимается суета. Попугай подскакивает к Калебу, но я не даю ему проходу. Грубо хватаю за жилет и произношу:       — Немедленно объясни, что с ним происходит?       Сопровождающий испуганно хлопает глазами.       Мэгз кладет руку мне на плечо, но я грубо ее сбрасываю.       — Лайбри, идем.       — Нет, вы не знаете, что он вытворял!       — Идем, — в голосе ментора сквозит что-то такое, с чем невозможно спорить.       Это пугает. Я подчиняюсь. Едва ли не плачущий Попугай бросается к своему любимчику, как только обретает свободу.       Позволяю Мэгз себя увести.       Не сразу понимаю, что мы оказались в спальне женщины.       Руки дрожат. За закрытой дверью даю волю слезам. Ментор протягивает мне стакан, и я одним глотком его опустошаю. Терпкая жидкость жжет горло, я кашляю.       — Что с ним такое? — я захлебываюсь. — Десять минут назад мальчишка обещал сжечь столицу, а теперь валяется без сознания.       — Детка, Калеб перенервничал.       — Нет, хватит! Это не стресс. Мне тоже очень страшно, но ведь я не сыплю проклятиями под прицелами телекамер.       Мэгз явно испугана.       — Ты права, он болен.       — Он не человек, — ядовитое выплевываю я, — люди не могут так себя вести.       — Надеюсь, он не навлек на тебя беду, — с сожалением произносит ментор.       Женщина заводит рассказ, от которого по моей спине бегут мурашки:       — Я наводила справки, у Калеба всегда были проблемы с психикой, а Жатва лишь усилила их в несколько раз. В первую ночь в поезде он разнес свою спальню, затем была та сцена на индивидуальном занятии, которую ты наблюдала. Мы стараемся следить за его состоянием, но, как видишь, это не всегда возможно.       Только сейчас я понимаю, что в бокале был не алкоголь, а мощное успокоительное. Эмоции сходят на нет, я понимаю, что способна задавать вопросы.       — Следить? Как?       — Он трибут. Его нельзя переизбрать или… — тут Мэгз осекается, но через мгновение продолжает, — убить. Так или иначе, он должен попасть на Арену, поэтому мы колем ему особые препараты. Они сдерживаю агрессию, но, как ты могла заметить, имеют побочные эффекты в виде апатии. Однако лекарства работают только при постоянном употреблении, а выпускать на съемки безвольную куклу никак нельзя. Ради Парада пришлось пропустить одну дозу, и вот во что это вылилось.       Я ужасно вымотана и напугана.       — Когда мы окажемся на Арене, никто не даст ему нужную ампулу.       — Верно, — с тоской произносит Мэгз.       Повисает гнетущая тишина. Похоже, что ментор борется с желанием сказать что-то еще.       — Лайбри, ты мне нравишься. Напоминаешь меня в юности. Боевая, но в меру осторожная. Я очень хочу, чтобы ты вернулась оттуда, поэтому прими дружеский совет. Держись подальше от мальчишки. Распорядители, так или иначе, не дадут ему прожить долго, но он вполне способен навредить людям. В его голове стерлась грань добра и зла. Там, где тебе придётся принимать решение: убить или бежать, у него не будет дилеммы.       Мы замолкаем. Я пытаюсь переварить полученную информацию. Кроме кровожадных профи на Играх меня ждет еще и буйно-помешанный ребенок.       От эйфории, которая так поддерживала меня на Параде не осталось и следа. Все тревоги сегодняшнего дня вдруг разом опустились на мои плечи, грозя придавить к земле. В успокоительное явно было подмешано снотворное, потому что я чувствую, как веки начинают слипаться.       Моя усталость не ускользает и от внимательного взгляда Мэгз.       Женщина помогает мне снять платье и укладывает на постель.       — Но это ведь ваша спальня, — вяло протестую я.       — Ничего страшного, — ментор укрывает меня одеялом. — Спи.       Сознание окончательно затуманивается и я, в очередной раз, поддаюсь этому заботливому голосу.       Мэгз напоминает мне маму. Как же я по ней скучаю.       Кто-то дергает рубильник в моей голове, и я проваливаюсь в сон.              

***

             Утро после Парада Трибутов, оказывает для меня самым сложным из всех, что прошли с момента Жатвы. Просыпаюсь от ярких лучей, которые больно бьют по глазам. В моей комнате окно плотно зашторено, а вот Мэгз, видимо, предпочитает свет. Голова кажется чугунной, я с трудом поднимаюсь с постели, однако, что удивительно, отлично помню все события вчерашнего дня. И за них очень стыдно. Странное дело, переполох устроила не я, но чувство вины все равно свербит. Однако, если начистоту, я тоже приложила к этому руку. Наверное, стоит извиниться перед Попугаем. Хватать человека за одежду неприлично. Так же, как и занимать чужую комнату.       Мне становится совсем неловко. Кое-как заправляю огромную кровать, подхватываю все свои вещи, которые могу найти, и покидаю спальню. В коридоре стараюсь двигаться максимально незаметно. Не хочется кого-то встретить. Голова все ещё гудит от снотворного, к тому же я не успела сочинить речь.       Без происшествий добираюсь до своей спальни и, мигом раздевшись, спешу под душ.       Горячая вода приятно окутывает тело, позволяя на время забыть обо всем.       Арена, Калеб, дом — образы лениво сменяются в моем сознании. Сложно размышлять и анализировать. Тугая пелена, оставшаяся в подарок от успокоительного, касается каждой мысли, обволакивает ее как глазурь, не позволяя связать в единое целое.       Апатия, психоз, лекарства — все это увеличивает опасность, но не касается меня напрямую.       Следует прислушаться к Мэгз.       Мы с мальчиком не друзья. Буду держаться как можно дальше.       Трибут Четвертого — труп. А я желаю избежать этой участи.       Кожа уже горит огнем, но я продолжаю неистово тереть ее щеткой.       Прошло чуть меньше трех дней с Жатвы.       Три страшных, тоскливых дня. Три вдохновляющих и эмоциональных дня. Время со скоростью света приближает меня к смерти, но, вместе с тем, дает возможность по-настоящему наслаждаться жизнью. Три дня я не видела Джо, и это единственное, что нельзя затмить никакими радостями и впечатлениями.       Раньше мы с сестрой никогда не расставались. По крайней мере, больше чем на сутки. Иногда, в особенно сложное время, я сбегала из дома. Ночевала на пляже или у школьной приятельницы, но всегда возвращалась. Именно из-за нее.       А теперь она спит в одиночестве уже три ночи подряд.       На глаза накатываются внезапные слезы. Горячая вода легко справляется с солеными дорожкам, смывает их. Справляется гораздо лучше, чем я.       Джуди часто плачет во сне. К ней, как и ко многим детям, да чего уж, так и многим взрослым, приходят демоны. Чудовища и подкроватные монстры. Раньше я смеялась над этим, а теперь, наверное, не стала бы. Вполне возможно, что скоро к кошмарам сестры прибавится и моя смерть. Надеюсь, Нора сможет ее успокоить.       Я выхожу из душа, чувствуя себя выжатой как лимон.       Дымка в голове начинает рассеиваться, но мне снова хочется спать. Жаль нельзя позволить себе такую роскошь. Сегодня должны начаться тренировки для трибутов.       Мне хочется как можно дольше не высовываться из комнаты, накрывшись одеялом как защитной раковиной. Однако и это невозможно. Тянуть уже некуда. Часы показывают без четверти десять. Завтрак наверняка уже в полном разгаре.       Я собираюсь очень медленно. Трачу на каждое действие едва ли не в два раза больше времени, чем обычно.       Десять часов. Я расчесываю и заплетаю влажные волосы.       Пять минут одиннадцатого. Аккуратно перекидываю вчерашнее русалочье платье через плечики и вешаю его на стойку для одежды. Надеюсь, кто-то его отсюда заберет. От блеска страз у меня начинает кружиться голова.       Окончательно готова я лишь к половине одиннадцатого. Около минуты стою возле двери и пялюсь на белоснежное дерево. Щелчок замка окончательно вырывает меня из зоны комфорта. В столовой очень тихо.       Мэгз поворачивается на звук моих шагов и улыбается.       — Мисс Огилвей, — одними губами произносит Попугай.       Мужчина, кажется, берет пример со своего подопечного. Он не поднимает головы.       Стул Калеба, как и ожидается, пуст.       Завтракаем мы молча.       Я не знаю, как себя вести. Отщипываю мелкие кусочки булочки и складываю их на тарелку, чтобы чем-то занять руки. Все пальцы перемазаны шоколадом.        — Мы не опоздаем на тренировку? — обращаюсь к Мэгз.       Меня начинает нервировать эта тишина, эта их капитолийская размеренность. Никто не принес мне специальную одежду. Я сижу за столом в хлопчатобумажной юбке и вряд ли этот костюм сгодится для того, чтобы учиться метать копье. Однако моих наставников происходящее, по всей видимости, вовсе не смущает.       Я вновь чувствую нарастающее раздражение. Стараюсь держать себя в руках, еще одна сцена никому не нужна.       — Сегодня не будет тренировок, Лайбри, — мягко отвечает ментор. — Я ведь говорила тебе об интервью.       «Нет, не говорили», — пролетает в мыслях.       Однако я не спорю, вместо этого судорожно пытаюсь вспомнить то, что, вероятно, напрочь вылетело из моей головы. До интервью с Цезарем еще целая вечность. Я смотрела Игры с десяток лет и могу сказать это с полной уверенностью. Напыщенное шоу под блеском софитов транслируют после прохождения полной подготовки и индивидуальных показов. После интервью трибутам выставляют оценки и следующим утром несчастные отправляются на Арену. Однако на нынешних, пятьдесят первых, играх только-только прошёл Парад Трибутов.       Сердце бешено стучит где-то в районе желудка. На второй Квартальной бойне ввели новое правило, которое, по всей видимости, не убрали и в этом году. Ощущение, будто чья-то железная рука проломила мою грудную клетку и с силой сжала все внутренности. Я понимаю, о чем говорит Мэгз, и это озарение вызывает страх. Страх, смешанный с предвкушением счастья, которое затем несомненно уступит место боли. Интервью, о котором идет речь, не касается трибутов напрямую. Это способ испытать их на прочность, вновь вывести из равновесия. Способ, который, однако, позиционируется как подарок. В интервью участвуют родные и близкие обречённых детей. Это последняя весточка из дома. Одностороннее прощание.       Я вспоминаю, как сокрушалась о трех днях без Джуди и нервно смеюсь. Нет, это не возможность вновь увидеть ее, не стоит даже лелеять на это надежду. Голосок сестры, который я услышу сегодня с экрана, будет преследовать меня на Арене, сбивать с толку, погружать в тоску. Я увижу лишь картинку, не Джо. Я не смогу ничего ей ответить, не смогу успокоить.       Мне хочется отказаться от этого сомнительного подарка.       — Я могу не смотреть интервью?       Нет никакого желания перед смертью видеть заплаканные глаза сестры. Мне хватило их после Жатвы. Но там я могла сделать хоть что-то. Соленые слезы текли по щекам живой девочки, а не застывшей в момент съёмки картинки.       Мэгз качает головой и объясняет, что эта программа обязательна к просмотру.       Я даже не расстроена. Этот вопрос был жалкой попыткой защититься. Как те несчастные барахтанья во сне, когда я пытаюсь выбраться из-под толщи воды, но все равно тону.       Я и сейчас тону. С того самого момента, когда Попугай вытянул моё имя.       Я совершенно не удивлена. Стараюсь экономить силы, сохранить спасительный воздух.       И я смотрю интервью. Точнее делаю вид, что смотрю. Калеб, который рассматривает свои дрожащие руки и то выглядит куда более заинтересованным.       На экране мелькают чужие лица. Мужские и женские, старые и молодые — все они проходят мимо меня.       Эти люди не дают никакой информации о моих соперниках. У них всех существует лишь две эмоции: гордость и страх. Родственники профи такие же радостные и сильные, желают своим детям удачи. Родители малышей плачут или читают молитву. Близкие середнячков просят их хотя бы постараться вернуться.       Все они одинаковые. Все они не привыкли к камерам, чувствуют себя скованно и сыплют общими фразами. Во всем происходящем слишком мало искренности.       Нора и Джуди совсем не выбиваются на общем фоне. Отца на видео нет. Я чувствую обиду. Мачеха с сестрой стараются держаться, но вскоре тоже начинают плакать. Нора обещает позаботиться о семье. И я благодарна ей за это. Джо уводят из кадра очень рано. Малышка, как и многие дети ее возраста, не может контролировать эмоции.       Мне нечем дышать, но я помню об экономии энергии. Слезы не проливаются, я не позволяю, поэтому они застревают где-то в горле.       Мою семью сменяет семья Калеба. Они держатся более сдержанно. Мальчик очень похож на своих братьев. Все парни выглядят одинаково хмурыми и задумчивыми.       Интервьюер переходит к Пятому дистрикту, и меня вновь поглощает водоворот из лиц.       Программа, со всеми перерывами, тянется до позднего вечера. Пейзаж за окном окрашивается в оранжевые тона, а ведущим необходимо опросить ещё два дистрикта.       Калеб выглядит спящим, и я тоже позволяю себе прикрыть глаза. Но лишь на мгновения. Лица моей семьи вспыхивают под веками, будто вырезаны прямо на сетчатке. Всей моей семьи. Я вижу маму, молодого отца, Джо в колыбели и Нору, такой, какая она была, когда только переехала к нам в дом.       Они все моя семья.       Жаль я так и не увидела отца. Надеюсь, с ним все в порядке. Несмотря на злость и обиду, он тоже мне важен.       Я ругаю себя за сентиментальность. Слезы не помогут. Нужно сосредоточиться на сохранении воздуха. Даже если мне суждено утонуть, я сделаю это правильно, а не стану бесцельно расходовать силы, борясь с волной.       Мне хочется умереть в схватке. Красиво и уверенно. Погибнуть с достоинством. Никогда раньше не замечала такого громкого голоса гордыни в своей голове, но сейчас это кажется мне важным.       В эту ночь мне вновь снится море. Впервые после Жатвы. Я не пытаюсь барахтаться, позволяю воде унести меня вниз. Через боль удерживаю остатки кислорода в легких, дожидаясь, пока волны, вызванные моим падением, утихнут, а затем плыву. Я разрезаю руками темную воду, и с каждым движением она светлеет. У меня получается добраться до поверхности. У меня получается сделать глубокий вдох.