Главное - Вера

      Дом, пустой и тёмный, давит мне на плечи, дышит холодом в затылок, скребёт ледяными когтями по спине. Чернильные тени обступают меня со всех сторон, и только в призрачном круге слабого света ночника есть слабая надежда на защиту от всепоглощающей мглы.       От босых ступней вверх поднимается холодок, сантиметр за сантиметром покрывая мою кожу крупными уродливыми мурашками. Вязаная кофта совсем не спасает, и я чувствую, как встают дыбом и упираются в шерстяные переплетения мелкие волоски на руках. Чайник уже в третий раз устало выдувает пар в потолок, безуспешно пытаясь меня согреть, в то время как мой остекленевший взгляд застыл, уперевшись в белое нутро кружки.       Голова трещит, как спелый арбуз под ножом, но при этом из неё нельзя извлечь ни одной, хоть сколько нибудь пригодной к размышлению мысли. Я бесконечно прокручиваю прошедшие сутки, раз за разом пытаясь поймать тот момент, когда что-то пошло не так, но этот момент упорно не ловится. Здраво рассуждая, его могло и не быть, но я не хочу рассуждать здраво - я просто хочу, чтобы стало легче.       В кухне ужасно шумно. Какой-то дикий гул наполняет пространство вокруг меня, грозясь разорвать барабанные перепонки. Не сразу, но я понимаю, что этот свирепый рёв принадлежит беснующейся за окном метели, остервенело бьющейся в стекло. Хаотичное мельтешение белых мух в свете одинокого фонаря поглощает моё внимание на неопределённый промежуток времени, пока автоматический подогрев чайника не нагревает воду внутри него до температуры кипения.       Собрав по крупицам силы, я наконец начинаются двигаться. Медленно, будто преодолевая чудовищное сопротивление, я насыпаю в кружку растворимый кофе и сахар, заливаю кипятком, механически размешивая гранулы и кристаллы маленькой ложкой. Эта серебряная ложка всегда лежит в нарядной сахарнице. Я кладу её обратно, и остатки горячего чёрного кофе мгновенно выжигают на белом песке большую дыру. Вскоре ложка покроется сладкой коркой, смыть которую та ещё задача. Но сегодня меня некому ругать за испорченный сахар.       У растворимого кофе вкус отчаяния. Его пьют тогда, когда всё валится из рук, а в голове царит такой хаос, что ты не можешь вспомнить элементарную последовательность действий, чтобы сварить себе человеческий кофе в турке. Когда ты не в состоянии перемолоть зёрна, залить их водой и довести до кипения на медленном огне, твои дела идут ко дну. У меня на поверхности остались лишь кончики пальцев правой руки, однако и думать нечего, что кто-то вытащит меня, схватившись за них.       Выпив пустой кофе не отходя от плиты, я надеваю первое, что попадается под руку, вытряхиваю из рюкзака учебники и застываю над его зияющей пустотой в глубоких раздумьях. Что положить? Одежду? Еду? Что может понадобиться? В итоге беру только воду, зарядку для телефона и кошелёк, выключаю свет и захлопываю дверь, отсекая темноту квартиры от мрачности мира снаружи. Было бы здорово сбежать из дома и оставить за порогом свой страх, но место, в которое я направляюсь, пугает меня ещё сильнее. И в этой серой паутине обстоятельств я совершенно одна. — Вер, привет! Подожди, пожалуйста, нам надо поговорить!       До боли знакомый голос пистолетным дулом упирается под рёбра, парализуя меня изнутри, но я упорно продолжаю идти вперёд. Нелепая попытка сделать вид, что я не слышу его обращения ко мне, не слышу его торопливых шагов у себя за спиной.       Миша бежал за мной с четвёртого этажа, пока я ехала в лифте. Наверное, одевался в прихожей и услышал, как я выхожу из квартиры. Не останавливаясь, я оборачиваюсь через плечо, когда он зовёт меня снова.  - Привет. Миш, прости, я спешу.       Миша в расстегнутой куртке, с непокрытой головой и растекающимся по щекам румянцем не отстаёт, следуя за мной на улицу. Очередное непроглядное зимнее утро лижет лицо влажным промозглым воздухом. — Вер, пожалуйста, я тебя надолго не задержу. Послушай меня…       Я резко останавливаюсь, смотрю ему прямо в глаза, в которых снова плещется весь холод Финского залива. Сердце стучит где-то в горле, приходится сглатывать несколько раз, чтобы ответить. — Миш, правда, времени нет. До универа надо в больницу заскочить. И не надо говорить ни о чём, я всё уже решила, — не давая ему опомниться, я делаю предупредительный жест рукой. — Молодец, что решила. Но я тоже кое-что решил, и с моим решением тебе придётся считаться.       Я устало пожимаю плечами, глядя в пустоту и чувствуя, как рвутся во мне нервные связи, отключая все чувства, оставляя только усталость и безразличие. Видя, что я не сопротивляюсь, Миша не теряет времени и продолжает разговор. — А что в больнице? Ты заболела?       Искреннее беспокойство в его голосе топит лёд в моём сердце. Не все нервные связи потеряны. Какие-то ещё бьются в агонии, заставляя меня ощущать горячую волну в груди, которая захлёстывает меня в его присутствии. Я знаю, Миша никогда не кривит душой, и если он спрашивает о чём-то, то делает это не из вежливости - ему действительно не всё равно. — К бабушке нужно. Я закусываю губу, чтобы не заплакать. — К Нине Васильевне? Что с ней? - в голосе звучит Миши неприкрытая тревога. Его серые глаза мечутся по моему лицу, будто он пытается угадать правильный ответ до того, как я сама скажу. -Предположительно, инфаркт.       Одеревеневший язык с трудом складывает буквы в страшное слово, а Миша уже тащит меня на стоянку возле дома. - Когда? - ветер доносит до моих ушей отрывистые, как выстрелы, вопросы. - Сегодня ночью.       Ветер хлещет по лицу ледяными розгами. Я чувствую, как горячие слёзы прокладывают дорожки на холодных щеках и до боли тру их колючими бабушкиными варежками. - А родители? - Во Владивостоке. Приедут, как только смогут. - Садись, поехали в больницу, — Миша открывает передо мной дверь своей машины, и до меня наконец доходит, что он задумал. -Нет, Миш, я не поеду с тобой. Тебе надо на тренировку. -Не надо, — он качает головой, а во взгляде зловеще поблёскивает сталь. -Миш, хватит проблем. Пожалуйста. Я сама доберусь, - я пытаюсь устало сопротивляться ему, но он сильнее.       Он не слушает, что я ему. Мягко, но в то же время настойчиво Миша заталкивает меня на пассажирское сидение и, быстро обежав машину, садится за руль. — Куда едем? - я называю номер больницы, в которую несколько часов назад карета скорой увезла бабушку, и отворачиваюсь к окну.       Я бессмысленно смотрю на плывущий в утреннем сумраке двор, на габаритные огни чьих-то машин. Краем уха слышу, как Миша говорит по телефону: -Валентина Михайловна, меня сегодня не будет. Нет, со мной всё нормально, просто другу очень нужна помощь. Да, Вере. Пока не понятно, но если что-то понадобится я позвоню. Спасибо, Валентина Михайловна.       Миша бросает телефон в подстаканник и сосредоточенно смотрит на дорогу. — Зачем ты это? — спрашиваю у него бесцветным тоном. Вопрос не о том, почему он жертвует тренировкой, хотя он понимает его именно так. Или мне так кажется. -Потому что мне не всё равно. Я, получается, единственный, кто у тебя сейчас здесь есть.       Смотрю на него во все глаза, ошеломленно молчу, а к горлу уже подступает горечь, и хочется закричать. В том ведь и проблема, Миша, что тебя-то у меня как раз и нет! - Спасибо, Миш, но не надо, — я всё ещё помню, как он сказал, что не хотел меня целовать.       Он потом долго объяснял, что имел в виду, и я правда поняла, в чём дело. Теперь я стараюсь это принять и жить с этим, но Миша опять расковыривает свежую рану. — Приедут родители, я справлюсь. Не надо из жалости...       Я снова отворачиваюсь к окну, не в состоянии посмотреть Мише в глаза и увидеть в них подтверждение своих слов. — Какая жалость, Вера, что за ерунда? — Мишин голос звенит, заглушая радио —, да, я повёл себя как дурак, но я сто раз пожалел об этом!       Боковым зрением я замечаю, как Мишин взгляд мечется между мной и дорогой. — Миш, не надо сейчас, — прошу я снова. С ночи голову разрывают мысли о бабушке, но и спокойно сидеть рядом с ним я тоже не могу, даже в такой ситуации. — Согласен, — его голос обретает прежнее спокойствие, — поговорим, когда всё будет хорошо. - Если будет, — не выдерживаю я. Красный сигнал светофора освещает его лицо с застывшим на губах вопросом. Машина трогается с места, мы плывем в бесцветном потоке машин, по обезличенной снегом улице. Я уже не различаю, Питер за окном или родная Москва — слезы застилают мне глаза. - Бабушка в реанимации, все хуже некуда… — я озвучиваю то, что не смела оформить даже в мысль, когда была наедине с собой. Прячу лицо в ладонях, глотая рвущиеся из нутра рыдания.       Машина внезапно начинает вилять в потоке, перестраиваясь в правый ряд, и в конце концов останавливается. Через гул крови в ушах различаю размеренные щелчки аварийки и Мишин голос: -Всё будет хорошо, слышишь? Я тебе обещаю! - он перекрикивает шум улицы и музыку из динамиков, сыто урчащий двигатель и скребущие по лобовому стеклу дворники. А я так и сижу, застыв с поднесёнными к лицу ладонями, отгородившись от всего мира.       В один миг я оказываюсь в душных, тесных объятиях, пахнущих чем-то сладким и до боли родным. Я пытаюсь прижаться ещё сильнее, несмотря на разделяющий нас подлокотник, пытаюсь слиться с серым пуховиком, проникнуть под кожу, разлиться отравой по синим вздувшимся венам. Слезы душат меня; я кричу в голос, не в силах побороть свой страх. Чьи-то чёрные цепкие руки тянут меня в пучину беспросветной тоски, а я отчаянно цепляюсь за Мишу, как за своё единственное спасение.       Он даже не пытается успокаивать меня банальными фразами утешения, от которых никому не становится легче. Вместо этого тёплые тонкие губы дробью осыпают моё лицо поцелуями. Гудящие от истерики виски, мокрые глаза, солёные щёки — сотни, тысячи мелких поцелуев, в каждом из которых антидот от горького яда, что растекся по моему телу. В завершение - контрольный в губы. Он совсем не такой, как в тот прошлый, единственный раз. Тогда он требовал, забирал, а теперь отдаёт. Как шаман, вдыхает в меня жизнь, запускает сломанное сердце.       В моей голове словно что-то встаёт по местам. — Вер, прости меня…       От мишиного голоса тают кости. Я медленно оседаю в его руках, становлюсь незаметной. — Я больше не уйду.       Он прижимается лбом к моему лбу. Крепко-крепко.       Мы сидим и смотрим друг другу в глаза бесконечно долго. Жизнь течёт вокруг нас, огибая гладкие бока машины, но не проникая внутрь случайного убежища.Наши дыхания смешиваются и становятся одним на двоих, кофейно-мятным, пряным, отрезвляющим и согревающим сразу.       Страшно ли мне?Очень страшно.       Я глажу Мишины гладкие щёки озябшими пальцами, будто хочу напитаться через кожу наивной, безосновательной уверенностью в светлом будущем. -Пусть пока будет так, - устало шепчу, зарываясь носом в тёплое углубление между Мишиной шеей и воротником куртки.       У меня такое чувство, будто я дома. Внезапно ко мне приходит осознание, что дом - это вовсе не точка на карте.