Главное - Вера

      Я совру, если скажу, что после вальса в моей жизни произошли какие-то кардинальные перемены, однако, с того вечера мои визиты в соседнюю квартиру стали носить регулярный характер. Незаметно я втянулась в быт чужого дома и однажды обнаружила, что стою на Мишиной кухне, одетая в купленный специально для меня фартук в крупную красную клетку, и помешиваю томящееся на медленном огне ароматное рагу. К тому моменту я уже имела собственные тапочки и комплект ключей на случай, если хозяина не окажется дома, но это рагу стало для меня своего рода откровением. По абсолютно не ясным причинам пару раз в неделю я бросала свои дела и с упоением колдовала над кастрюлями и сковородками, обеспечивая Михаила горячими обедами и полезными ужинами. Не буду кривить душой, утверждая, что ни разу не задумывалась над тем, для чего я всё это делаю? Я размышляла над этим бесчисленное количество раз и никогда не находила ответа. Да, возможно, всё дело в том, что я не очень старательно его искала и просто наслаждалась той ситуацией, в которой оказалась — во мне нуждались, меня ждали, мне первой звонили из аэропорта… И это всё без громких слов, признаний и обязательств. Я словно задержала дыхание и старалась не шевелиться, чтобы не спугнуть неожиданно возникшую идиллию, которая, увы, не могла длиться вечно. Я собираюсь уходить и уже стою в тёмном коридоре Мишиной квартиры, натягивая на себя тёплую кофту. Миша щёлкает выключателем — по обе стороны от зеркала загораются тусклые бра под чёрными абажурами. Он садится на маленький столик напротив меня и наблюдает, как я одеваюсь.       Стандартный, ничем не примечательный вечер: я варю суп на два дня, готовлю второе, ставлю на стол исходящий паром ужин и завариваю чай. Мы смотрим сериал про восхитительного социопата с каштановыми кудрями, лениво обмениваясь фразами и несмешными шутками, но в Мишином взгляде кроется какая-то тревога. — У тебя всё хорошо? — не выдерживаю я, когда Миша в очередной раз отвечает мне невпопад. — А? Да, нормально всё, — он прячется в кружке, отпивая чай. Думает, я не замечу, что он врёт, привык считать меня наивной глупышкой. Иногда мне это даже на руку, но сейчас я хочу понять, что не так. — Как тренировки? — сантиметр за сантиметром продвигаюсь по минному полю, прощупывая взрывоопасные темы.       Откусывает печенье, пожимает плечами, нарочно долго жуёт, потом нехотя отвечает: — Как всегда — борюсь за чистоту прыжка. — Успешно? — с трудом сдерживаюсь, чтобы не вырвать миску с печеньем у него из рук — может он тогда начнёт быстрее отвечать? — Восемь из десяти, — прищуривается, прикидывая поточнее, — примерно.       Восемь из десяти — это хорошо. На той неделе было пять, и была трагедия. Но восемь — это успех, значит, не в лутце дело. — Дома всё хорошо? Как младшие? — Озорничают, — Миша тепло улыбается при мысли о младших, я тоже улыбаюсь — всё ещё поражаюсь, какой он замечательный старший брат. — Мама говорит, в школе хвалят, по дому помогают, на кружки свои с удовольствием ходят. Нормально, короче. Мама с папой тоже хорошо, если тебе интересно. — Да, очень интересно. Спасибо.       Ещё какое-то время тупо смотрю в монитор, молчу, пью остывший чай и жую курабье. Шерлок на экране победно встряхивает обворожительными кудрями — очередное дело успешно раскрыто. Не выдержав повисшей тишины, я резко встаю, несу свою кружку к раковине, пускаю горячую воду. Гора посуды тает, а он всё молчит, смотрит мне в спину — чувствую, что что-то хочет сказать, но упорно молчит. Я злюсь, ожесточённо натирая губкой ни в чём не повинные тарелки и чашки. Да и чёрт с тобой, думаю, молчи на здоровье. Я тебе и так по глупости стала домработницей, психологом твоим становиться не собираюсь.       Закрываю кран, расставляю посуду, вытираю руки. Ну, всё, ждать больше нечего, пора уходить, потому что чувствую кожей, как моё присутствие его отягощает. Молча иду в коридор, глупо надеясь, что он кинется за мной.       Но он и в самом деле приходит следом, садится на стол и изучает меня своими стальными глазами. У меня от этих глаз мороз по коже, даже кофта не спасает. Протягиваю руку, чтобы взять с тумбочки ключи от своей квартиры, но связка с грохотом падает на пол, потому что Миша хватает меня за запястье. За одно, за второе, крепко, до синяков. Мне приходится пятиться назад, он наступает, прижимает меня к стене. За эти пару шагов даже не успеваю подумать, что происходит.       Меня никогда так не целовали. И никогда уже не поцелуют — я знаю, о чем говорю. Мой первый питерский роман был похож на меланхолию. В то время я считала, что именно таким и полагается быть роману, протекающему в этом сумрачном городе. Я сменила пламя заката, охватывающего московские высотки, на серый серпантин дождя, и считала, что серость — это нормально. Я тосковала без солнца и обыкновенной, земной любви. Хотелось чего-то менее пафосного, чем стихи вслух и вечный винный сплин. Я сидела в убогих кофейнях и на сомнительных квартирах, убеждая себя, что любовь на Неве не мыслима без страданий. Но сейчас я понимала, как сильно ошибалась ещё год назад.        Всё, что было до, оказалось убогой подделкой этого пока единственного поцелуя. Потому что меня никогда так не целовали: до дрожи в коленях, до обморока, до исступления…        Миша притягивает меня к себе, крепко держа мой затылок в своей ладони. Его пальцы путаются в моих волосах, и чем глубже становится поцелуй, тем сильнее он тянет меня за волосы, заставляя глухо стонать от боли и наслаждения. Я пытаюсь отстраниться, оттолкнуть его, уперев слабые руки ему в грудь, но он только сильнее вдавливает меня в стену всем своим весом. Обездвиженная, с заведёнными за спину руками, я каждым сантиметром своего тела ощущаю его. Острые плечи впиваются мне под ключицы. Сильные бедра тесно прижаты к моим. Так тесно, что я чувствую выступающие кости и возбуждение, свидетельствующее о том, насколько ему нравится наш поцелуй.        Мои губы горят огнём, сминаемые мишиным жадным ртом, опаляемые горячим дыханием. Каждый раз, когда мне кажется, что это предел, что дальше просто невозможно, Миша углубляет поцелуй, ещё яростнее впиваясь в мои губы. Кажется, будто он за что-то зол на меня и этим безумным поцелуем вымещает свою злость. А я как будто злюсь в ответ, подаваясь ему навстречу, кусая горячие тонкие губы едва ли не в кровь. Осознание происходящего сводит меня с ума. Потеряв всякий стыд и остатки разума, я высвобождаю свои руки из цепкой хватки и ныряю ими под Мишин голубой свитер. Ладони с упоением скользят по тёплой коже на животе, продвигаются вверх, задерживаясь на груди. А по моей спине уже давно путешествуют Мишины руки, то взлетая к лопаткам, то опускаясь к пояснице и ниже, по-хозяйски сжимая ягодицы под тонкой тканью домашних брюк. Моё колено оказывается у него между ног и туда же, к выпирающей ширинке чёрных джинсов, устремляется рука, крадя рваный вдох, от которого Миша мгновенно возвращается на землю и отстраняется от меня. Я всё ещё не в себе и плохо понимаю, что происходит, но, тем не менее, мало-помалу приходит осознание, что что-то не так. — Извини, я не хотел.       Он тяжело дышит и прячет глаза, пока я пытаюсь сфокусировать на нём свой взгляд. — Всё нормально, не извиняйся. Я сама… -Нет, ты не поняла, — два тусклых ночника у него за спиной превращают Мишины глубоко посаженные глаза в черную маску и делают его похожим на демона, — я не хотел тебя целовать.       Я растерянно моргаю, то ли привыкая к свету, то ли пытаясь отогнать морок, в который превратилась ещё минуту назад устраивающая нас обоих реальность. Что за бред он несёт? — В смысле? — секунды до ответа тянутся как вечность. — Я хотел и не хотел тебя целовать… Блин, че ж все так сложно-то? — он ладонями зарывается в волосы, взмокшие на висках. -Ты всё же потрудись объяснить, потому что мне теперь дико интересно, какого черта ты десять минут вдавливал меня в стену, недвусмысленно залезая мне в трусы, а теперь говоришь, что не хотел этого.       Я скрещиваю руки на груди и стараюсь выглядеть беспристрастной, хотя внутри всё раздирает от обиды. — Ты мне нравишься, и я хотел тебя поцеловать, но нельзя…       Миша шагает из угла в угол, пока я отрешенно стою на том же месте, на котором он меня оставил. — Ну что я тебе могу предложить? Ждать меня со сборов и тренировок, а в промежутках мазать мне спину разогревающей мазью?       Я молчу, хотя у меня уже давно готов ответ:"А ты не думал, что это, возможно, всё, что мне нужно для счастья?» — У тебя учёба, перспективы там всякие, Япония твоя дурацкая… Я хочу, чтобы ты поехала туда и жила так, как ты мечтаешь, а не вот это вот всё! — он обводит руками коридор. Я продолжаю молча выслушивать его речь, глядя на своё отражение в зеркале и не видя в нём себя. -Мне очень хотелось тебя поцеловать, я это сделал, а теперь жалею… Не надо было… — Вы, питерские, по-другому вообще не можете что ли? — перебиваю я. -В каком смысле? — он замирает, как вкопанный. -Я думала, ты нормальный, — медленно опускаюсь, чтобы поднять с пола упавшую связку ключей, а затем так же медленно встаю, — а ты тоже дурак, как и…       Я осекаюсь, не договорив. — Как кто? — бесцветным голосом интересуется Миша, и по тону вопроса становится понятно, что с объяснениями можно не трудиться. — Уже не важно.       Иду к выходу, не поднимая глаз — не хватало ещё, чтобы он увидел это унизительное, заискивающее выражение бродячей собаки, напрашивающейся на ласку. -Вер, я не хочу, чтобы ты хоть на день пожалела, что связалась со мной! — летят мне в спину его слова.       «Уже пожалела».       Я оборачиваюсь от двери: — Иди к черту, ладно?       Выйдя из Мишиной квартиры, я в два шага преодолеваю расстояние до своей, быстро открываю дверь и попадаю в спасительную тишину пустого дома. Зайдя в свою комнату, я наконец могу разреветься. Ощущения такие, будто из меня только что вынули жизнь.