Ты и я

Если бы не война, они вряд ли бы вообще встретились, разве что случайно столкнулись в академических кулуарах и разминулись словно электроны, так и не образовав ничего сложнее взаимной ухмылки. Чтобы эти двое сошлись, потребовалась проблема планетарного масштаба, угроза уничтожения Земли. Признаться в чувствах оказывается сложнее, чем жарко потрахаться. Разве что Ньютон то и дело бросает фирменное: «Чувак, я люблю тебя!» и тут же язвит, ведь произнести это всерьез невозможно. Германн? Этот человек даже не помнит, как звучат слова любви на родном немецком. Старается не помнить. Спасительный дрифт не приносит откровения. Чудо не происходит. Нет. Только не с этими двоими. Ученые лишь обмениваются взглядами, у них нет времени объясняться. Не здесь и не сейчас. Никогда. И даже после закрытия разлома Гайзлер дружески приобнимет коллегу, чтоб получить кривую улыбку в ответ. Сдержанную и печальную. Германн действительно не может ощутить радость столь долгожданной победы. Старается, но, тщетно. Они смогли это! Что бы все эти военные без них делали! Германн знает, что это конец. Финал, итог, апофеоз, развязка, закономерный исход! Называйте, как хотите, вот только математик чертовски зол. Зол на себя в первую очередь, потому что он не хочет, чтобы это заканчивалось. Никогда. Верните обратно этот чертов разлом! Я был не прав! Мои расчеты некорректны! – слова проносятся в голове, но оседают на губах, даже не превратившись в звук. Короткий выдох, все что может позволить себе доктор Германн Готтлиб. Он надеется ретироваться незаметно, но Ньютон нагоняет его уже на подступах к каюте. Гайзлер пытается подобрать слова, но не успевает. Биолог вглядывается в темноту сквозь запотевшие стекла очков и несмело поскуливает в объятиях друга. Он уже знает, что их близость в этот вечер не будет просто потрясным перепихом. Сейчас Ньютон понимает, возможно он последний раз касается этих холодных, надменных губ. Ему пора идти, голоса уже зовут. Осторожно, но убедительно. Расставание оказывается таким же глупым, и молчаливым как их союз. Никто не скажет слов. Сейчас каждый нуждается в объяснениях сильнее, чем в воздухе, но они быстрее умрут от удушья, нежели произнесут хоть звук. Если существование это сумма жизненных потребностей, обязательных для удовлетворения, то на протяжении первых двух лет Германн и Ньютон действительно существуют. Но ничего более. Доктор Готтлиб так бы и существовал до скончания века, слоняясь тусклой тенью по лаборатории набитой сотрудниками, техникой, и всем что пожелает его гениальная душа, если бы не странный звук, отдаленно напоминающий гитарные переливы. Математик нервно вздрагивает и шарит по карманам. О! Этот звук он не с чем не перепутает. Короткая мелодия, которой обозначил себя доктор Гайзлер, еще во времена их бытности в Шаттердоме, вызывает дрожь в руках и резкое ухудшение зрения. Ньют до сих пор слишком пагубно влияет на Гермса. «Сегодня. Без четверти девять. Отель Баньян. 358.» - читает док и ровно в восемь уже сидит в шумном вестибюле отеля. Германн надеется встретить друга естественно, возможно застать врасплох, но тщетно. Стрелка движется неумолимо и математик направляется к назначенной двери. Ему даже не нужно стучать. Дверь тревожно приоткрыта. Док знает, теплого приема, дружеских похлопываний по плечу, долгих разговоров он врятли дождется. Так и происходит. Ньют встречает его грубыми объятиями, больше похожими на захват и жаркими поцелуями. Доктор Готтлиб пытается сориентироваться в темноте, хватается за руки на своем теле, ворчит в поцелуй, но бесполезно. Мужчина спотыкается о кровать и тут же оказывается в ловушке горячего тела. Капкан захлопывается. Возражения не принимаются. Только не в этот раз, дорогой доктор. - Стой! – истошно выкрикивает Германн, жадно глотая воздух после поцелуя. - Доктор Гайзлер! – попытки усмирить руки биолога так же оказываются тщетны. Он седлает любовника и тут же принимается за застежку на штанах. – Да остановись ты! Ньют! Прекрати! – математик с силой рыпается и всё-таки сбрасывает друга, тут же припечатывая к постели. – Что ты творишь?! - А что я творю? – разыгрывает невинность биолог. Хоть в полумраке комнаты улыбка его отдает безумием, нежели невинностью. – А непонятно? Хочу потрахаться, чувак. Ну… Герм, как раньше! Тебя чего-то не устраивает? – надменный смешок. Рука ложится на ширинку, поверх потяжелевшего члена математика. – Или я тебя больше не привлекаю? - Дело не в этом. – Доктор Готтлиб моментально смущается, но настойчивой руки не отнимает. – Просто это так внезапно. Ты… Мы… Эти два года… И ты хочешь просто секса? Черт! Мы даже не поздоровались! - Ну, привет, Гермс. – пальцы справляются с молнией и скользят сразу под резинку трусов. В темноте раздаются несколько сдавленных всхлипов. Доктор Гайзлер еще не растерял сноровку. - И… - тянет он задумчиво, лаская твердую плоть друга. - Нет. Просто секса недостаточно. Я хочу охренительного жаркого секса с вами, мистер светило науки. - Мх… Ньют… - тело непроизвольно толкается в руку. - Ты нисколько не изменился. Снимай уже свои пафосные шмотки! – Германн старается вести себя непринужденно, но Ньютон остается неподвижен. – Что-то не так? - Я хочу, чтоб это сделал ты. – Признается биолог и расслабляется под напряженным телом любовника. Герм чувствует, как земля уходит из под ног. Он вроде и так на коленях нависает над Ньютоном, но даже сейчас по телу пробегает слабость. Математик быстро скидывает почти расстегнутую одежду и принимается за Гайзлера. Раздевать его так же сложно, как и любить. Биолог смеется, дергается, охает от щекотных прикосновений и как прежде кутается в покрывало, едва заметив свою наготу. - Не закрывайся от меня. – в тысячный раз напоминает Готтлиб и Ньют отдается. Как всегда самозабвенно и жарко. Бесстыдно прогибается в спине и предлагает, растягивая себя пальцами. Когда Германн оказывается внутри, он почти задыхается от ощущений. Ньютон узкий как впервые, но Герм никогда не брал его сзади. Их прежний секс это всегда лицом к лицу, слегка неторопливо и немного невпопад. Сегодня все иначе. Доктор Готтлиб бешено вдалбливается в желанное тело любовника, а Ньют лишь сдавленно вскрикивает во влажную ладонь. Сейчас Гайзлер старается быть тихим, но короткое «Я люблю тебя», выскакивает между делом в горячке. Ньютон больше не повторит этих слов. Не сможет. Но он знает у Германна отличный слух и феноменальная память. Ньют может рассчитывать только на это. Утро настигает их внезапно. Солнечный свет в момент стирает безумную атмосферу ночи. - Черт! Уже восемь! – Очухивается Гайзлер, хватаясь за часы Герма. – Мне пора! Блин! Элис меня убьет! – биолог срывается с кровати и ковыляет в сторону ванной комнаты. Германну некуда торопиться. Работа в его лаборатории так хорошо отлажена, что он может пропасть на год без последствий. Главное чтобы без непредвиденных ситуаций. - Элис… - тянет мужчина, глядя в потолок гостиничного номера, попутно прикидывая, что для кого-то сейчас этот потолок является полом. – Элис. Док, слегка морщась от боли в ноге, дотягивается до телефона друга. Пароль? Пффф… Элементарно, Гайзлер! Мужчина подбирает несколько комбинаций и быстро переходит к просмотру номеров и сообщений. Удивление настигает его быстрее, чем ожидалось. Элис оказывается куда более таинственной персоной, нежели он мог предполагать. Ни одного вызова входящего или исходящего на имя Элис. Сообщения отсутствуют. Вообще. Не говоря уже о других файлах. Пустая трубка. Пять номеров с цифровым обозначением. Математик недовольно выдыхает, возвращая телефон на место. Чтож… Возможно ему стоит познакомиться с этой призрачной Элис и как можно скорее.