Мир забытой тишины

Моя жизнь — не кино Не драма — эффект домино Утонуть или грести Вспоминаю наши дни Я тебя целовал По ночам танцев бал, Горе виски залил Прошептал: «ты мой мир».

      Папа раньше любил расставлять фишки из старой маггловской игры в домино в длинный ряд на полу, а потом, толкнув последнюю поставленную, наблюдать как все стоящие за ней валятся на пол, разрушая общую композицию. В этой смеси порядка и хаоса он всегда находил умиротворение и радость, с гордостью показывая мне с каждым разом все более изощренные конфигурации, называя это «своего рода искусством».       Сейчас я как никогда чувствовала себя той самой последней костяшкой, которую вот-вот ткнут пальцем, и она упадет вниз, потянув за собой всех остальных.       Из моей головы все не уходил образ и голос Рона, подошедшего ко мне сегодня утром. Я встряхнула головой, пытаясь выкинуть и забыть, но, как на зло, ничего не выкидывалось и не забывалось.       — Привет, отличница! — В его голосе сквозила улыбка. — Уже решила с кем пойдешь?       Меня жутко раздражало то, что их головы занимал один сплошной Рождественский бал. Одна моя часть — здоровая — сетовала на то, что им стоит сначала нормально позаниматься, чтобы сдать экзамены и зачеты перед Рождеством, а еще, о Мерлин, я не понимала этого общего ажиотажа вокруг Рождественского бала в конце сентября; вторая — та, которая шарахалась от каждого звука и все никак не могла отпустить войну — говорила одно и то же: «как можно веселиться после всего, через что мы прошли?»       — Нет.       Ответ мой был краток и сух, и я стала быстрее собирать свои вещи, чтобы уйти к себе и немного побыть в тишине, прийти в себя. Ну, и еще прочесть пару книг о лечении психических травм и накидать примерный план лечения. Самолечение — такая себе штука, но это все, что я могла себе позволить — в магическом мире психолога не было. Я падала в глубокую яму, и помочь в этом могла себе только сама. Но как — еще не знала.       — Ты странная в последнее время.       Голос Рона был тихим, почти неслышным, но для меня это был крик.       Я посмотрела ему в глаза, ожидая услышать продолжение. Он нахмурился, тяжело вздыхая.       — Герм… — он покачал головой, — может я могу помочь? Ты в последнее время совсем грустная. И нелюдимая. Мы все это видим. Что-то случилось? Ты можешь мне рассказать, ты же знаешь — я твой лучший друг. Ну, по крайней мере, один из них.       Его глаза лучились светом и какой-то такой болью, что у меня на секунду перестало биться сердце.       — Рон, — мой голос дрожал, — ты разве не помнишь?       Я знала — его ответ должен все решить.       — Что я должен помнить?       Как решить — уже другой вопрос.       — В… войну.       Его недоуменный взгляд, казалось, решил просверлить во мне дыру.       — Так историю Магической войны мы проходили в прошлом семестре. И сдали уже давным-давно. Началась когда-то там в семидесятых, закончилась в восемьдесят первом. — Он задумчиво почесал затылок, скосив глаза влево, вспоминая точную дату окончания. — Тридцать… или двадцать… в общем, точной даты не помню. Подожди, так тебя это волнует? Зачет по истории магии?       Здесь была отгадка. Посреди его слов, даже не между строк, а просто вот — протяни руку и хватай.       И я схватила.       — Как ты сказал?       Он недоуменно посмотрел на меня. Я сделала шаг навстречу, вглядываясь ему в лицо.       — Что?       — Ты сказал «магическая война». Ты же имел в виду Первую магическую войну, да?       — Ну… да. Первую. И единственную.       Мир застыл. Я вместе с ним.       Он ничего не помнит. Он ничего не помнит. Он ничего не помнит. Он ничего не помнит. Он ничего не помнит. Он ничего не помнит. Он ничего не помнит. Он ничего не помнит. Он ничего не помнит. Он ничего не помнит. Он ничего не помнит. Он ничего не помнит. Он ничего не помнит. Он ничего не помнит. Он ничего не помнит. Он ничего не помнит. Он ничего не помнит. Он ничего не помнит.       — Гермиона? С тобой все в порядке?       Он, кажется, говорил что-то еще, но я больше не слышала.       Я не знала кто был не прав — он не помнил или я все придумала. И от этого не хотелось жить.       —…ты как-то странно…       Пытаясь скрыть дискомфорт, я схватилась за палочку в кармане мантии.       —… все хорошо?..       Мне нужно было уйти. Срочно. Необходимо. Быстро!       — Рон, я… мне пора.       Прошмыгнув мимо него, я склонила голову и до боли прикусила губу. Беги, беги, беги!       — Гермиона! — он резко схватил меня за левую руку, и съехавшая мантия открывала обзор на весь мой уродливый шрам — безобразную кривую надпись «грязнокровка».       Его взгляд переместился на руку, и он удивленно ахнул, разжимая ладонь и выпуская меня из плена.       — Что… — он все еще пялился на мою руку, уже закрытую рукавом, — что это?       Я молчала.       — Это кто-то из Слизерина сделал? Нотт?       Я молчала.       — Или этот мерзкий Малфой? Я не думал… я не думал, что они способны на хоть что-то кроме оскорблений. — Он на секунду замолчал, но затем продолжил с небывалым энтузиазмом, — Мы отомстим им! И расскажем Макгонагалл, и…       Я не смогла ни стоять там дальше, ни дальше молчать и слушать. Поэтому я просто развернулась и ушла оттуда как можно скорее, оставляя Рона беспомощно хлопать глазами и думать, что я сошла с ума.       Я не могла отогнать от себя эти мысли третий час подряд. «Что это» — звучало набатом, повторяясь из раза в раз.       Оторвав взгляд от книги, я уставилась на руку, пытаясь найти там хоть какой-то ответ. Но его не было.       — И ты опять здесь.       Мягкий голос Малфоя вырвал меня из временного забытья. Слизеринец уронил около стоящего напротив меня дивана тяжелую сумку, а затем и сам плюхнулся на него, закрывая глаза и откидывая голову назад. В его тоне не было ни презрения, ни упрека — просто констатация факта.       Я молчала. За этот день это было уже не удивительно.       — И почему ты так пялишься на руку?       Малфой даже не посмотрел на меня — его глаза все так же были закрыты, голова откинута назад, а руки лежали поверх мягкой спинки дивана.       Он тоже ничего не помнил? Малфой был моей последней надеждой, и если он тоже стал таким как все… Надежда для меня потеряна.       — Помнишь… — начала я робко, — помнишь мы говорили о Седрике?       Он вдруг напрягся. Малфой поднял голову и опустил на меня взгляд. Лицо его было суровым и точеным, будто фарфоровая статуя — и ничего общего с тем мальчиком, которого я когда-то знала.       — И?       На один миг я засомневалась — говорить мне ему или нет. Вспомнился Рон, который подумал, что шрам на моей руке мог оставить именно Малфой, но потом… Но потом я вспомнила нарисованные углем картины, поднятые молча книги и эту комнату, стены которой, казалось, стали меня греть.       — Сегодня Рон спросил откуда у меня этот шрам.       Сейчас больше всего на свете я хотела и боялась одного — его удивленного выражения лица. Шок в его глазах говорил больше, чем мне нужно.       — А потом он спросил кто это сделал. — Он поджал губы. Его расслабленная ранее поза стала скованной, неловкой и какой-то неестественной. Я поёжилась, обнимая себя за плечи. — Ты или Нотт.       — Что ты ответила?       Голос его стал холоден и колюч, будто он снова сейчас зачешет волосы назад и будет дразнить меня «гадким бобром», но во взгляде читался неподдельный страх.       — Я убежала.       Он не стал смеяться над моей трусостью или злорадствовать — чего я ожидала больше всего. Вместо этого Малфой молча поднялся с дивана и пошел к котлу, на ходу зарываясь пальцами правой руки в волосы. Я не сводила с него взгляда, надеясь, что он сейчас выдаст что-то такое, что может решить все проблемы махом, и, сильнее сжав ветхий переплет, я все ждала, ждала, ждала.       Но он молчал. Снял мантию и галстук, затем порылся у себя в сумке и, найдя что-то снова пошел к котлу и стал помешивать. Малфой мешал, что-то сыпал, резал, снова мешал. Еще год назад я бы знала о каждом фрагменте этой работы — ингредиентах, дозах, схеме варки, но сейчас… Сейчас меня больше заботило не сошла ли я с ума, а не глупый парный проект для специализации.       Прикусив губу, я отложила книгу и встала с дивана, направляясь к Малфою. Мне нужен был ответ, и я должна была добиться его любой ценой.       В котле кипела зеленая масса, больше похожая на яд, нежели на лечебное зелье, но Малфой был предельно спокоен и уверенно дальше его помешивал.       Молчание было комфортным, но мне все же было неловко, поэтому я прочистила горло и хотела было спросить, что мне сделать, как он, не дожидаясь моего вопроса, всучил мне длинную деревянную ложку и указал пальцем на котел, снова разворачиваясь к сумке. Я послушно стала помешивать, ругая себя за трусость. Мне казалось, он стал избегать меня взглядом.       Через полчаса зелье стало почти прозрачным, а мы все так же молчали. Мысленно я корила себя, но все никак не могла перейти к действиям, поэтому, я решила пока отпустить эту ситуацию и пойти завтра к Гарри — спросить, помнит ли он.       — Проблема не только в Уизли, — внезапно сказал Малфой.       Я перевела на него взгляд, ожидая услышать продолжение, но он снова молчал. Все так же, не глядя на меня, он присел на пол, облокачиваясь на колонну позади. Сцепив руки в замок, он положил локти на колени и, наконец-то, посмотрел на меня.       — Панси ничего не помнит.       Я сделала шаг ближе, останавливаясь у второй колонны.       — Буквально неделю назад она говорила одно, сейчас совсем другое.       Мыслями он был где-то далеко, и мне совсем не хотелось его перебивать, хотя очень хотелось спросить что он имеет в виду. Панси поменяла свое мнение в каком-то вопросе и его это тревожит? Он в этом видит проблему?       — Сегодня Нотт спросил у меня как дела у отца.       Я напряглась. Все знали, что Люциус находился в Азкабане по решению суда, чистокровные двадцать восемь — тем более. Не знать, этого — не жить в магическом Лондоне.       Он снова отвернулся от меня, пялясь в котел. Мне стало холодно и зябко, так что я, не раздумывая, тоже села на пол около такой же колоны, как и у него, скрестив ноги и обняв колени руками. Между нами не было и метра.       Воцарилась тишина, перебиваемая негромким кипением зелья. Нам было о чем подумать и что сопоставить. Да, пускай я не знала всей информации от Малфоя (не палочкой же мне из него вытаскивать), но то, что это творилось не только с моими друзьями, и не только я была в этой ситуации утешало. И позволяло помнить, что я пока еще в своем уме.       Я не знала сколько прошло времени, но меня уже очень сильно клонило в сон. Всеми силами я пыталась не уснуть — завтра нужно показать результат костероста, а, чтобы его доварить нужно было добавить еще пару ингредиентов и мешать как минимум час перед готовностью. Следовало только дождаться, когда из прозрачного он станет бледно-розовым.       Малфой, кажется, уснул, поэтому я как могла старалась не уснуть — щипала себя за руку, кусала до боли щеки и терла глаза. В один момент, когда я поняла, что все-таки слишком надолго закрываю глаза, я прокашлялась и, чтобы снова не уснуть, начала тихо напевать песню, которую раньше очень любила мама.       Голос мой дрожал и был очень тих, а половину слов я и вовсе не помнила, потому что та жизнь, в которой мама с папой, кружась по кухне, пели эту песню казалась просто сном. Таким далеким и несбыточным, словно тысячу лет назад.       — Что-то большое и, — по моей щеке пробежала слеза, и я даже не пыталась её смахнуть, — на-на-на…       Не прекращая петь, даже не помня всего куплета, следующую строчку я помнила слишком отчетливо, и оттого, горько усмехнувшись, я закончила на ней песню.       — Победитель получает все.       — Неплохая песня, Грейнджер.       Я резко повернулась, не ожидав его услышать.       — Ты… не спишь?       Мерлин. Он все слышал. Сейчас мне очень сильно хотелось провалиться под землю. Но его лицо снова было бесстрастной маской, и мне на миг стало легче.       — Да. Еще со строчки «…я скучаю по тебе, на-на-на, эту строчку я не помню».       Его лица коснулась легкая улыбка, и я потерла глаза, пытаясь понять — не снится ли мне это.       — К тому же, — продолжил он, встречаясь со мной взглядом, — один из нас должен следить за зельем.       — Я вообще-то следила!       — Тогда почему же тогда не видишь, что оно уже поменяло цвет и пора его доваривать?       Щеки порозовели. Я вскочила на ноги, не желая, чтобы он это увидел, и чтобы я больше не смотрела в это его наглое, бессердечное лицо. Направившись к котлу, я услышала позади себя негромкий смешок.       Гадкий змей!       Вскинув подбородок, я закатала рукава, собрала волосы в пучок и закрепила палочкой. Затем взяла в руки все ту же большую деревянную ложку и начала мешать.       У нас снова закипела работа. Он больше не избегал меня взглядом, а мои беспокойные мысли на время улетучились, занимая голову одним — показать мерзкому Малфою где его место. Раньше меня часто занимала вражда Гриффиндора со Слизерином, помню, как радовалась, когда прибавляла факультету очки и когда обходила на уроках отличников Слизерина. И Малфоя, кстати, в том числе.       Светало. В нас уже поубавилось энтузиазма, а слепящее из окон солнце раздражало так, что хотелось кинуть в него Ноксом.       Но уже через пару часов мы с ним сидели за общей партой, устало подпирая головы руками — сказывались бессонные сутки. Где-то сбоку гудели остальные студенты, разбившись по парам, ведь, очевидно, успели сдружиться. Что удивительно — даже пара слизеринца Нотта и гриффиндорца Дина Томаса. «Прямо как мы с Малфоем» — пришла в голову мысль. Повернув голову налево, я заметила, что Драко тихо спал, используя руку как подушку. В его волосах играло солнце, позволяя локонам приобрести больше цвет шампани, нежели платины, а брови и ресницы были такими светлыми, что казалось, будто их нет и вовсе.       Мои нелепые блуждания по его лицу прервал звук приближающихся шагов — мадам Помфри, изящно держа в руках несколько фолиантов, стала около учительского стола, оценивая по цвету жидкости, стоящие там в маленьких мензурках.       Я легко ткнула Малфоя плечом, чтобы просыпался, скрещивая руки и откидываясь на спинку стула. От неожиданности он дернулся, распахивая глаза, и на секунду его взгляд был таким потерянным и расфокусированным, что мне стало смешно. Появившуюся на устах улыбку я гнала прочь. Вмиг, мне подумалось, что он как никогда похож на ребенка — простого маггловского школьника, с обычной маггловской жизнью, как и у меня когда-то, но затем я вспомнила. Он — Пожиратель Смерти, пытавший, а может и убивавший людей. Его отец сидит в Азкабане за множественные тяжкие преступления, а он никогда не был бы простым маггловским старшеклассником, ведь воевал за тех, кто хотел их стереть с лица земли.       Малфой не был мне ни приятелем, ни другом, и все эти годы я воспринимала его скорей как врага, но в этот момент мне почему-то стало жутко.       Он скривился, морщась от света солнца, и недовольно потер глаза.       — Когда-нибудь ты доведешь меня до гроба, Грейнджер, — донесся до меня его шепот.       — Или ты меня Малфой. — Подумала я. Но потом он убрал руки от лица и недовольно на меня посмотрел, приобретая вид того самого мерзкого Слизеринского Принца, и я поняла, что, видимо, сказала это вслух.       Нашу почти начавшуюся перепалку прервал звонкий голос Мадам Помфри:       — Вижу, что вы знатно и довольно долго трудились, — улыбнулась она, — и это дало вам понять, что в колдомедицине легко не бывает. Чтобы лечить нужно не только механически знать рецепты зелья или формулы заклинаний — важно жертвовать собой, чтобы сделать то, что поможет многим.       Первые парты загудели.       — Нет, не полностью, жертвовать, конечно, — кивнула она, — просто вкладывать больше, чем иногда требуется и то, я думаю, вы уже поняли. С этим заданием вы все справились прекрасно, благо, Зельеварение, видимо, все сдали в прошлом году на «Превосходно».       Мы с Малфоем переглянулись.       В прошлом году у нас не было экзаменов, ведь была война, и на учебу времени не было.       Но все остальные молчали.       — Хоть у вас и вел занятия тот, кто прислуживал Тому-Кого-Нельзя-Называть, но выучил он вас прекрасно.       Я замерла, не в силах пошевелиться. То, что она сказала — было отвратительно, и на секунду я не поверила, что это произнесла именно мадам Помфри.       Малфой напрягся. Я знала, что они были близки — Снейп дружил с его отцом, и, видимо, для Драко он тоже что-то значил.       Меня же волновало другое — почему прислужничество Снейпа перед Воландемортом помнили, а войну нет?       — Но это только первый этап в вашей проектной работе в парах, — она продолжала говорить так же расслабленно, будто не замечая явного напряжения, — сейчас я оставлю вам список из того, что вам потребуется сделать, чтобы собрать полный комплект лечебных зелий первого уровня.       Оставив у нас на столах по свитку, она удалилась — сказала, что ждут неотложные пациенты, а мы можем быть свободны. Поэтому, не медля ни секунды, и собрала вещи в сумку и вяло поплелась в гостиную Гриффиндора.       На выходе из кабинета я зевнула, прикрывая рот рукой, и в этот момент кто-то зацепил меня плечом, сильно толкая. Я упала на колени, а из сумки высыпались свитки, письменные принадлежности и книги. Нахмурившись, я даже не стала смотреть на того, кто меня толкнул — мы слишком взрослые для того, чтобы делать это намеренно.       Однако стоящий впереди вместо извинений коротко хмыкнул.       — Правильно, грязнокровка, твое место только на коленях.       Я замерла.       Подняв взгляд, я увидела смех в глубине этих зеленых глаз. Мы с Теодором Ноттом даже не были знакомы — знали имена лишь потому что были однокурсниками. И поэтому я искренне не понимала к чему сейчас был этот цирк.       — А твое…       Я хотела сказать все, что о нем думаю, выплескивая литры яда, что успели скопиться во мне за последний год, но меня прервал кто-то, говоривший спокойно и умиротворенно. Кто-то, кто по-причудливому растягивал гласные и говорил в основном что-то оскорбительное. Удивительно, но в этот раз не в мою сторону.       — А твое место там, где гадят гипокрылы, но ты почему-то все еще здесь.       — Драко? — Нотт был удивлен не меньше меня. — Дружище, прости, что ты сказал?       — Повторять не буду. Если сказать больше нечего — иди куда шел.       Теодор нахмурился. Он было хотел еще что-то сказать, но посмотрел на Малфоя и, развернувшись, пошел дальше по коридору.       Я поднялась с пола, отряхиваясь и осматривая подол мантии — не порвала ли. Малфой молча стоял рядом.       — Это был благородный поступок, мистер Малфой.       Мы с Малфоем вздрогнули, испугавшись негромкого голоса директора Макгонагалл. И вправду кошка — как подошла, когда — мы не слышали.       — Неожиданно видеть такое от человека с той стороны.       Папа раньше любил расставлять фишки из старой маггловской игры в домино в длинный ряд на полу, а потом, толкнув последнюю поставленную, наблюдать как все стоящие за ней валятся на пол, разрушая общую композицию.       После того как она это сказала, на миг в её глазах вспыхнула тревога, но она была так мимолетна, что я поразилась как мне хватило ума и времени, чтобы схватить за нужную ниточку.       В этой смеси порядка и хаоса он всегда находил умиротворение и радость, с гордостью показывая мне с каждым разом все более изощренные конфигурации, называя это «своего рода искусством».       — Впрочем, — она сложила руки в замок и будто превратилась в мраморную статую, — не стойте тут попусту и хороших вам выходных. Мистер Малфой. Мисс Грейнджер.       Дело было плохо. Дело было очень плохо. Макгонагалл никогда не желала «хороших выходных».       И прямо сейчас я занесла руку, готовясь толкнуть фишку, запуская механизм.       Встретившись глазами, мы сошлись в одном:       — Она знает.