Мир забытой тишины

Войн без потерь не бывает, и иногда победа приносит столько потерь, что больше похоже на поражение. Война всегда непредсказуема — твой противник может стать твоим союзником, если у вас двоих появляются общие интересы. Больше всего от войны страдают невинные, которые оказались втянуты в сражение против своей воли. Война — это путь обмана. И порой обманутым оказываешься ты сам. Тед Мосби

      Было холодно.       Стрелки зачарованных часов гулко стучали, эхом отражаясь от каменных стен заброшенной комнаты где-то посреди седьмого этажа. На секунду из маленьких ворот под циферблатом показалась серебристая кукушка, которая, что-то прочирикав, тут же снова скрылась в чудном механизме.       Я пялился в потолок, закинув одну руку за голову, а вторую положив на живот. В правый бок мне больно впивалась пружина ветхого дивана, но мне было плевать.       И холодно. До дрожи.       Нужно было идти на ужин, делать домашние задания, но я не мог — посреди груди как будто разрослась черная воронка, грозившаяся поглотить, казалось, меня самого. Меня как будто душили длинные костлявые руки безносого полукровки-ублюдка. Он был мертв, я повторял себе это тысячу раз, но от этого осознания менее призрачными ощущения не стали.       Мне казалось, я умирал.       И мне было все равно. Лишь бы поскорее это закончилось.       Тяжело вздохнув и прикрыв глаза, я нахмурился — перед глазами стала мать.       «Сынок…»       Та женщина, ради которой мне стоило держаться, ведь у неё остался один лишь я — отца посадили в Азкабан, из которого, как известно, или не выйти здоровым, или не выйти вообще. В случае с отцом, никто не грезил несбыточным, все понимали, что его случай — второй.       Я провел руками по лицу, протирая глаза. Стоило сходить на ужин. Все ради неё. Ради матери.       Встав со старого потертого дивана, я прошел к двери маленькой комнаты, и лениво потянулся за мантией, неспешно натягивая её, и параллельно поправляя галстук. Пусть от прежнего Драко останется хотя бы аккуратность.       Выйдя из комнаты, я тихо захлопнул дверь, и прислушавшись, нет ли никого поблизости, оглянулся по сторонам, а потом двинулся в сторону Большого Зала.       Теперь эта комната была мне спасением. Я не знал о её существовании вплоть до этого года, и сейчас был несказанно рад появлению своей собственной выручай-комнаты. Я не хотел, чтобы о ней знал кто-либо ещё. Это место было только моим, и только здесь я мог чувствовать себя в безопасности.       Проходя по коридору я как никогда чувствовал одиночество.       Даже не столько потому, что однокурсники отвернулись, предпочитая меня игнорировать — презрение их «он-же-пожиратель» взгляда меня не сильно волновало. Куда больше мне было беспокойно из-за их поведения.       Их как будто совсем не волновало, что наш мир превратился в кутерьму потерянных душ, развалины счастливого прошлого, которое уже никогда не наступит, погружая всех нас, так или иначе сражавшихся, в живых трупов.       Они не помнили смерть Крэбба. Как не помнили о смерти остальных убитых в злополучный день второго мая.       Для всех этот день стал днем Победы. Для меня — днем моей трусости и моря неоправданной, ненужной крови.       Почему я помнил, а они нет? Почему эта чертова метка каждый раз, когда я думал об этом, жгла силой тысячи солнц, а посреди груди как будто разрасталась впадина размером с черную дыру?       Смерть. Вокруг меня была только она.       Дойдя до Большого зала, я неспешно сел за слизеринский стол, не обращая внимания на отодвигающихся от меня сокурсников.       Это было смешно.       Хмыкнув, я ковырял что-то у себя в тарелке, глядя куда-то вперед.       Те, кто так радовались геноциду в сторону грязнокровок, сейчас брезгливо отстранялись от меня, коря за пожирательские пороки поверженной стороны. Разве они не помнят, как стояли рядом, глумясь над обездвиженным грязнокровкой, подначивая меня присоединиться? Как тренировались убивать? Как называли меня трусом, потому что делать это я не мог?       И разница у нас — в метке.       Я оказался изворотливее, боясь получить наказание от Темного Лорда. За что и поплатился, расплачиваясь здравым рассудком. И дело было не в одиночестве, не в том, что я изгой, и даже не в том, что Малфоем стало быть не привилегией, а наказанием. Дело было в тревоге. Мне казалось, от чувства тревоги никуда не скрыться.       Я жил в ожидании. В ожидании нападения, мук пытки Пожирателей, убийства. Страшило даже не то, что могу умереть я. Люди вокруг. Потому что после второго мая девяносто восьмого года вместе со всеми умер и Драко Люциус Малфой.       Я не мог больше видеть смерть. Не хотел видеть, причинять, и чувствовать боли. И именно поэтому, как только услышал о специализациях, пошел на колдомедицину.       Не калечить жизни — лечить.       Даже ценой всего, что у меня осталось.       Не найдя в ужине утешения, я угрюмо отложил вилку и встал из-за стола, убираясь восвояси. Подземелье Слизерина перестало служить мне комнатой, стоило выскочке Тео прошептать о том, как он рад, что мой отец, отброс Волдеморта, гниет в Азкабане, и не дождется, как туда попаду и я, жалкий папенькин сынок.       Вмиг мне стало так противно.       Змеиный факультет всегда сравнивали с лживыми лицемерами, но внутри него мы всегда были очень дружны, отстаивая друг друга как себя самого. Однако, ненависть слизеринцев к такому же слизеринцу, как и все они — погибель. В глазах не только всех сокурсников — в глазах самого себя.       Как жаль, что мне было плевать.       Как жаль, что для меня изгоем был он. Все они.       И так слизеринский принц превратился в сумасшедшего пожирательского выродка. Впрочем, ничего нового. Если они надеялись вызвать у меня ненависть к себе, то поздно. Её я вырастил у себя сам.       В очередной раз сворачивая вправо, чтобы дойти до своей комнаты, я обернулся по сторонам, чтобы убедиться, что никто не видел, как сюда дойти. Засунув руки в карманы, я шел вперед, угрюмо нахмурившись и смотря себе под ноги. Я ступал практически бесшумно, и очень удивился, когда услышал стук каблуков, расходящийся с ритмом моей поступи.       Черт.       Я резко развернулся, смотря в сторону, от которой доносился звук, стараясь выглядеть беспечнее, чтобы никто не заметил появляющуюся дверь в стене слева.       — Ух, — прямо в меня влетела девушка, роняя книги и размахивая руками. Я пошатнулся, сохраняя равновесие, чтобы не упасть, и схватил её за плечи, находя в ней опору.       Отстранившись, она серьезно посмотрела на меня, хмуря брови и сжимая губы в тонкую полоску.       Грейнджер собственной персоной.       — Ты не думала, что книги можно и в сумку складывать? Чтобы потом не бросаться ими в людей? Снова.       Она выгнула бровь. Безразличие её оленьих глаз перешло в горящий огонь раздраженности, но пламя быстро потухло, когда она вновь нацепила бесстрастную маску и процедила:       — Прошу прощения, Малфой.       Я хмыкнул.       — Мне не нужны твои извинения. Просто уберись от меня подальше и все. Был рад поболтать.       Я хотел уйти. Подальше от неё. От причины моих кошмаров. Но только стоило мне развернуться, как Грейнджер схватила меня за запястье, потягивая на себя.       Я застыл.       Она тронула метку.       Тяжело закрыв веки и поворачиваясь к ней лицом, я вырвал руку, засовывая её в карман. Чертова змея жгла, будто раскаленным углем.       — Нам нужно поговорить. — Её уверенный тон походил на механический, а тусклый цвет глаз поражал бесцветностью. Это была не та Грейнджер, которую я знал. — Это задание по колдомедицине, которое нам дали…       — Я справлюсь сам, — отрезал я. — Не волнуйся.       — Нет.       Что-то проскользнувшее в её глазах не дало мне отвести от неё взгляда, упрямо вглядываясь в их карюю глубину. Молчание усугублялось, наэлектризовав воздух.       Я не мог этого выдержать. Её присутствия, из-за которого не только жгло руку адским пламенем, но и сжимало горло, препятствуя поступлению кислорода. Грейнджер стояла прямо передо мной — бледная копия гриффиндорской заучки, с усталым видом и пустым взглядом, а перед глазами была она.       Корчившаяся на полу, замученная, истерзанная лишь за то, что родилась. Практически мертвая, вся в крови, просто одна из многих, но символ для меня.       Символ моей слабости и гибели.       — Нет, — упрямо повторил я, разворачиваясь и уходя оттуда как можно скорее, при первом же повороте свернув и облокотившись о стену, стараясь вдохнуть глубже, чтобы не потерять сознания — все это время я практически не дышал.       Откинув голову назад, я больно ударился о холодные камни, но боль лишь помогала выйти из панического состояния беспокойства. Где-то вдалеке раздался звук удаляющихся шагов, и я расслабленно выдохнул, сжимая руки в кулаки и ударяя ими о стену позади меня. Чертова Грейнджер уходила. Слава Мерлину.       Подождав еще несколько минут, я пошел обратно, надеясь в этот раз дойти до своей комнаты без лишних… происшествий.       Распахнув деревянную скрипучую дверь, я расслабленно зашел внутрь, тихо закрывая её, чтобы не привлекать ненужного внимания (хоть этот коридор и был самым пустынным в замке, эхо в нем было поразительное). Скинув мантию и ботинки, я снова улегся на диван, тяжело плюхаясь на правый бок.       Выставив вперед левую руку, я уставился на неё, испытывая отвращение. Легкое покалывание все еще было ощутимо по всей длине черной змеи, изуродованной белыми полосами шрамов. Шрамов, которые нанес себя я сам, взбешенный исходом суда над отцом и предобморочным состоянием матери.       Это было больно.       Но не больнее, чем осознание, что я окончательно свихнулся, раз сам приношу себе увечья.       Они остались лишь как напоминание — во всей этой моей мерзотной жизни виноват только я.       Часы с вылетающей из них кукушкой громко зазвенели, и я отвлекся от бессмысленных душевных терзаний, бросая в них невербальное Силенцио. Тишина раздражала. Но еще больше напрягал их надоедливый гомон.       Повернувшись на спину, я закрыл глаза, пытаясь уснуть. Задание по колдомедицине было на послезавтра, так что день в запасе у меня был. Перед глазами встал образ Грейнджер.       «Это задание по колдомедицине, которое нам дали…»       Меня раздражало это. То, что из всех возможных вариантов, мне повезло быть в паре именно с ней. Постоянной гостьей моих ночных кошмаров. Это была моя кара, не иначе.       Если бы не было войны, я был бы рад. В нашей группе были одни лишь бестолочи — пустоголовый Дин Томас, мышь Лайза Турпин, идиот Финч-Флетчли, и Нотт. Быть в паре с Грейнджер — ходячими мозгами, было бы лишь выигрышем, но нет.       Мой мир был серым и тусклым, в нем старые маразматики убивали людей по принципу крови, а нам с Грейнджер было не по пути.       Говорят, война продолжается в выживших. Раньше я смеялся над этим, теперь же мне не смешно.       Сон пришел ко мне неожиданно, и понял я это лишь когда увидел перед собой безумную Беллу, направо и налево роняющую Аваду. Она оставляла за собой гору трупов, заставляя меня следовать её примеру.       — Вот, — смеялась она. — Идеальная жертва.       Зеленый свет, разлитая кровь, каштановые волосы и уродливая вырезанная надпись на руке.       «Грязнокровка».       Смех Беллатриссы эхом раздавался отовсюду, заставляя поверить в её вездесущность и власть.       В руке я почувствовал холодную рукоять ножа.       — Режь, — прошептала она мне на ухо, пробирая звуком сумасшедшего голоса до костей. — Режь! Режь! Режь!       Меня душили костлявые руки тетки, а от вида мертвой Грейнджер тошнило. Я закрыл руками уши, стараясь избавиться от всего этого.       Это сон, Драко. Она <i>жива.</i>       Я вылечу её. Я смогу.       — Режь! Режь! Режь!       И вот. Он.       Темный Лорд молчал. Просто смотрел на меня своими змеиными пылающими глазами и будто душил меня взглядом. Я перестал дышать, ощущая холодное обволакивающее прикосновение возле горла. Миг, и меня начала душить Нагайна.       «Ты не смог, Драко», — шептал такой родной голос. Мать.       Я задыхался, пытаясь убрать змею со своей шеи, но тщетно. По залу раскатистым громом прошелся звук смеха, больше напоминающего трескучий хруст поленьев в костре.       «Ты не смог, Драко», — все еще шептала мать, — «Ты никого не спас. Все эти люди погибли из-за тебя».       Змея как будто растворилась в воздухе, я и упал на колени, глубоко дыша, не в силах придти в себя. И опять смех. Жуткий и скрипучий, он будто преследовал меня.       «Ты убил нас, Малфой».       Развернувшись в сторону голоса, я увидел… смерть.       Мертвые грязнокровки, все в крови и с пустыми стеклянными глазами, а прямо напротив меня, практически рядом, с короткими, неровно отрезанными волосами, которые раньше были длинными и кудрявыми, усталым, практически серым лицом и следами крови по всему телу стояла Грейнджер.       — Из-за тебя мы мертвы.       Я проснулся от собственного крика. Резко сев, я уставился на свои руки — ни крови, ни ножа не было. С облегчением выдохнув, снова откинулся на подушки.       Это все сон, Драко. На самом деле этого не было. Ты не виноват, что их убили, ты не убивал их. Не ты их убивал.       Тяжесть в груди никуда не ушла, а дыхание все еще не пришло в норму — я все еще чувствовал мерзкое тело Нагайны на своей шее. Я прекрасно понимал, что сегодня мне уже не уснуть.       Дурацкая кукушка из часов снова ошалело чирикала, и повернувшись в её сторону, я увидел, что сейчас только без пятнадцати пять утра. Уснуть уже не получится, да и завтрак всего через три часа.       Поднявшись с дивана, я пошел к другой стороне комнаты, где валялся какой-то хлам, который скопился за годы использования этой комнаты как чулана или подвала, хотя, если быть честным, я не знал. Когда я случайно сюда забрел, здесь было пыльно и захламлено, но ощущалось, что когда-то здесь кто-то жил. Или же, по крайней мере, пользовался как мастерской.       Подойдя к деревянному мольберту, я плюхнулся на около стоящий табурет, отозвавшийся скрипом и легким пошатыванием раскачавшихся ножек. Наличие мольберта, множества картин, стоящих по всему периметру и накрытых выдавало творческое начало человека, когда-то здесь жившего, но, с другой стороны, это могла быть небольшая галерея. Красивые белые колонны были отголосками античной культуры, совсем не вписывающейся в атмосферу, как замка, так и комнаты в общем, но, видимо, владельца комнаты это не особо волновало.       Сейчас это все было неважно — все, что было здесь до — растворилось, покрылось пылью и растворилось в пройденном времени. Сейчас здесь только я.       Я. И ничего более.       Схватив с рядом стоящей тумбы рисовальный уголь, я рисовал на посеревшем холсте все то, что видел во сне — все то, о чем помнить не хотелось. Мне вспомнилось детство. Вспомнилось как когда-то, будто в прошлой жизни, мать нанимала учителей и всячески прививала к искусству. Как любил уроки музыки и ощущение, когда своими пальцами можешь её создавать, и как не любил рисовать и слушать нудные россказни об истории живописи.       Как забавно, матушка, что теперь в рисовании я находил свое спасение.       Сильно сжав челюсти, я наносил штрих за штрихом, резко добавляя новые линии. Мои движения были отнюдь не плавными, а дерганными и нервными, и это заставило меня вспомнить еще и уроки по танцам.       «Истинный аристократ должен изящно двигаться», — в один голос твердили родители.       Посмотрите сейчас на меня, дорогие мать и отец. Похож на аристократа? Продолжателя рода священных двадцати восьми?       Я был похож на заключенного в Азкабане. Достойный наследник Малфоев, ничего не скажешь.       Закончив рисовать, я уставился на холст, не в силах оторвать взгляд. С картины на меня смотрели два больших змеиных глаза, чернота которых потрясала пустотой и обреченностью. На меня будто смотрела сама смерть, но я знал чьи это были глаза, и из-за этого мне вмиг стало в тысячу раз хуже.       Он мертв.       Так почему я все еще не могу в это поверить?       Из часов снова выскочила кукушка. Мне снова захотелось выкинуть эти часы, но взор мой все еще был прикован к порождению зла, сотворенному моими руками.       Меня это злило. Я чувствовал себя слабым и трусливым хорьком, в которого меня когда-то превратил Крауч. Поттер и Уизли были моими одногодками, и они не испугались пойти против того, с чем были не согласны. Я не смог.       Вмиг, меня настигло такое отвращение к себе, что я не смог сдержаться, и нацелив палочку, дрожащим голосом произнес заклинание. Холст горел, превращая змеиные глаза в пепел, а я не заметил, когда из глаз потекли слезы.       Мне надоело быть слабым, надоело быть сломленным и одиноким. Надоело. До скрипа в зубах. Но все, что я мог предложить этому миру — ничто.       Картина сгорела, унося воспоминания о вязком кошмаре куда-то вдаль, но ощущение собственной ничтожности все еще сжимало мне горло, застряв где-то там отвратительным комом.       Ничто не убивает тебя так, как собственные мысли.       Бросив взгляд на часы, я заметил, что пора было идти на завтрак, потому что после всех этих душевных терзаний, хотелось поесть и возобновить силы.       В коридорах было пусто. Каждый мой шаг отдавался эхом. В школе проживало более тысячи человек, и никогда звенящая тишина так не пугала.       В Большом зале уже сидело несколько человек — трое с Пуффендуя, два с Когтеврана, два со Слизерина и один… одна с Гриффиндора.       — Малфой, — донесся до меня голос Грейнджер, и я мгновенно отвернулся от нее, стремительно шагая к своему столу. Она встала с лавки и быстро подбежала ко мне, но я все еще не оборачивался.       — Эй, — она схватила меня за руку (снова) и потянула на себя, останавливая. — Мы не договорили.       — Нам не о чем говорить, — повернулся я, вырывая руку. Её пальцы были теплыми — живыми—, и я выдохнул, встречаясь глазами с настоящей версией Грейнджер, хвала Мерлину, с все теми же длинными вьющимися волосами.       — Нет, нам есть о чем поговорить, — спокойно сказала она. Спокойно, но в то же время четко и резко, как будто разговаривала с подчиненным, отдавая указания. — Например, об общем задании.       Черт, у меня просто уже не было сил.       — Ладно, — сказал я, желая поскорее от неё избавиться. Хотя бы на время. Хотя бы на этот час.       Её глаза неожиданно расширились, и лицо приняло удивленное выражение. Но спустя секунду она тут же нахмурилась, и в этой короткой смене эмоций я на секунду увидел старую гриффиндорскую заучку, которой сейчас так не хватало. Полумертвая Грейнджер, преследовавшая во снах слабо отличалась от той, что стояла сейчас передо мной, и этот проблеск заставил меня поверить, что, может, и со мной может произойти что-то подобное.       Не видя смысла в дальнейшем диалоге, я развернулся и пройдя к своему столу, сел с краю.       Сегодня был выходной, и я невольно порадовался, скольких студентов на завтраке не было.       Я лениво крошил кусок хлеба, размышляя о задании по колдомедицине. Яичница с беконом на моей тарелке еле виднелась из-под горы хлебных крошек, но меня больше занимало то, как групповое задание буду делать я сам, снова послав Грейнджер куда подальше.       Мои размышления были прерваны стуком со стороны двери, и вломившиеся Забини с Ноттом громко засмеялись, направляясь к слизеринскому столу. Закатив глаза, я залпом выпил кубок тыквенного сока и схватив яблоко, засунул его в карман, вставая из-за стола. Мне не хотелось с ними сидеть. Желательно, не только за одним столом, но и в одной стране. Поэтому я, расправив плечи и презрительно скривив губы, как делал это когда видел компанию Золотого трио последние лет семь, размеренными шагами прошел мимо них по направлению к двери.       — Эй, Драко, — позвал меня Нотт, — ты чего?       На секунду я опешил. Мне хотелось просто проигнорировать и выйти отсюда, но любопытство взяло верх. Развернувшись, я поднял одну бровь и скрестил руки на груди.       — В гостиной тебя тысячу лет не было.       Я был в недоумении. И что-то, какая-то деталь не давала мне покоя       — Соскучились по «пожирательскому выродку»? — спросил я, презрительно оглядывая их двоих. Лица Тео и Блейза исказила гримаса. Недоумение, удивление, презрение — то ли сразу все, то ли что-то одно из них, мне понять не удалось.       — По-моему, кто-то уже с утра набрался, — хмыкнул Забини, ткнув в Нотта локтем. — Но ладно, хватит глупить, прекращай вот это вот все, увидимся после завтрака. — Он кивнул Тео, и они оба пошли к столу, кидая на меня странные взгляды.       На секунду, только на секунду, я застыл на месте, пытаясь найти всему этому оправдание. Но тут же вспомнил, где нахожусь, и еще раз взглянув на спокойно завтракающих слизеринцев, нахмурился и ушел из Большого зала, по пути в свою комнату пытаясь понять, что это такое было.       Забыли? Как можно забыть о таком? Я не просто у них перо попросил и у себя оставил.       Решили притвориться и подшутить? Мы не в том возрасте.       За моими размышлениями, я не заметил, как быстро дошел до своей комнаты, и даже не убедившись, что никого нет, резко дернул ручку и вошел внутрь, толкая дверь, чтобы закрылась.       — Ой!       На мгновение мое сердце замерло, а с лица исчезла задумчивость, уступая место ужасу. Повернувшись назад, я замер, смотря на нервно топчущуюся около входа Грейнджер.       Мерлинова борода! Только этого мне не хватало.       — Убирайся! — прошипел я угрожающе.       Она оглядывалась по сторонам, тихо прикрыв дверь. Щелкнул дверной замок и я немного успокоился — больше никто не знает. Но стоило мне выдохнуть с облегчением, как я вспомнил о самой любопытной Варваре всея Хогвартс, которая уже осматривала холст и стоящие возле него картины.       — Ты оглохла? — я подошел к ней ближе, указывая рукой на дверь. — Тебе не позволено тут быть.       Она злобно зыркнула на меня оставляя в покое ряды холстов. От этого взгляда мне стало неуютно, но я все так же сверлил её взглядом, пытаясь заставить её уйти.       — А тебе позволено?       Она скрестила руки на груди и вздернула нос, хмуро смотря на меня.       Упряма, как осел. Горда как чертова львица. Гриффиндорка хренова. Мы не пробыли в комнате вместе и пяти минут, но мне казалось, что я готов был вышвырнуть её из окна.       — А ты знала, что невежливо отвечать вопросом на вопрос?       — А ты?       Понемногу я начинал закипать. Но тут же понял, что так мне ничего не добиться, и уже тише сказал:       — Я попрошу спокойно. Уходи.       — Нет.       Лицо её было будто высечено из камня — такое же серьезное и рассудительное. И холодное, будто она была Снежной Королевой.       — Я не могу уйти, у нас задание, которые мы должны сделать.       Скрестив руки на груди, я облокотился боком об одну из колонн, которые еще раз подтверждали мои догадки о школьной галерее, и сейчас как никогда служили мне опорой.       — Тем более, что здесь так тихо, мы могли бы сделать его здесь.       — Нет!       Меня поражало её поведение — ворваться в чужую обитель и указывать всем, что делать. Грейнджер во плоти.       — Во-первых, каждый из нас будет работать отдельно, во-вторых — в библиотеке, не здесь.       Она нахмурила брови и открыла рот, чтобы еще что-то сказать, но я её опередил, отрываясь от колонны и подходя к ней ближе.       — И нет, мисс Зазнайка, ты сейчас выйдешь отсюда и забудешь сюда дорогу, понятно?       В её глазах пылал огонь, щеки покраснели, а руки сжались в кулаки. Она снова открыла рот, чтобы что-то возразить, и высоко занесла руку, отчаянно грозно жестикулируя.       Отшатнувшись от нее, чтобы случайно не ударила, я случайно задел мольберт, и тот, упав наземь, потянул за собой простыни с картин. Что-то громко упало, и, кажется, разбилось, поднялась пыль, и мы с Грейнджер закашлялись, а когда я повернулся, чтобы осмотреть что же все-таки разбилось, то увидел, что практически все покрывала сползли с вещей, которые прикрывали. В основном это были картины в рамах и без, пара светильников, тумба и…       И громадное зеркало, посмотрев в которое я увидел все так же стоящих рядом себя и Грейнджер, только было что-то разительно другое в этом отражении. Что-то, что я упускал.       В отражении я улыбался. Улыбался широко и радостно как когда-то в детстве. Рядом со мной стояла точно такая же счастливая Грейнджер, глаза её блестели осанка была прямой, а свободно лежащие на плечах волосы приобрели живой блеск. Присмотревшись тщательней я заметил, что на руке её не было шрама. Предплечье было пусто.       — Я слышала об этом зеркале, — прошептала подошедшая ко мне Грейнджер, пока я не мог оторвать взгляд от отражения и своего лица, которое в отличии от сегодняшнего, да и привычного за несколько месяцев Драко было свежо, аккуратно причесано и побрито, отсутствовали мешки под глазами и глупая складка между бровей.       — Это Еиналеж.       На моей руке тоже ничего не было. Предплечье было чистым, и меня это настолько поразило, что я на мгновение подумал, что змея пропала с моей кожи, и когда я закатил рукав, проверяя левую руку, то тяжело закрыл веки, хмурясь и сцепляя челюсти и снова медленно переводя взгляд на зеркало.       — Оно показывает твои самые искренние желания.       Желания.       «Ты не виноват, Драко».       Самые искренние желания. Зеркало показывало мне мир, где нет деления на слои — где не важен статус твоей крови. Мир, где не было войны.       Мельком взглянув на Грейнджер, которая с интересом и некоей скорбью смотрела в зеркало, я заметил, что она тоже посмотрела на свою руку.       Это поразило меня. Мы были настолько разными, настолько ненавидящими друг друга, но при всем этом…       Я знал, в зеркале мы видели одно и то же.