Война

Бабка спрятала сахар и заварку в стол, чтоб нежданные гости не передумали и не отобрали это все назад, и, зачем-то, потом перекрестилась. Валерка хмыкнул. - Живите, отчего ж не жить... - она недоверчиво посмотрела на немца. Тот улыбнулся и потупил взгляд. Деревушка находилась достаточно далеко от линии фронта. Настолько далеко, что можно было выдохнуть и чуть расслабиться... Дом был большой и очень старый. Такой старый, что приходился хозяйке - бабе Шуре, ровестником. Жила в нем баба Шура не одна, а с внучкой Аленкой, которой едва исполнилось пять. Мать и отец девчонки были на фронте, а на бабку легло все хозяйство и внучка впридачу. Поэтому, баба Шура была даже рада, когда двое мужчин постучались, однажды вечером, в ее ворота. Мужиков в деревне не хватало. Да что там, не хватало... их не было вовсе! Единственный старый дед Михалыч был бабам не защитник и, фактически, не помощник. А тут сразу двое молодых и здоровых. Один, правда, немой, но все понимал... И не стала бабка уточнять у гостей, кто они и откуда. Пришли - значит, Бог послал. Но очень часто Аркадин слышал, как она и соседка из дома напротив, шепотом обсуждают, по вечерам, постояльцев. - Странные они... этот молчит все время... улыбается и молчит... второй тоже - слова лишнего не вытянешь. И соседка, на бабы Шурины слова, горестно вздыхала, качала головой, поджимая губы. - Но по дому помогают, этого не отнимешь! - продолжала хозяйка. - Рукастые ребята! Забор вон перекошенный был, так починили же. Колодец прочистили. Думаю, пущай живут. И соседка кивала, уже согласная с тем, что ребята то не плохие. На самом деле, по хозяйству помогал один Валерка. Тянул, как мог, на себе деревню - за помощью к нему обращались уже все... и Диму, который день ото дня становился все бледнее и выглядел все более жалобно. Порой, по ночам, он метался по лежанке на печи (а именно печь бабка выделила гостям под спальное место) и Валерка ощущал, как горит все его тело и обливается потом. Тогда он приподнимался на локте, пытаясь вглядеться в Димино лицо, прижимал тихонько к себе, баюкал, словно ребенка и больше всего боялся, чтоб немец не начал бредить и говорить во сне... Напрасно Валерка рисовал в своей голове, на протяжении всего времени, пока готовился к побегу, как хорошо им будет в тылу. Как легко и спокойно они смогут жить в деревне с людьми. Их жизнь на новом месте, вопреки его представлениям, давалась им с большим трудом... Аркадин вытягивал себя вверх, заставляя открывать глаза по утрам. Тянул и Диму к свету, к жизни. Пытался хоть как-то подбодрить. Но радость у немца в глазах появлялась лишь тогда, когда Валерка собирался в лес и брал его с собой. Дима щебетал без умолку, словно соревнуясь с птицами - кто громче. Смеялся и, кажется, забывал обо всем. Там же, на нагретой солнцем опушке, скрывшись подальше от деревенских жителей, они с Валеркой неистово, сходя с ума, любили друг-друга... А потом, подолгу лежали в густой высокой траве и немец шептал Аркадину на ухо какие-то нежности, а слезы сами выступали на его глазах. Валерка гладил черные вороньи волосы и умолял: - Милый мой, держись! Ты только держись! Ты же сильный у меня! Мы все выдержим... нужно время, переждать! Я придумаю, как поступить дальше! Я обязательно что-нибудь придумаю... Но дни шли за днями, Валерка скрипел зубами, а придумать ничего не мог. Слева и справа, равно, как и со всех сторон, шла война. И уйти из деревни, находящейся сейчас глубоко в тылу, означало лишь одно - вместе им двоим уже не быть... Понимал это и немец. Только сделать тоже ничего не мог. Постепенно, он перестал ходить в лес с Валеркой и большую часть времени возился с Аленкой, мастеря с ней соломенных кукол. А потом и вовсе слег. Аркадин почернел вмиг. Работа, которая и так тяготила, стала совсем неподъемной. Часами он сидел на печи возле бредившего Димы и вытирал прохладной мокрой тряпицей его бледное лицо. Немец пытался улыбаться и даже дотрагивался своей ледяной рукой до Валеркиной, а потом снова проваливался в липкий бредовый сон. - Может, сглазил кто его, друга то твоего, а? - баба Шура разделывала за печкой рыбу, которую Валерка накануне принес с реки. - Ты б сходил к Егоровне, она у нас знахарка... что она скажет тебе. Жалко дружка то... И Аркадин помчался на другой край деревни, веря и не веря в то, что там спасут. Егоровна, за все время, ни разу не попросила у него помощи по хозяйству. Валерка вообще редко видел ее на улице. Ему она всегда казалась нелюдимой и даже враждебно настроенной... но сейчас выбора у Аркадина не было. Егоровна долго и пристально смотрела на Валерку, а затем велела принести Диму к ней и оставить на три дня. Напоследок, плюнув за порог, знахарка зыркнула на Аркадина воспаленными красными глазами и еле слышно что-то прошептала. То ли выругалась, то ли прокляла - Валерка так и не понял... Что делала бабка с немцем все эти три дня - тоже осталось загадкой. Валерка же все три дня пропадал в поле. Ушел туда, перекинув косу через плечо... Вечером третьего дня нестерпимо хотелось взвыть! Пот катился градом со лба - Аркадин косил траву безостановочно до самого заката. На руках набились кровавые мозоли, но это Валерку не останавливало и даже наоборот, облегчало немного его душевную боль... Когда первые сумерки осторожно спустились на землю, Аркадин не выдержал - отбросил косу и упал на свежескошенную траву. Он плакал, как ребенок, позволив себе, впервые за все это время, стать слабым. Острые травинки впивались в тело через рубаху и штаны, кололи, словно сотни иголочек, но Валерка этого не замечал. Не сразу заметил он и появление худой, шатающейся фигуры на краю поля. А когда увидел - бросился навстречу, раскинув руки и поймав это тощее тело в свои объятия. Немец был жив. Устало улыбался он сухими губами и тихо шептал: - Валлероу... я так скучайль по тебе... я так тебя люблю... Аркадин размазывал грязным кулаком слезы по лицу и зарывался носом в спутанные Димины волосы... глядел в голубые глаза, а наглядеться никак не мог. Немец, меж тем, достал из кармана кусочек сахара и поднес к Валеркиным губам. Аркадин разгрыз во рту сладкий комочек, недоумевая, причем тут сахар и откуда он у немца. Но уже через секунду, когда Дима накрыл его губы своими, он и думать забыл о сахаре...