Для вашей безопасности ведется видеонаблюдение

Глава четырнадцатая, в которой Малкольм оказывается незваным гостем на празднике жизни по случаю воссоединения семейства Макдональдов. *** Десятилетия спустя в своих мемуарах именно этот день Эйлин Макдональд назовет решающим для ее стремления стать политиком. Кейли сидела у окна, барабаня пальцами по подоконнику, а Тара играла на планшете. Эйлин, свернувшись на своей кровати в клубок, сходила с ума от безделья – Бартлетты отправили ее наверх, чтобы поговорить с адвокатом без лишних ушей. Близняшек считали слишком маленькими, чтобы понимать, о чем идет речь, но те из упрямой солидарности последовали в «ссылку» за сестрой. Прошло уже несколько часов, и Эйлин была уверена, что адвокат давно уехал, однако у добровольцев, работающих в ее школе, не хватало рук для учета прогулов, а Бартлетты, очевидно, были слишком заняты попытками избежать суда, так что она ревниво цеплялась за любую возможность провести послеобеденное время в тишине и покое. Десятилетия спустя, когда многое уже позабылось, Эйлин Макдональд с особой ясностью вспоминала светлый прямоугольник, оставшийся на стене там, где недавно висел портрет канцлера, и свои размышления о том, чей портрет повесят на его место. – Смотрите, – вдруг сказала Кейли, – машина вернулась. – В смысле? – Эйлин слезла с кровати, чтобы глянуть на улицу. Автомобиль был черным, блестящим, с затемненными окнами. Любое изменение в безликой монотонности чистилища, которым стало поместье Бартлеттов, было бы встречено с радостью, но от вида вновь появившейся машины адвоката, ждущей теперь у ворот, сердце бешено заколотилось. Кейли была еще ниже, чем невысокая Эйлин в ее возрасте, поэтому пришлось подсадить сестру, чтобы ей тоже было видно. Как раз в это время из машины появилось двое мужчин с автоматами. Эйлин хотела было крикнуть близняшкам, чтобы спрятались под кроватью, потому что все началось снова, но тут заметила третью фигуру, высокую и худощавую, одетую в длинное черное пальто, полы которого развевались на ветру, будто плащ супергероя, и автоматы словно перестали существовать. Она даже не чувствовала, что ее трясет, пока Кейли, повиснув на локте сестры, не повторила: – Что с тобой? – Я его знаю, – прошептала Эйлин, и уже одно это являлось слишком смелым высказыванием, которое она не могла себе позволить так глубоко в тылу врага. Да, портрет сняли, но жучки, вероятно, оставались на местах. – Конечно знаешь, дурында. – Оказывается, Тара решила отлипнуть от планшета и тоже стояла у окна. – Его каждый день по телеку показывают. – Нет, я про… – Осекшись, Эйлин начала думать головой. Они с сестрами пережили три года, мило улыбаясь и притворяясь глупенькими. Голословные утверждения в интернете, что новое правительство якобы уважает права человека, еще не гарантировали им безопасность. Эйлин была уверена, что мистер Бартлетт убивал людей во время войны, все-таки он был функционером Режима и главой управления округа Лидс. То, что они с женой приторным тоном без конца заявляли, будто девочки им как родные, ровно ничего не значило. Теперь никому нельзя было доверять, тем более семье. (Семье – в последнюю очередь: когда Режим пал, школа запестрела объявлениями, сулящими награду за информацию; Эйлин уже несколько раз вызывали к директору для расспросов, о чем говорят за обедом Бартлетты, оставшиеся преданными Режиму до самого конца.) – Так, мне надо по-маленькому, – сказала Эйлин, схватив за руки Тару и Кейли. – Пойдем со мной. – Эй, чего ты нас тащишь… – Feumaidh sinn bruidhinn, – настойчиво прошептала Эйлин в ответ, чувствуя, как слезы царапают горло. Все внутри в панике сжалось. Говорить на кельтском в доме врага было не намного умнее, чем на арабском в Пентагоне, однако это было условным сигналом немедленно собраться там, где их никто не услышит, чтобы обсудить вещи, о которых даже думать громко нельзя. Вслух же она сказала: – Да, я его и правда по новостям узнала. – Чего ты вся такая психованная? – прошипела Тара. Эйлин затолкала обеих сестер в ванную и заперла за собой дверь. Открыла кран. Шум воды моментально приглушил их голоса, одновременно напомнив Эйлин о ледяном океане, о брызгах крови на собственном лице… Как же ей хотелось возвести высоченную стену между прошлым и настоящим, укрыться за отрицанием, которое, заставляя ее молчать, не давало сойти с ума. – Я его знаю, – лихорадочно повторила она, надеясь, что предосторожности с краном окажется достаточно. – Вы тоже знаете, и не только из-за выпусков новостей. Может, не помните, потому что были маленькими, но этот человек иногда заходил в гости, когда мы жили в лондонской квартире. Он папин друг. Тара наморщила нос: – Не может быть. Папа же в старом правительстве, а этот – в новом. С какой стати им… Недосягаемая водная поверхность мелькнула у Эйлин перед глазами. Это воспоминание тоже являлось запрещенным, похороненным за фасадом беспрекословного послушания. Говорить было небезопасно, и она это знала, но была уверена, что лопнет, если, находясь в невероятной близости от спасения, из страха промолчит. – Я имею в виду нашего настоящего папу. – Ты же запретила… – Конец предложения потерялся, когда Эйлин прижала обеих сестер ближе и, дрожа, попыталась защитить их – словно от надвигающейся волны, будто выталкивая обеих на поверхность, но сама при этом уходя под воду. – Думаешь, он приехал за нами? Эйлин заставила себя дышать. – Нет, дурында, откуда ему знать? Он же занят, управляя страной. Или ты так ничего и не поняла из новостей? – Боже мой, – выдохнула Тара. – Он приехал, чтобы арестовать Бартлеттов. – Да, стопудово, – кивнула Эйлин, и Тара сразу же начала вырываться. – Эй, ты куда? Нам надо быть осторожными. – Мэгги из ее класса рассказывала, что люди в новом правительстве теперь убивают людей из старого. Эйлин сомневалась, что имелись в виду и дети, но не хотела убеждаться в этом на примере своих сестер. – Хотя я думаю… я думаю, что надо с ним поговорить. Мне кажется, ему можно доверять. – Уверена? – прищурилась Кейли. – Ну кому-то ведь надо доверять? – пожала плечами Эйлин, хотя это было не совсем верно. Они уже так долго перебивались втроем, играя в шпионов, повторяя полузабытые кельтские фразы, которые чета Бартлеттов не понимала… Они выжили – втроем. Это было больше того, чем могли похвастаться остальные. – В конце концов, надеюсь, он сможет нас отсюда вызволить. – Эйлин встала с пола и подала руки младшим сестрам. – Думаешь, он нас узнает? – Думаю, нет. Но он наверняка помнит папу, они же вместе работали. Она открыла дверь, как тренировалась – обхватив ладонью ручку и надавливая медленно, чтобы не послышалось ни звука, – и прокралась на цыпочках по зеркальному паркету. Сестры позади нее тоже старались не шуметь, но в этом не было необходимости: про кран в ванной все забыли, а из столовой доносились громкие голоса. Сквозь завитушки лестничного ограждения можно было легко следить за взрослыми: миссис Бартлетт сидела за столом, уронив голову на руки; мистер Бартлетт стоял позади жены, сверкая под канделябром лысиной. Вокруг супругов, жестикулируя так яростно, словно готовился к взлету, нарезал круги Малкольм Такер. Три года – это долгий срок. Достаточно долгий, чтобы называть мистера Бартлетта отцом хотя бы на людях, а близняшки и вовсе говорили ему «папа» даже дома. Эйлин была слишком маленькой, чтобы защитить семью после переворота, но выросла сильной и стойкой, точь-в-точь как завещала ее мама при своем последнем дыхании. Поэтому даже после новостей о разгоне демонстрантов у Эйлин получалось улыбаться мистеру Бартлетту, возвращавшемуся с работы в окровавленных сапогах как раз к жаркому, заботливо приготовленному на ужин его супругой. Теперь же вспотевший патриарх краснел и беспомощно блеял под тяжелым взглядом солдат с автоматами, в то время как Малкольм без остановки орал на него. Эйлин никогда еще не видела своего приемного отца напуганным, так что ей хватило одного лишь взгляда на происходящее, чтобы Малкольм Такер навсегда остался в ее голове триединым воплощением Гэндальфа, Дамблдора и Доктора, вместе взятых, которому удалось спасти ее от чудовища и унести в мир мечты. – Вы же сами понимаете, что это какой-то маразм! В правительстве было множество функционеров выше меня по должности, которым не предъявили никаких обвинений. В конце концов, у меня есть права! Малкольм рассмеялся, чем напугал окружающих сильнее своего крика: – Права у тебя есть, говоришь? – Думаете, папа его ударит? – прошептала Тара, и Эйлин быстро закрыла ей рот, не отпуская ладонь до тех пор, пока не убедилась, что близнецы не выдадут их присутствия. – Короче, овцееб полудохлый… Обсуждению тут ничего не подлежит. Если вы с женой не хотите, чтобы началась стрельба по коленным чашечкам, то позволите моим людям обыскать поместье. Думаешь, они здесь для того, чтобы защищать меня? Нет, они следят за тем, чтобы я не вырвал тебе яйца через твою ебаную… Эйлин тихо спустилась вниз по лестнице и, прокравшись по темной прихожей, оказалась у распахнутых дверей в столовую. Она собиралась подойти к нему – главному человеку премьера и на данный момент самому могущественному политику в Британии… представить себя и своих сестер с навязанным ей аристократическим произношением, через которое лишь изредка пробиваются шотландские корни… объяснить, что они дочери Джейми и Мэри Макдональд, которых сэр, вероятно, помнит со времен до переворота... и сказать, что ей очень неудобно его беспокоить, но им требуется его помощь, потому что их родители мертвы. Эйлин надеялась, что потом Малкольм Такер свяжется с нужными людьми, и троих сестер отправят подальше от Бартлеттов, к какой-нибудь оставшейся в живых родне из клана Макдональдов… Ну и пусть Мэгги из ее класса потом рассказывает всем, что их убили. Сестрам будет все равно, ведь у них появится настоящий дом, где они наконец-то будут в безопасности. Да, так все и должно было произойти. На самом же деле Эйлин замерла в залитом светом дверном проеме, и непреклонный Малкольм Такер – который пережил три года пыток и чуть не погиб, но все-таки выкарабкался, чтобы свергнуть правительство и спасти страну; который потерял все и тем не менее вышел из схватки победителем – перестал орать и застыл на месте. Вся его ярость словно испарилась, а краска отхлынула от лица. – Черт возьми, – голос грозного политика треснул, чего никогда не случалось в выпусках новостей. – У тебя его глаза. *** Джейми потушил окурок о стену. Пальцы уже тянулись за второй сигаретой, когда мобильник дзынькнул как минимум сотым за этот вечер сообщением. Дождь ручьями лил с навеса над крыльцом бара, будто ограждая преступника от пустых улиц прутьями тюремной решетки. Так Джейми и стоял, прислушиваясь к пулеметной очереди разбивающихся об асфальт капель и приглушенному ритму музыки, собираясь в который раз прогуляться под ливнем, как безнадежно влюбленный придурок, по остову умершего города, однако в последний момент поддался манящей сухости теплого бара, дернул на себя дверь и вернулся к стойке. Женщина, которая полвечера смотрела, как он играет в дартс (с безупречной меткостью убийцы, «спасибо» войне), прекращать своего занятия не собиралась. Джейми подумал, что у него появился шанс нажраться до чертиков и проверить, можно ли вообще избавиться от вкуса Малкольма во рту. Он уже так давно ни с кем не заговаривал, что предложение отца Келли насчет монастыря перестало казаться такой уж странной затеей. Приземлившись на высокий табурет рядом с незнакомкой, Джейми в пародии на дружелюбие оскалился, но сразу же решил, что не может пересилить отвращение к ней, отвращение к себе, и заказал еще одну кружку пива. Он честно пытался не обращать внимания, когда матч между Севильей и Базелем прервали на выпуск вечерних новостей. После того, как телеведущий, запинаясь, начал читать по бумажке, Джейми почувствовал первый за долгое время прилив угрюмого оптимизма: практически все журналисты страны либо бежали, либо были мертвы, так что он мог прийти в любую редакцию, на любой канал и получить работу после трехминутного собеседования. «Так что утрись, Пэксмэн». (Прим. пер.: знаменитый британский журналист.) Но тут на экране появился Малкольм, и было бесполезно притворяться, будто он не запустил в глотку Джейми свои длинные пальцы и не вырвал все еще бьющееся сердце вместе с артериями, жилами и остальными внутренностями (как зачастую обещал это своим политическим врагам)… будто не бросил Джейми, как обычно, устранять оставшееся кровавое месиво. Несмотря на то, что Малкольм, по собственному заявлению, ненавидел быть в центре внимания, камеры его несомненно обожали, задерживаясь на лукавых улыбках и угольно-сером костюме от Пола Смита в сочетании с бледно-голубым галстуком, подчеркивающим цвет глаз. Малкольм вызывал одновременно сочувствие и восхищение, подначивал репортера… Было бы интересно это смотреть, если б не раздражающая надпись «Прямой эфир», которая просто выводила Джейми из себя. – Эфир такой же прямой, как член выросшего на бананах туземца, – пробурчал он и понял, что сказал это вслух, когда женщина рядом изогнула бровь. – Дело в гипсе: его сняли уже несколько дней назад, – объяснил Джейми. – Интервью было записано заранее, так что этот мудак, скорее всего, даже не в Лондоне. – Из чего следовало, что Малкольм что-то замышлял, организовывал какие-нибудь тайные переговоры – или какую там еще грязную работу он нынче выполнял для Никола – и не хотел, чтобы его отсутствие заметили. – А тебе-то что? – спросила незнакомка скучающим голосом, судя по которому ей было точно на все наплевать. Иногда Джейми забывал, что закулисные интриги и политические подножки не интересуют нормальных людей, по крайней мере, пока в ход не идут танки и зажигательная смесь. Хотя даже в этом случае страна, очевидно, просто отряхивается и по инерции бредет дальше. – Да ничего, – ответил Джейми и лег головой на стойку бара. Он уже давно смирился с тем, что видеть Малкольма было больнее, чем дрочить в смазанную соусом «Табаско» руку. Много лет назад Джейми влюбился в этого прирожденного политика – собранного и подтянутого, яростного и страстного, но умеющего стратегически дозировать и то и другое; облаченного в дорогой костюм и коротко подстриженного, – но теперь не мог отогнать от себя мысль: куда делся революционер с обезумевшими глазами и в плаще с чужого плеча, обитающий в лондонской подземке покровитель тех, кто потерял надежду? Тот мужчина, которого Джейми было дозволено коснуться; тот, кто, пусть и недолго, принадлежал ему. «Как вы ответите на мнение критиков, согласно которому единственное предназначение Акта о репатриации заключается в том, чтобы набрать голоса избирателей для лейбористов?» – Но в этом и заключается его единственное, блядь, предназначение, – проворчал Джейми в липкую барную стойку, хотя теперь рядом сидящая женщина точно не могла его услышать, а кроме того, Джейми бы тоже согласился с Актом, будь он трезв и честен сам с собой. В этом редком случае стратегические соображения политиков совпадали с тем, что было действительно лучше для страны. «…на данный момент было бы наивным говорить о функционирующей партийной системе. Послушайте, речь идет о британских подданных, людях, чьи права предыдущее правительство растоптало, гражданах, которых депортировали без малейших на то причин и которые заинтересованы в будущем этой страны не меньше нас с вами. Нам нельзя даже заикаться о выборах, о восстановлении демократии, пока эти люди не вернутся домой». – К чему ты ведешь, мудозвон? – заплетающимся языком проговорил Джейми, подняв глаза на экран, как раз когда после вопроса репортера о независимости Шотландии, долго и успешно замалчиваемого правительством, показали крупный план Малкольма, глядящего прямо в камеру. «Я понимаю, что вся страна утопает в дерьме… Извините, мне можно говорить "дерьмо" на телевидении? Это же я выиграл войну, значит, можно... Ну так вот. Я бы попросил шотландцев о том же, о чем прошу всех депортированных граждан и тех, кто сейчас стоит перед выбором – возвращаться домой или нет. Понятно, что трудно снова довериться и простить после всего, что случилось. Но я все-таки призываю вас…» – Тут Малкольм улыбнулся живо и заразительно, и Джейми подумал: «Ебаться в рот, он ни хуя не в Лондоне, он прямо здесь, прямо сейчас!» Джейми бросил бармену десятку, как раз когда Малкольм победоносно промурлыкал: «…дайте нам еще один шанс». Женщина в баре потянулась к так и не тронутому пиву, стоило двери закрыться за странным посетителем. *** К тому времени, как он добрался до дома, легкое опьянение превратилось в зачатки мигрени, а дождь – в китайскую пытку водой. От сырости ломило кости. По дороге Джейми отрепетировал столько вариантов фразы «вали обратно в Лондон, старый мудак», что ему почти удалось заглушить настырную фантазию, в которой он встречает Малкольма на пороге и падает в его объятия, как какая-нибудь вертихвостка в романтической комедии с Хью Грантом. Малкольма, разумеется, на пороге не оказалось. Дверь была заперта (так что Джейми провел целую пьяную секунду, вспоминая, где его ключи), однако на кухне горел свет. В условиях острой нехватки солярки забыть выключить свет было нереально, поэтому… Джейми понимал, что доносящиеся изнутри, заглушающие стук его сердца голоса должны пробудить все его выдрессированные войной инстинкты, но решил затолкать эти размышления в дальний пыльный угол. Сейчас было важно ворваться в дом, схватить Малкольма за шкирку и выставить его под шквалистый ливень. По дороге домой Джейми, бурча под нос, уверил себя, что способен это сделать. Заметив из коридора высокий, моментально узнаваемый силуэт, очерченный светом единственной горящей лампочки, Джейми проревел: – Я же говорил тебе, что все кончено, так какого же хуя ты вломился в мою ебаную… Но тут он увидел, что Малкольм не один, потому что девушка с огромными голубыми глазами, вставая из-за стола, задела бедром край, отчего зазвенело блюдце, и бросилась рыдая через всю кухню к нему на шею. Джейми поднял дрожащие пальцы, но не решился опустить их на волосы дочери из страха, что от малейшего прикосновения она может превратиться в пыль. У него уже бывали такие сны (в перерывах между кошмарами об Атлантическом океане), когда дети будто бы возвращались к нему, а утром раз за разом выяснялось, что они все же утонули. – Я думала, что ты умер! Нам сказали, что ты умер! – повторяла Эйлин с сильно сглаженным, практически неузнаваемым акцентом, и именно это убедило Джейми в реальности происходящего: да, он напился и немного сошел с ума, но даже в таком состоянии не придумал бы, что его дочь вдруг стала англичанкой. Так что он склонил свою голову к ее макушке и тоже заплакал. – Тара и Кейли наверху, – произнес Малкольм. Джейми все не мог понять, каким образом его мертвые девочки оказались живыми, будто Малкольм поднял их тела со дна океана и несгибаемой силой воли вдохнул в них жизнь – только ради того, чтобы последнее слово осталось за ним. Будто у него было право разорвать Джейми на куски, а потом вернуться в геройском обличье, как в новостях по телевизору, и возродить окровавленные останки. – Они не хотели идти спать, но дорога в поезде их вымотала. – Ты утонула, – прошептал Джейми в волосы дочери. – Иначе бы я никогда не прекратил тебя искать, слышишь? Даже через миллионы лет. Он почувствовал, как Малкольм протиснулся мимо них, а парой секунд позже входная дверь тихонько отворилась и закрылась вновь. Джейми остался наедине со своей семьей. *** Близнецы калачиками свернулись в кровати, на которой много лет назад спала мать Джейми. Кейли полностью зарылась в бабушкины одеяла, а Тара сбросила с себя покрывало и подергивалась во сне. Эхо молитвы коснулось губ Джейми. Он еще не разобрался, кто вернул ему детей, Бог или Малкольм – или же, что было бы гораздо хуже, эти два мудака сговорились. Кейли и Тара практически не знали отца. Он смотал удочки, когда близняшкам было по восемь месяцев (как и его отец в свое время), потому что оказался слишком молодым, амбициозным и ущербным для роли настоящего родителя. Мэри, проглотив гордость, вернулась в Глазго, к своей семье. Эйлин была тогда как раз такого возраста, чтобы по нему скучать (или ненавидеть, если она чувствовала то же, что и Джейми в аналогичной ситуации), но близнецам могли смутно запомниться лишь предписанные судом посещения, во время которых их сажали перед телевизором, пока папа в бюро по связям с общественностью орал на тупоголовых министров. На самом деле они друг друга не знали, хотя внешне девочки представляли собой интересное сочетание его черт и черт Мэри, такое прекрасное, что на них было больно смотреть. Дети слишком подросли за три года, в течение которых Джейми был мертв, так что, встретившись с ними на улице, он бы их, вероятно, и не узнал. А теперь он оказался для этих девочек единственной семьей, внезапно став отцом после неестественности существования тем, для чего отсутствует название в любом языке, – родителем, который потерял своих детей и который достоин сочувствия, независимо от того, как ужасно он их воспитывал. Эйлин рассказала ему, что Мэри погибла от потери крови с Тарой в руках, из последних сил удерживая голову дочери над поверхностью воды. Кем мог быть для них Джейми после такого? – Я все просрал, – сказал он Эйлин. Кажется, не в первый раз. Она сидела молча, не обвиняя и не прощая, а потом прошептала: – Ты сейчас снова заплачешь? Джейми потер горящие глаза и в сотый раз извинился, поклявшись, что бросит пить, как-то все исправит, возместит девочкам последние три года – да что тут говорить, все их поломанное, беспризорное детство. С того момента, как он зашел на кухню, у него не получилось выдать ни одного связного предложения. Когда Эйлин улыбнулась и сжала его холодные пальцы, он почувствовал, будто из-за туч вышло солнце. Джейми подумал, что она, вероятно, его понимала и тоже стремилась с помощью прикосновения убедиться, что он не исчезнет, что война – по крайней мере, эта ее часть – действительно кончилась. – Ничего, – прошептала Эйлин, – он тоже плакал, хоть нас совсем и не знает. – Мозг Джейми пару секунд тормозил, пока вдруг не стало понятно, что речь о Такере, а потом завис при мысли, что Малкольм плакал. – Он уже ушел? Кажется, мы его так и не поблагодарили. Лучше не объяснять его храброй, сильной, вернувшейся с того света пятнадцатилетней дочери, что они с сестрами оказались пешками в очередной стратегической игре этого ебаного мудилы. – Уверен, он недалеко. Молчание затянулось: Эйлин не хотела вставать, а Джейми был не в силах пошевелиться. Наконец она старательно зевнула: – Уже четыре утра. Наверное, Джейми только послышалось неозвученное окончание этого предложения: «…так что разберись давай со своими пидорскими проблемами, чтобы мы все уже могли лечь спать; не каждый тут продрых по пьяни до полудня». – А ты в это время, э-э... – Разве вменяемому человеку можно было в такой момент спросить: «...не исчезнешь»? Черт подери, Джейми был взрослым мужиком, поставившим на колени целую диктатуру... он просто обязан быть в курсе, что люди, выходящие из его поля зрения, не перестают существовать. – Ты пока устроишься? – Я никуда отсюда не денусь, честное слово, – обняв его, пообещала Эйлин. *** Малкольм обнаружился на автобусной остановке через дорогу. Плексигласовая крыша прохудилась на стыках, да и вообще не была предназначена для хождения под ней кругами, поэтому черный шерстяной плащ Малкольма уже поблескивал от влаги. Даже если старый засранец и плакал (Джейми напомнил себе, что это были крокодиловы слезы, а глаза и так давным-давно покраснели), проливной дождь смыл все улики. Малкольм перестал яростно тыкать в мобильный и повернул к Джейми промокшую голову, когда тот, съежившись, добежал под нескончаемыми потоками до остановки. – Это ничего не меняет, – громко объявил Джейми, чтобы перекричать барабанящие по крыше капли. – И спасибо тебе, блядь, огромное за то, что втянул в свои махинации моих малышек. Больше никак не получалось меня достать, да? Это низко даже по твоим меркам. Малкольм выглядел одновременно раздраженным и позабавленным: – Ты телефон свой проверь. – Чего?.. Однако время и расстояние не вытравили из Джейми привычку повиноваться приказам Малкольма, так что он выудил из кармана мобильный и, поводив пальцем по экрану, обнаружил бесконечную череду проигнорированных эсэмэсок и аудиосообщений от Сэм, каждое из которых несомненно оповестило бы его о том, что девочки живы, а Малкольм вместе с ними уже в пути. – Неужели ты считаешь, что я хоть одну лишнюю секунду позволил бы тебе думать, что они мертвы, если у меня появилась другая информация? Что я не кинул бы все доступные мне резервы и возможности на то, чтобы устранить любые преграды между вами? Джейми пожал плечами, немного изменив свое мнение о происходящем: хитрость наглого кукловода казалась теперь лишь охуительной, а не выебывающей целые вселенные. «Кукловод» выглядел так себе: Джейми прикинул, что Такер не спал несколько суток, приводя в движение все возможные рычаги, дабы отыскать детей. Разумеется, цели оставались корыстными, тем не менее Джейми признал, что на месте Малкольма поступил бы точно так же. – Эйлин хотела сказать тебе спасибо – очевидно, за то, что ты ее выкрал. Мне надо быть готовым к неприятностям? – Наоборот: я вызволил ее с сестрами у похитителей, двух неонацистов, которые только что значительно продвинулись вперед в очереди на скамью подсудимых за преступления во время войны. Эйлин – милая девочка. Наверное, это у нее от мамы. – Джейми прекрасно понимал, что все это было частью образа нового Малкольма – доброго, кроткого, пересмотревшего свои приоритеты (будто перед проталкиванием в массы очередного закона), и все же едва смог остановить себя, чтобы тотчас не сделать оставшийся между ними шаг. Малкольм продолжил: – Я навещаю Мириам Атертон раз в неделю, потому что ее отец не в состоянии... Не то чтобы она понимала разницу. Эбби говорит, что посещения нужны Мириам, хотя я не понимаю, как она... Джейми перенес вес с одной ноги на другую, в результате чего ледяная вода из лужи плеснула в кроссовки, и повторил: – Это ничего не меняет. – Он покачал головой, потер мокрой ладонью лицо... Они оба промокли до нитки и безбожно устали. Джейми чуть ли не падал и уже не мог вспомнить, злится ли еще на Малкольма и если да, то за что. – Чего ты вообще на улице забыл? Так ведь и пневмонию подхватить недолго – снова. – Ты мог бы пригласить меня зайти. Когда Джейми притворился, что обдумывает этот вариант, Малкольм для пущей убедительности начал дрожать всем телом, сгорбившись в своем длинном промокшем плаще и засунув руки глубоко в карманы. – Будешь спать на диване, – под конец согласился Джейми. – Чтобы мои дочери не рисковали уличить тебя в развратном поведении. Когда тебе вообще нужно быть в Лондоне? – В понедельник, – ответил Малкольм. Непривычно-счастливое, полное надежды выражение на его осунувшемся лице обезоруживало. – Не раньше понедельника. Вздохнув, Джейми повернул обратно к дому, не останавливаясь проверять, следует за ним Малкольм или нет. *** Выдержки Джейми хватило ровно на двадцать четыре часа. Не требовалось особой проницательности, чтобы раскусить тактику Малкольма: гость старался не путаться под ногами, придумывая поводы сходить за едой на вынос, позвонить Сэм или дистанционно вздрючить Никола, и постоянно подчеркивал, что не намерен препятствовать слезному семейному воссоединению. Все это показалось бы максимально естественным, если бы Джейми не знал старого друга как облупленного. Малкольм оставался в сторонке и с легкой грустью наблюдал за неуклюжими разговорами об устройстве в школу и жилищных вопросах, в то время как говорить надо было, вероятно, о длительной терапии и других вещах, в которых Джейми ни хрена не разбирался. Да и вообще, разве он мог связно думать, когда хотелось просто сидеть и глупо улыбаться, радуясь, что все любимые люди находятся под одной крышей (хоть и прохудившейся, как и прочая его жизнь). Невнятное бормотание телевизора в гостиной выдернуло Джейми из беспокойных сновидений, и он спустился вниз. Малкольм сложился пополам в кресле рядом с диваном, на котором должен был спать и который оккупировала завернувшаяся в клетчатый плед Тара. Джейми замер на последней ступеньке, в сотый раз за день удостоверился, что его дочь по-настоящему дышит, и только потом перевел взгляд на Малкольма. Одетый в старые треники хозяина дома и его же выцветшую футболку с надписью Ultravox, Малкольм был окрашен синевой полуночных новостей, которые едва слышно шептали с телеэкрана напрочь убавленным звуком. Отрытые на запылившихся полках вещи помнили хозяина еще в бурные восьмидесятые, когда тот не совсем удачно экспериментировал с подводкой для глаз, и сидели на госте, как на пугале, выставляя наружу тощие лодыжки и запястья. От столь жалкого вида Джейми не мог не ощетиниться: слишком явно чувстовалась в нем очередная уловка Малкольма, призванная вернуть друга на темную сторону. Старый хрен, возможно, действительно уехал из Лондона в спешке, но только временная потеря памяти могла объяснить тот факт, что в его сумке оказалось два строгих костюма и ни одной пижамы. На самом деле сукин сын мог напялить хоть клоунский балахон, и Джейми все равно захотел бы его трахнуть, но от вида Малкольма в его обносках, свернувшегося загогулиной в его же кресле, чтобы охранять сон его же дочери, внутри у Джейми колыхнулось странное, никчемное чувство нежности… – Я тебя так и не простил, – сказал Джейми. – Вот и хорошо. – Малкольм даже не соизволил повернуть от телевизора голову. – Потому что я ни о чем не жалею. – Ну и что нам теперь делать? От слова «нам» Малкольм почему-то весь засветился, и Джейми готов был двинуть ему в ухо, если бы не вовремя подоспевшее напоминание: – Давай потише: я ее только что уложил. Тара тихонько посапывала во сне. Ей понадобилось совсем немного, чтобы прилипнуть к Малкольму, – наверное, потому что все дети обожают монстров. Было неудивительно, что она бежала от кошмаров к человеку, который ее спас, а не к постоянно отсутствовавшему отцу, и все же эта логика не помогала справиться с ощущением, будто место Малкольма именно здесь, – что, в свою очередь, только разжигало самоубийственную страсть Джейми. – Знаешь, им пришлось несладко, – проговорил Малкольм, глядя на спящего ребенка так же пристально, как Джейми, и, возможно, с таким же смятением. – Не мне рассказывать эту историю, да и не от девочек я ее узнал, но скажу тебе: будет трудно. Джейми проигнорировал эти намеки и спросил напрямую: – Чего тебе от меня нужно? – Вернись со мной в Лондон. – Малк... С молниеносностью змеи Малкольм поднялся из кресла и, сверкая глазами и внезапно потрескивая энергией, припер Джейми спиной к старомодным пыльным занавескам. – Пойми же, пришло наше время! У нас появилась возможность по-настоящему управлять страной. К черту всю эту херь с мягкими заискивающими уговорами! В сраку компромиссы! Пришел наш черед стоять у руля! Между тонкими губами промелькнул острый кончик языка, и Джейми словно провалился во времени: будто на дворе 1999-ый, война с Ираком в самом разгаре, а лондонские теракты неопределенно маячат где-то в далеком будущем. Словно Малкольм опять предлагает ему бросить только что полученную должность в «Геральде» и перейти в его команду. Джейми едва хватило паузы в потоке аргументов, чтобы проглотить слова импульсивного, бездумного согласия, но тут Малкольм добавил: – Я хочу, чтобы ты был там, – и Джейми моментально вспомнил, почему ненавидит бывшего босса и его гребаный Лондон. – Меня все это больше не колышит. – Что-то сомневаюсь. Бля, да пойми же: без тебя там охуеть как скучно. – Когда Джейми недоверчиво хмыкнул, Малкольм пояснил: – Ты трахаешься так, будто изобрел секс. Без твоей дружбы я бы свихнулся еще лет десять назад. Но имей в виду, что если мне придется выбирать между тобой и партией, я стопроцентно выберу не тебя. Ничего личного, ладно? Просто не надо ставить меня перед выбором. – Ты, похоже, совсем размяк на старости лет, – ответил Джейми, хотя именно этот глубоко запрятанный, постоянно отрицаемый идеализм и мальчишеский азарт в свете возможности перевернуть мир с ног на голову заставили его давным-давно влюбиться в Малкольма так страстно. Джейми дал словам тяжело повиснуть в воздухе, а потом медленно – мучительно медленно – положил ладони на худые плечи Малкольма. – На самом деле все не так просто. – Было бы желание – станет просто. – Нет, – затряс головой Джейми, одновременно приникая к Малкольму наперекор своим словам, в уверенности, что завянет и умрет, если в самое ближайшее время не обхватит губами его член. – На мне теперь лежит ответственность. – Ответственность может с тем же успехом лежать на тебе и в Лондоне, – возразил Малкольм с искоркой в глазах, свидетельствующей о скорой расправе над оппонентом. – Там к ней можно для разнообразия добавить марш-броски по минному полю из министерского говна и преждевременные инфаркты. И бесконечную веселуху. – Проведя пальцем по двухдневной щетине, обосновавшейся на подбородке Джейми, Малкольм добавил: – Было же весело, правда? Пока вся страна не покатилась к чертям. – Ага, весело, – процедил Джейми и, подумав, внес встречное предложение: – Ты бы мог остаться здесь, со мной и девочками. – Долг зовет. Ты же видел, что происходит, стоит мне лишь отвернуться. Джейми потряс вихрами в надежде как-нибудь откалибровать мозги, чтобы разобраться в происходящем, но у него не было никаких шансом рядом с Малкольмом, готовым броситься на свою жертву в любую секунду. Худые пальцы уже скользили по затылку, притягивали голову ближе… У Джейми едва хватило выдержки, чтобы оттолкнуть Малкольма, не поддавшись гипнозу его быстрого горячего дыхания: – Прямо тут, при моей дочери? Ты что, совсем охуел? – Она спит, – ответил Малкольм, но все же указал глазами на лестницу. Таким образом впервые за три десятилетия Джейми затащил кого-то в свою детскую спальню, увешанную плакатами Depeche Mode и крутых тачек, бросил Малкольма на узкую кровать под распятием и, путаясь в несвежем постельном белье, объявил (шепотом, чтобы не услышали дочери) о своих намерениях, которые – по крайней мере, пока временное правительство не отменит Акт о пристойности и духовной чистоте – формально могли повлечь за собой расстрел обоих участников. Когда Малкольм ухмыльнулся, Джейми попробовал объяснить, что их интерлюдию вовсе не следует толковать как согласие, обещание или отступление в рамках основного вопроса, но эта речь застряла где-то в горле, потому что Малкольм уже снимал одежду Джейми с них обоих. Во время жизни в подполье им приходилось довольствоваться тайными стремительными перепихами между вылазками и совещаниями, прячась по темным пыльным углам. Сейчас же, когда в распоряжении Джейми оказалась целая кровать, он намеревался попробовать на вкус каждый сантиметр тела Малкольма, каждую складочку, каждую ложбинку, пока тот не начнет просить пощады в стиле самых экзотических порнороликов. Однако Джейми сильно недооценил громкость партнера, который перестал себя сдерживать: ведь теперь разоблачение грозило не пулей между глаз, а всего лишь ужасно некомфортным семейным разговором (хотя Джейми, вероятно, выбрал бы первое). Бесстыдные звуки, издаваемые Малкольмом, когда кончик языка выводил узоры вдоль его члена, заставили бы священников из соседней церкви засомневаться в своем жизненном выборе, тем более что слышно было наверняка на всю округу. Джейми попытался зажать охальнику рот, но Малкольм мгновенно начал посасывать и покусывать пальцы, так что Джейми на всякий случай благоразумно решил их спасти и, вынырнув за глотком воздуха, прошипел: – Девочки услышат! – Они уже в курсе, – ответил Малкольм, отчего у Джейми едва не случился инфаркт. К счастью, Малкольм расщедрился на объяснение: – По крайней мере, Эйлин подозревает. Она унаследовала твое чутье. Но давай не будем обсуждать сейчас твоих детей, ладно? – Ладно, – как зачарованный, повторил Джейми и снова принялся за работу, надеясь, что стены в действительности не такие тонкие, какими он их помнил. Он убеждал себя, что это их последний раз, потому что Малкольм ради победы не гнушается убивать детей и разрушать души близких; что поддался теперь, потому что Малкольм был при смерти, когда они расстались в туннелях, и Джейми не хотел ставить точку при таких обстоятельствах, когда останется лишь память о болезни, голоде и горячке. В тот день Джейми обещал им обоим, что все кончено; так оно и было. Несмотря на все эти доводы, за «последним разом» в ту же ночь последовало еще несколько. *** Проспав до обеда, Джейми проснулся один в развороченной постели. «Девочки живы, – повторил он про себя. – Режим пал. Малкольм…» Да уж, Малкольм... Джейми встал, вытер засохшую в уголке рта слюну, выудил из шкафа очередную реликвию тяжелой юности и спустился босиком на первый этаж, где обнаружил Малкольма на кухне. Тот заправлял девочками – они резали овощи и помешивали содержимое кастрюли – с такой же эффективностью, как кабинетом министров, хоть и без обычно сопутствующей процессу язвительности. Густой пряный пар поднимался над плитой и свешивающимися с краев старой бабушкиной тарелки доса (прим. пер.: индийские блинчики). Джейми потер глаза, не сразу понимая, что тут происходит. – Обожаю запах раскаянья по утрам. Малкольм косо глянул на него в ответ: – Я же говорил, что ни о чем не жалею. – На этих доса практически написано: «Прости меня». – Ни хуя на них не написано. Джейми принюхался: – О да, от них прямо-таки несет сожалением. – К твоему сведению, это гарам масала (прим. пер.: смесь специй для карри). Не путай свою постоянно неспокойную католическую совесть с моей. Джейми уже хотел возразить, что у Малкольма нет ничего, даже близко напоминающего совесть, но тут Эйлин перестала складывать блинчики и, прочистив горло, обратила папино внимание на то, что дискуссии подобного рода лучше при детях не вести и что Малкольм, вероятно, воспримет любой логически вытекающий из этой ситуации комментарий как комплимент. – Давай уже садись за стол, – подытожил Малкольм и со словами: – Я возвращаюсь в Лондон вечерним поездом, – принялся расхваливать ги (прим. пер.: индийское топленое масло), будто кроме него и девочек на кухне больше никого не было. Джейми, не зная, куда деть руки, взял блинчик и подцепил им немножко чечевичного месива, которым, судя по консистенции, можно было разгонять толпу вместо резиновых пуль. Было трудно побороть в себе желание настучать получившимся деликатесом Малкольму по голове. Но тут Тара спросила: – Мы тоже будем жить в Лондоне? Джейми чуть не подавился: – С какой стати… – Я им ничего не говорил. – Но вы же именно об этом спорите все выходные? – Тара, Кейли, – голос Эйлин звучал намного старше ее пятнадцати лет, напоминая Джейми любимый тон его бывшей жены, – возьмите себе по тарелке и идите наверх. – То есть всем наплевать, что мы на этот счет думаем?! – возмутилась Кейли. Малкольм предложил: – Я пойду, а вы обсудите пока. Джейми едва успел схватить его за запястье: – Даже и не думай! Понимаешь, – он неловко покосился на Эйлин, – я не надеялся, что мы выживем. – Это более чем очевидно, – кивнул Малкольм. – И мне теперь нужно заботиться не только о себе, – продолжил Джейми. Это было столь же очевидно – даже для Малкольма, чей брак развалился практически через наносекунду, кто никогда не высказывал желания завести детей и чей жизненный темп был для любых отношений ядовитее полония-210. – В смысле, – Джейми сглотнул, глядя на грозного пиарщика в окружении своих детей и обращающегося с ними так, будто обычная, спокойная жизнь не была для него чем-то невообразимым, – мы друг друга правильно поняли? Я про… – Да правильно, правильно. Доедай свои гребаные доса. Мой поезд отправляется в восемь. Если ты будешь бежать за ним следом, я отправлю «Дэйли Мэйл» фотографии постеров, которые висят у тебя в спальне. – Малк, ты совсем растерял способность к шантажу. – Вот поэтому, – ответил Малкольм, не решаясь сжать пальцы Джейми при девочках, хотя тот и почувствовал легкое движение его руки в своей, – ты мне в Лондоне и нужен. *** Облачко сигаретного дыма растворилось в холодном вечернем воздухе. Дождь наконец прекратился, чему Джейми старался не придавать особого символического значения. Ему придется бросить курить – ради дочерей. Он мог оправдать пару плохих привычек, когда Мэри была жива, но для столь безответственного отношения папы к здоровью его дети потеряли слишком много. Так что Джейми наслаждался последними затяжками по полной, мысленно подсчитывая, на сколько хватит остатка пачки, прежде чем он не купит следующую. Малкольм время от времени пинал носком ботинка свою дорожную сумку, занимающую единственное сухое место на крыльце. Он то и дело складывал на груди руки, только чтобы снова засунуть их в карманы, и, казалось, все никак не решался заговорить. – Как все это будет выглядеть? – наконец спросил Джейми. Он не хотел открывать этот ящик Пандоры, когда девочки могли их услышать, потому что все еще способен был защитить их от некоторых вещей. – В смысле? – Я вернусь в Лондон – в качестве кого? Малкольм резко выдохнул: – Бля, Джейми, ты же прекрасно знаешь, как живут такие пары. – Хотя, конечно, ни один из них не знал, и именно это пугало обоих. Разумеется, Джейми не рассчитывал на церемонию в Букингемском дворце, на которой они будут вышагивать под ручку в одинаковых килтах, но допускал, что этикет мог слегка измениться. Тем не менее, он яростно возразил: – Да я совсем не про это! Мне похуй, если придется встречаться с тобой в темных подворотнях или договариваться дымовыми сигналами… Мне на все это насрать, раз после твоих пресс-конференций мне можно будет трахать тебя до потери пульса. И вообще, – проговорил он театральным шепотом, – к чему такие сантименты? На дворе давно не восьмидесятые. – А по мебели в твоем доме и не скажешь. – Я бы все равно за тебя не вышел: ты ведь даже не католик! – Джейми потоптался на месте, стараясь подавить желание ходить туда-сюда по ограниченному пространству крыльца. Как минимум в этом отношении у Лондона было преимущество. – А вообще я про работу, придурок. Я уже один раз послал все на хуй потому, что мне надоело избавляться для тебя от тел и копаться в мусорных баках. И это было до того, как я ради тебя действительно кого-то грохнул. Так что на этот раз я не собираюсь быть твоим мальчиком на побегушках, ясно? – А что, тебе теперь титул подавай? – рассмеялся Малкольм. – Лорд Макдональд, охуеть и не встать, из Уотлинг-эстейт (прим. пер.: район для рабочих)? Знаешь, я бы, вероятно, даже смог этого добиться. – Я не хочу больше слепо следовать приказам, быть всего лишь пальцем, нажимающим на курок. – По собеседнику было видно, что эти слова подействовали. Кроме того, после месяцев разлуки позиция Джейми стала более выгодной. Да, партия всегда останется для Малкольма на первом месте, но его пристрастия не были взаимоисключающими. – Ну так вот. Я вернусь в Лондон – в качестве кого? Когда Малкольм страдальчески вздохнул и пригладил волосы, Джейми подумалось, что его ответ будет язвительным и бесполезным, но Малкольм лишь продолжал стоять с таким же непонимающим выражением на лице, как во время расследования Гулдинга, когда стало ясно, что на это раз он, вероятно, не выйдет сухим из воды. – Ах, Джейми, Джейми… – подойдя вплотную, Малкольм прижал его к себе одной рукой, конфисковав другой сигарету и затушив ее о стену. – Ты будешь сундучком в крепости на высокой горе, в котором я спрятал от врагов свое сердце. Тебе достаточно этого, капризный сученыш? Глянув через окно внутрь дома, Джейми сказал себе, что в Лондоне девочкам по-любому будет лучше. – Неужели ты думаешь, что я доверил бы тебе управление страной? – широко улыбнулся Джейми в тот самый момент, когда у крыльца остановилось такси.