Для вашей безопасности ведется видеонаблюдение

Глава пятнадцатая, в которой Сэм отправляется в свадебное путешествие, Никола – к избирательной урне, а Малкольм и Джейми – домой. *** Он смотрел на прилив, играющий редкими камешками на песчаном пляже. Шум на расположенной неподалеку вилле прекратился: скорее всего, его жене удалось убаюкать ребенка, и теперь она отдыхала под лучами полуденного солнца, не выпуская из виду оставленную в тени колыбель. На другом конце лагуны были видны маленькие фигурки – это плескались в волнах туристы, еле слышно перекрикиваясь друг с другом и хохоча. Лучи едва перевалившего через зенит солнца приятно грели лицо под панамкой, и сиеста была бы просто великолепна, если бы не дуло пистолета, направленного ему в лоб. Росс Лоуэлл облокотился на ручку кресла, чтобы посмотреть посетителям в глаза. – Мне кажется, в оружии нет необходимости. Сэм Кэссиди пожала плечами. Океанский бриз играл складками ее сарафана; иногда подол, едва прикрывавший колени, поднимался настолько, что становился виден шрам от пулевого ранения. Любая другая женщина выбрала бы платье подлиннее, чтобы скрыть этот изъян, хотя, если подумать, никакая другая женщина не взяла бы на прогулку с мужем по берегу револьвер или, по крайней мере, не надела бы для покушения сандалии. Что ни говори, а политический ландшафт в последнее время сильно изменился. – Так я чувствую себя в безопасности, – пошутила Сэм. – Неподобающий аксессуар для члена британского правительства, ведь война, судя по слухам, закончилась. – Лоуэлл с язвительной улыбкой поднял руки. – Я сдаюсь. – Да, это уже пройденный этап. Не поверите: мы здесь в свадебном путешествии. Лоуэлл перевел взгляд на худощавого молодого человека. Ему ранее не приходилось встречаться с Сандиипом Гоудой, который даже теперь умудрялся оставаться в тени, несмотря на то, что его жену воспевали практически как национального героя. Его собственное имя лишь изредка появлялось на страницах желтой прессы и в футбольных блогах, отмечавших молодого талантливого игрока Уэст Хэма. «Как же все изменилось», – подумал Лоуэлл. – Медовый месяц? Столько времени спустя? – Ну, раньше у нас как-то не получалось съездить в отпуск. Разве что однажды в «Элефант энд Касл» (прим. пер.: станция лондонского метро, получившая свое название от старого постоялого двора). Там почти не было крыс – очень рекомендую. Лоуэлл все еще ежедневно читал британскую прессу, несмотря на постоянные напоминания жены, что здесь, на Майорке, это бесполезно, поскольку на родину ему теперь никогда не вернуться. Однако ни солнце, ни океан, ни белоснежный песок не смогли излечить бывшего министра от его болезненного увлечения политикой. Поэтому Лоуэлл был удивлен, что Сэм позволили отлучиться от партийных дел на финишной прямой перед выборами. – Малкольм в курсе, что вы здесь? Несмотря на недавнее повстанческое прошлое, Сэм оставалась прекрасной женщиной, тем более теперь – загорелая и так выгодно подсвечиваемая золотистыми лучами неторопливо садящегося солнца. Было так просто недооценить ее, забыв о том, сколько на ее счету жизней. – Малкольм – самый гениальный человек из всех, кого я знаю, не считая присутствующих, – ответила Сэм, выразительно кивнув в сторону мужа. – Но у каждого есть слепые пятна, и вот уже сколько лет моя задача заключается в том, чтобы не позволить слепым пятнам Малкольма стать причиной развала страны. – Сэм подошла ближе, и там, где ее тень упала на Лоуэлла, он остро почувствовал холодок. С такого расстояния можно было попробовать вырвать из руки оружие, однако он подозревал, что любая попытка обернется катастрофой. – Малкольм обещал сохранить вам жизнь, восстановить репутацию и все такое, – она указала в сторону белой виллы на побережье и самого дорогого – его невинного семейства, отдыхающего внутри, в то время как какая-то сумасшедшая на пару со своим выдрессированным анархистом угрожают их жизни. – Я не собираюсь нарушать это обещание, однако... Дорогой, если тебе не трудно… Сандиип сделал что-то на планшете, который все это время держал в руках, и повернул его к Лоуэллу. На экране были видны все банковские счета (даже те, о существовании которых, как до сегодняшнего дня был уверен Росс, не подозревало ни одно из британских правительств), а также спутниковые фотографии его виллы и медицинская информация – вся его жизнь, аккуратно расфасованная по окнам операционной системы, постоянно актуализирующей данные. – Мы неустанно работаем над удалением всех устройств слежения за населением, на которых вы построили свой Режим, – сказал Сандиип, и если бы не дуло пистолета, Лоуэлл напомнил бы мальчишке, что именно его дружки из Сопротивления в свое время ратифицировали эту слежку. Хотя откуда молодежи об этом знать... – Временное правительство очень ценит свободу и личное пространство своих граждан, это самый первый пункт в предвыборной программе Мюррей. Хорошее обещание, вам не кажется? Очень идеалистичное. Сэм кивнула, хищно улыбаясь. Сандиип продолжил: – Вот только я не работаю на правительство. – Да, он даже на выборы не ходит. – А какой в них смысл? Разве что потешить сволочей вроде Малкольма Такера. – Так что Сандиип будет теперь висеть на вас, как клещ, следя за каждым шагом, каждым имейлом, каждым банковским переводом или открытой в браузере страницей. Стоит вам хоть раз потянуть за старые ниточки, как уговор потеряет силу. Ваши счета заморозят, средства конфискуют, ваше имя окажется в черном списке авиалиний, и Росс Лоуэлл, которого мы знали, превратится в пустое место. Вся ваша жизнь в руках хакера-анархиста, чью семью убило ваше правительство. Куда бы вы ни пошли, где бы вы ни были... Если вдруг почувствуете покалывание в области затылка, словно за вами следят... – Тут Сэм наклонилась ближе, как для поцелуя. – Знайте, пидор ебучий, что это мы. Вы все еще дышите, в то время как более достойные люди гниют под землей. Вы даже можете наслаждаться своим богатством. Потомки будут помнить вас как героя, а не как труса и палача, каким вы на самом деле являетесь. – Сэм глубоко вздохнула и пристально посмотрела в глаза Лоуэллу, чтобы убедиться в его полном внимании. – Но ни один из таких подонков, как вы, никогда не станет по-настоящему свободным. Она выпрямилась, и бриз подхватил ее распущенные волосы. Вложив не занятую пистолетом руку в ладонь мужа, Сэм напоследок широко улыбнулась. Солнце танцевало по океанскому простору, а ленивый прилив постепенно стирал на песке следы сандалий. *** Только у Джейми получалось затаскивать людей в министерскую машину посреди оживленной улицы так, чтобы они чувствовали себя спасенными, а не похищенными. Зубастого пиарщика (а также бывшего священника и революционера) понизили до должности бэбиситтера при Никола Мюррей. Он держал репортеров и разнообразных приспешников на расстоянии с невозмутимой эффективностью дорожного полицейского, когда Никола голосовала сама, а потом запинаясь произносила заготовленную речь. – Выступление окончено, – быстро объявил он. – Нам пора в Вестминстер, так что пиздуйте уже отсюда. – Последние три слова, как заметила Никола, были сдобрены вымученной гримасой, которая заменяла на лице Джейми нормальную человеческую улыбку, по крайней мере, если рядом не было его дочерей или Малкольма. Эта гримаса будто говорила: «Не бойтесь, на самом деле я белый и пушистый и не собираюсь никому отрывать голову – сегодня». – Спасибо, – выдохнула Никола, пристегиваясь в отсвете оставшихся позади вспышек. Ее сердце все еще грозило выпрыгнуть из груди. Джейми уже умудрился занять большую часть места в машине, несмотря на невысокий рост и теоретически свободное среднее сиденье: гора бумаг и разнообразные гаджеты сползли с его коленей на кожаную обивку. Никола вжалась в дверь, стараясь не поддаться приступу тошноты, неизменно охватывающему ее в движущемся транспорте. – Не стоит благодарности. – Джейми листал на планшете результаты предварительных подсчетов голосов, с которыми общественность ознакомят лишь через час-другой, и игнорировал репортажи ВВС о вооруженных конвоях, сопровождающих по дорогам, все еще чернеющим воронками, опечатанные урны с бюллетенями. – Я поставил полтинник на то, что ты не запутаешься в своей речи, так что в моих интересах было не давать тебе распахивать хлебальник чаще, чем необходимо. Кстати, с победой. – И тебя тоже. В смысле, с выигрышем – очевидно, выплачивать его придется Малкольму. Джейми уставился на нее своими невозможно голубыми глазами, моргнул и разразился смехом. Затем он достал из внутреннего кармана настолько идеально сидящего на нем пиджака, что сразу было ясно, кто выбирал костюм, фляжку и протянул ее Никола. Этот виски был в сто раз лучше ставшего легендарным пойла из подземки и приятно обжигал горло, обволакивая легкие уютным теплом. Никола медленно продышалась и хотела отхлебнуть еще, но Джейми забрал у нее спиртное со словами: «Хорош, кое-кому с утра на аудиенцию к королю», – чем вызвал новый приступ паники, а вместе с ним – проблеск незнакомого чувства, в котором Никола робко опознала надежду. Их мобильные затрещали одновременно. Поверх восторженных поздравлений Джоша, звонящего с какой-то шумной вечеринки, Никола слышала обрывки телефонного разговора Джейми: «Что-о-о этот уебок выблевал на ITV?! Щас займусь, как только... Ладно, если ты меня даже на одну ночь не отпускаешь, пошлю туда Эллу, чтобы избавила этого болезного словесным поносом от предсмертных мук. У них там в Хренвилле наверняка найдется какой-нибудь пневмопистолет для оглушения крупного рогатого скота перед забоем». Никола зажала второе ухо, чтобы не слышать потока ругательств, неизменно сопровождающих каждое пересечение невероятной работы Джейми с его столь же невероятной любовной жизнью, который оборвался, только когда машина притормозила на КПП. Никола вздрогнула, несмотря на то что проверки проводились голубыми беретами по просьбе ее же правительства, и, когда Джейми рядом с ней инстинктивно потянулся за винтовкой и ухватил пустоту, с некоторым облегчением поняла, что не ей одной еще предстоит привыкнуть к новому ощущению безопасности. «Мы уже подъезжаем», – сказал тем временем в телефон Джейми и после паузы добавил: «Я по тебе тоже. Сентиментальный мудила». Никола отвернулась к окну, к очертаниям разрушенных бомбами высоток, краснея так, словно застала своих родителей в постели. Машина поехала дальше, между рядами из усталых солдат и песочных мешков, в самое сердце израненного Лондона. *** Этот вечер после выборов был самым странным на памяти Никола. Даже не считая журналистов (из которых она не узнала ровно ни одного; боже, даже бывшему вождю Сопротивления было дико видеть, скольким свободомыслящим людям Режим сумел навсегда заткнуть рот), многие из присутствовавших в штаб-квартире на Брюэрс-грин не были членами партии и, вероятно, до войны даже не интересовались политикой. Эти люди буквально повыползали из-под развалин, чтобы помочь из чувства долга или любопытства по отношению к ней и Малкольму – или же они были частью ставшего непредсказуемым народного движения, «летучими мышами», в которых Сопротивление разожгло волю к борьбе, отказавшуюся потухнуть с возвращением страны к обычным политическим будням. Несмотря на более чем благоприятные прогнозы, настроение в штаб-квартире было сдержанным, будто в одной из комнат покоился мертвец. Джейми не отходил от Никола ни на шаг, поэтому в первые полчаса она наслаждалась островком умиротворенности среди шторма телефонных звонков и снующих туда-сюда сотрудников. Джош и Сюзи пробрались к ней через толпу, а старшую дочь удалось увидеть лишь мельком, прежде чем ее утащили за собой друзья из бывшего Сопротивления. Несмотря на суету, Никола казалось, будто она смотрит на все происходящее издалека. С того места, где она стояла, собранная и чувствующая себя в безопасности, улыбаясь в камеры, пожимая руки, но не говоря ничего конкретного, она видела Сэм, болтающую с Эфферсом Мессинджером; пьяного Барри, пытающегося научить едва ли более трезвых новичков словам пародии «Ой, полинял наш алый флаг»; и в уголке, рядом с горой коробок, а не в самом центре паутины, где по праву было его место, – серое пугало, в котором никто бы и не признал человека, освободившего Великобританию. Малкольм был окружен стайкой сотрудников и рычал в телефон что-то угрожающее. По отрывкам ругательств Никола догадалась, что его ярость была вызвана не свежеизбранным кандидатом из отдаленной деревушки, который, по словам Джейми, в радостной суматохе ляпнул что-то немножко расистское, а докладами о беспорядках около избирательных участков в Истли и Бостоне. Когда Джейми вошел в помещение, Малкольм поднял голову и встретился с ним взглядом поверх макушек начинающих однопартийцев, жаждущих получить хоть секунду его времени. В следующий момент Малкольм уже скрылся за коробками, так что этот эфемерный контакт, как подумала Никола, останется единственным знаком внимания, которого удостоился Джейми за весь вечер, что последнего, очевидно, ничуть не смущало. – Он кажется счастливым, – брякнула Никола и сразу же заметила, насколько глупо это звучит. Только слепой человек мог бы так охарактеризовать Малкольма, и все же Джейми, кажется, понял, что она имеет в виду. – Ну да, наверное... Он ведь получил все, чего добивался. – Я бы никогда не подумала... – Тут Джейми метнул на нее такой взгляд, что Никола сразу же вспомнила, кто из этих двоих действительно убивал людей, и заканчивать предложение расхотелось. – В смысле, не могу представить себе его с семьей, остепенившимся... – Да нет, у Малкольма сердце ребенка. Даже несколько. Нам пришлось купить новою полку, чтобы уместить все банки. – Наверное, Никола побелела от ужаса, потому что Джейми фыркнул: – Я вообще про выборы, тупая корова! Думаешь, в глазах Малкольма хоть что-нибудь сравнится с этим? Расслабься, ладно? Ты, блядь, практически выиграла. Когда набегут папарацци, тебе нельзя выглядеть так, словно у тебя запор. – Джейми сжал руку Никола повыше локтя, и впившиеся в кожу сломанные ногти напомнили ей, что этот человек еще совсем недавно разбивал головы, как арбузы; мозоль на пальце все еще отмечала место, обычно жавшее на курок. – Если тебя интересует мое мнение – только никогда, ни за что не говори Малкольму, что я это сказал, – твоя кандидатура далеко не худшая из всех доступных на данный момент. Так что давай теперь, дефилируй среди своих подданных, только не переусердствуй: вечер обещает быть долгим. Никола передвигалась сквозь толпу словно в тумане. Ее собственное лицо – усталое, со смазанным макияжем – смотрело на нее с десятка маленьких экранов. Она пару раз попыталась вникнуть в сводку новостей. Общий тон репортажей был сдержанным, очень не хватало Димблби (прим. пер.: традиционно освещающий британские выборы и дебаты журналист). Измененная бомбежками, появлением мертвых зон и смещением границ серая карта избирательных округов постепенно наполнялась цветом. Глядя на компьютерную графику, Никола поражалась, как им удалось всего этого достичь. Так она и стояла, зачарованная, пока не начали повторять ролик о погибших от рук Режима знаменитостях, и тогда ей пришлось отвернуться к горе коробок («Что в них вообще, откуда они появились?»), лишь бы не видеть размытую венецианскую фотографию Олли и Эммы еще раз. Она не заметила, когда гул вокруг изменился в тональности, пока кто-то рядом с ней не поинтересовался, как Никола себя теперь чувствует. – В смысле, «теперь»? – непонимающе переспросила она. – Мама! – воскликнула подбежавшая вместе с Кэти, Джошем и Сюзи Элла. Все четверо выглядели ошарашенными и наперебой рассказывали, что оппозиция (то есть остатки Режима, цепляющиеся за существование в пыльных закоулках страны) признала поражение. Именно Элле – проблемному ребенку, постоянной головной боли, солдату, соратнику, а теперь и снова дочери – удалось пробиться через окружающий Никола кокон и вернуть ее к реальности. Чувство вины рубануло по ней, разогнав в голове туман: Никола опять забыла про своих детей, даже после всего, что им пришлось пережить. Теперь у нее будет для них еще меньше времени, а ведь дети растут так быстро... Возможно, она потеряла их навсегда. – Все кончено, – сказала Элла. – Давай, народ ждет от тебя речь. У Никола перехватило горло. Она выиграла долгую изнурительную борьбу за пост, на котором никогда никому нельзя угодить. Сердце загнанно колотилось в груди, сбиваясь с такта, а тело будто парило в невесомости. Лишь из-за толпы вокруг Никола не пала на месте. Когда костлявая рука опустилась на ее плечо, Никола не закричала только благодаря многолетней практике. Малкольм все еще умел появляться из ниоткуда. То, что он теперь выглядел настолько счастливым, насколько мог выглядеть таковым измученный бессонницей фестрал, еще не значило, что работа с ним перестанет быть непереносимым кошмаром. Малкольм прошипел: «Если хочешь продержаться на новом посту дольше, чем Бен Суэйн в полной Плачущих ангелов пещере, я настоятельно рекомендую тебе улыбнуться в камеру, сказать что-нибудь торжественное и следующие пять лет делать то, что я говорю. Или пожалеешь, что вообще выползла из туннелей». Никола запаниковала. Она никак не могла вспомнить свою речь – разве для нее подготовили еще одно выступление? Малкольм наверняка настоял бы на чем-нибудь в этом роде, но теперь потолок в душной штаб-квартире опускался все ниже, так что даже если какое-то обращение и было запланировано, Никола забыла свои слова уже много часов назад. Ей казалось, что она вообще потеряла дар речи. И из-за охватившего ее паралича, из-за склонности спотыкаться на ровном месте (как в прямом, так и в переносном смысле), из-за глупой амбициозности, которая не давала вести неприметную жизнь рядового гражданина, журналисты с минуты на минуту разорвут ее на клочки – в прямом эфире, транслируемом по всему миру. Так что Никола приняла единственно возможное решение: она развернулась и крепко обняла Малкольма в надежде, что это хорошо сыграет на публику. Никола почувствовала, как он, слегка расслабившись, прижался подбородком к ее макушке и прошептал: «Ты заплатишь за это кровью». И все же Малкольм обнял ее в ответ, слегка развернув их обоих к камерам – так, чтобы на фотографии, которая появится на первой полосе каждой национальной газеты, было хорошо видно его изуродованную руку, слезы Никола (от которых, как она заметила только позже, потекла ее тушь) и ее детей на заднем плане. Где-то на краю толпы Джейми громко издавал звуки поцелуев. И Никола сказала себе, что если эти двое буйнопомешанных как-то умудряются управлять страной без того, чтобы их дочери ненавидели своих отцов, то на ее собственной семейной жизни еще рано ставить крест. Она знала, что народ будет обожать их за эту фотографию и простит утомленным заботами спасителям Великобритании мириад прегрешений. А потом, что ж... Вся история состоит из кусочков «потом». Нужно будет просто сделать как можно больше хорошего в отведенное им для этого время. *** Прошел как минимум еще час, прежде чем получилось отправить Никола домой, а разнообразных подчиненных, каждый из которых выглядел не старше двенадцати, – на устранение следов долгой политической ночи. Когда телефон перестал безостановочно вибрировать, Джейми даже подумал, что мобильный сделал соответствующие выводы о своем полном дерьмовых звонков будущем и решил покончить жизнь самоубийством. В любом случае, теперь Джейми был свободен. Малкольм не настаивал на возможности правдоподобного отрицания их отношений, да в ней и не было необходимости, однако Джейми держался от любовника на более почтительном расстоянии, чем хотел. Сама по себе эта предосторожность не помешала бы желтой прессе обсмаковать сочные подробности наименее тщательно скрываемого в Вестминстере секрета, однако слухи о том, что у Малкольма, который стоял за множеством терактов Сопротивления, все еще был доступ к взрывчатке, отбивали желание копаться в его грязном белье даже у репортеров «Мэйл». – Вот и все, – сказал Джейми, когда за ними приехала машина, – теперь мы посвятим всю оставшуюся жизнь великой цели – удерживанию этих бесталанных долбоебов на верхушке, пока не полысеем, не обрастем геморроем и не подохнем за письменным столом от инфаркта. – А вот хуй тебе. Я намереваюсь жить вечно. – Малкольм нырнул на заднее сиденье, увлекая Джейми за собой, и одарил его той самой улыбкой, которая была у него до Тома, когда Малкольм был хищным и непобедимым. Ее дикая красота застала Джейми врасплох – не в последний раз за маячащие перед ними десятилетия. – Кроме того, у меня великолепная шевелюра, сученыш. «Ну, – подумал Джейми, – тут не поспоришь». Когда за ними захлопнулась дверца, оставляя прессу, партию и бесконечный дерьмопарад снаружи, Малкольм прикрыл глаза и обмяк на сиденье, внезапно затихнув, чего ни разу не случалось с ним за последние несколько недель. Джейми наклонился к нему и, бросив оценивающий взгляд на затылок водителя, осторожно отогнул полу пальто, чтобы провести пальцем по внутренней стороне бедра своего любовника. Этим он заслужил раздраженное рычание, однако Малкольм вымотался настолько, что даже не открыл глаза и не сбросил назойливую ладонь. Воодушевившись и все еще поглядывая на водителя, Джейми просунул руку под ремень Малкольма. Эта рука была основным сексуальным партнером Джейми на протяжении казавшихся бесконечными выборов. В те редкие ночи, когда Малкольму удавалось добраться до кровати, у него хватало сил только на то, чтобы свернуться калачиком рядом с Джейми и, урвав час-другой сна, затемно тащиться обратно на работу. Однако теперь, после трех дней на Ред Булле и ночевок на полу в кабинете Никола (по крайней мере, Джейми надеялся, что на полу: очень не хотелось организовывать воздушный удар по первому же заседанию кабинета), Малкольм вдруг оказался менее сонным, чем заставлял о себе думать. – Черт, Малк, хочется верить, что это я тебя так возбуждаю... – Джейми осторожно сжал пальцы, и Малкольм со стоном отдался ласке; из-за такой головокружительной восприимчивости член Джейми дернулся в брюках, приходя в полную готовность, – а не соблазнительный правительственный мандат. Ухмыльнувшись, Малкольм закинул ногу за лодыжку Джейми и подтянул его ближе. – Если у тебя не встает на политическую власть, – проговорил он с хрипотцой, от которой Джейми каждый раз заводился с полоборота, – то либо ты выбрал не ту профессию, либо я выбрал не того мальчика. – Разве с таким безупречным вкусом это возможно? – закатил глаза Джейми, и Малкольм, притянув его к себе за галстук, усадил неуклюже трепыхающегося, замученного недосыпом и бесконечными никотиновыми пластырями «мальчика» на колени, чтобы резко поцеловать. Джейми едва успел повернуться лицом к Малкольму, оседлав его бедра, как впечатался в дверцу, потому что водитель в стремлении сохранить остатки психического здоровья усердно жал на газ и входил в повороты на полной скорости. Только теперь Джейми заметил, что, несмотря на свои без малого пятьдесят лет, трется на заднем сиденье о бедро собственного начальника, как какая-то блондинистая практикантка. Они выпали из машины еще до того, как она полностью остановилась. Малкольм ухватил Джейми за ворот, чтобы тот не врезался в их драгоценные кусты, а потом впечатал его во входную дверь дома (их дома!.. к этой мысли было трудно привыкнуть) и вновь яростно поцеловал, нисколько не заботясь о папарацци, которые могли караулить их с телеобъективами за каждым углом. Ввалившись внутрь, Джейми был готов бросить Малкольма прямо на ковер у камина, однако оказалось, что на полу перед телевизором сидит оставшаяся допоздна Эйлин – в пижаме и с тарелкой чипсов. – Э-э, – проблеял Джейми. – Хм, – откликнулась Эйлин. Хорошо, что хотя бы Кейли и Тара уже пошли спать. – Мы победили. – Непривычные слова едва не застряли в горле. – Да уж вижу. – Эйлин закатила глаза, потому что костюм Малкольма был помят в стратегически важных местах, а волосы торчали во все стороны. Они вдвоём обменялись самым настоящим заговорщицким взглядом, будто угорая над бесконечными недостатками Джейми в области воспитания детей, и тот внезапно понял, что вот оно, его будущее. Но как Малкольм не мог просто взять ручку и начать писать, так и Джейми не мог просто забыть о потере, которую оплакивал три года. Было трудно заставить себя поверить, что Эйлин на самом деле жива, – даже во время ее редких подростковых заскоков. Невероятное воскрешение детей до сих пор захватывало дыхание, будто невидимый груз свалился с его плеч. Однако со временем Джейми все лучше понимал, что старшая дочь – это самостоятельная личность, а не олицетворение всех его несчастий. Малкольм взял со столика пульт дистанционного управления и бросил его Эйлин: – Сделаешь звук погромче, ладно? Наморщив нос, она замахала на них, чтобы убирались, пока не травмировали ее на всю жизнь, а потом, ухмыльнувшись, сообщила: – Будете оплачивать мне психотерапевтов до сорокалетнего возраста. – Заметано, – ответил Джейми и добавил: – Люблю тебя. – Малкольм, отступая спиной к лестнице, смешно поежился, что обычно было его реакцией на самые страшные угрозы любовника. Они еще не обзавелись практически никакой мебелью: Малкольм настаивал, что рухлядь из поместья Макдональдов годится только для засовывания в анусы самых непонятливых министров. Спальня представляла из себя по большей части склад коробок, а окна были завешены простынями, потому что ни у одного из хозяев пока не нашлось ни времени, ни желания на поход за занавесками. Все это напоминало Джейми его жилье после семинарии, когда он еще не нашел свое место в жизни, прежде чем появился Малкольм и запросто решил за него все вопросы. Их нынешний дом был одной большой стройкой, как и весь остальной Лондон, как и сам Малкольм, который как раз закрыл дверь и теперь не отрываясь смотрел на Джейми. Снаружи брезжил рассвет. – Сколько у нас времени? – спросил Джейми. – Целый вагон: два часа. Ну или как минимум час. Но ты у меня будешь молить об оргазме гораздо раньше. Джейми фыркнул, подойдя ближе и начав развязывать на Малкольме галстук: – Надо было ехать прямиком на Даунинг-стрит. Я бы оттрахал тебя на новом столе Никола. – Мечтать не вредно. – Я думаю, даже Никола была бы не против. Сбросив пиджак, Малкольм плюхнулся на постель. Во всем доме не было еще ни одной радующей глаз безделушки, но несколько недель назад четки Джейми таинственным образом появились на стойке кровати. Они стукнули о древесину изголовья, как только Джейми повалился на простынь, а Малкольм залез на него сверху, и Джейми со смущением заметил, что тот наблюдает за его реакцией. – Неожиданный у тебя фетиш для заядлого атеиста. – А ты для заядлого католика берешь в рот... в принципе, именно с таким энтузиазмом, как я и ожидал. Кстати, о птичках... Джейми коснулся ладонью щеки Малкольма, провел большим пальцем по скуле и будто потерялся в широко распахнутых глазах внезапно затихшего любовника. Через несколько секунд Малкольм вырвал из транса их обоих, нырнув к шее Джейми и укусив чувствительную кожу. За этим последовали неуклюжие попытки наконец-то избавиться от галстуков и рубашек, отчего пуговицы заскакали во все стороны. Малкольм прошипел: «Весь гребаный вечер я же только о тебе и думал, о моем отвлекающем от работы ненасытном пизденыше», – и потянулся к одной из коробок возле изголовья, на крышке которой размашистым веером лежали штучные презервативы. Когда их жизнь перестанет быть чередой политических катастроф, еще найдется время на медленно разжигающие страсть прелюдии и доскональное исследование каждого оказавшегося на пути языка участка тела, ну а пока что Джейми не мог жаловаться на бешеный темп, с которым Малкольм порывистыми движениями бедер вгонял его в матрац, покусывая кожу вдоль линии подбородка, потом мочку уха и, в сладкой агонии оргазма приникнув губами к щеке, шептал слова, которые, как они оба согласятся позже, не могли сойти с языка Малкольма Такера – бывшего революционера, кошмара с Даунинг-стрит и физического воплощения безумной ярости. Джейми откинулся на гору подушек, к которым еще так и не привык после месяцев, проведенных на бугристых лежаках бомбоубежища. Малкольм вновь принялся рассматривать его из-под полуопущенных век. – Ты вернулся ради меня, – наконец сказал он, и Джейми не знал, имеется в виду тюрьма под заброшенным заводом или Лондон. А может, в сумасшедшей, полной одичалых кошек голове Малкольма все перемешалось, как и в его собственной. – Ты ради меня тоже, – ответил Джейми. У него не поворачивался язык спросить, как Малкольм вообще мог подумать, будто Джейми не сожжет весь мир – да хоть дважды! – чтобы добраться до каждого мудилистого пиздюка, вздумавшего подъебать его друга. Он положил голову Малкольму на плечо и взял его руку в свою. После нескольких операций и бесконечных сеансов физиотерапии пальцы больше не выглядели, как набитая керамическими осколками резиновая перчатка, подвешенная к запястью. Каждое новое движение фаланг было выстрадано потом и кровью. Джейми поднес руку к губам, поцеловал один за другим каждый воспаленный сустав и почувствовал, как голова Малкольма повернулась к окну – уже было почти светло; им, как всегда, не хватало драгоценного времени. Потом Малкольм прижал подбородок к макушке Джейми и парой секунд спустя стал погружаться в сон, задышав медленно и равномерно. Ни один человек, на которого хоть раз наорал Джейми, не подумал бы, что бешеный шотландский питбуль способен быть таким терпеливым. Дело было не в потраченных на платоническую дружбу годах (позже нашлось множество «экспертов», заявивших, что «эти двое» трахались с конца девяностых) и даже не в романтических отношениях. Все-таки оба уже были ранее женаты, хоть и на более уравновешенных и вменяемых людях. Дело было во всем остальном – в ночах, о которых не получалось поговорить: когда Джейми снился океан; когда Малкольм, застыв, становился таким хрупким и тихим, что это пугало сильнее всех его матерных тирад, вместе взятых. Таких ночей у Малкольма стало меньше, чем в самом начале, однако иногда он все еще просыпался по утрам, отчаянно хватая ртом воздух, потому что забыл, где находится. Тогда Джейми распахивал окно, чтобы впустить в спальню лондонский смрад, и Малкольма потихоньку отпускало. Именно в такие дни Джейми верил – знал, – что действует, хоть и неумело, по воле Божьей. Он тоже закрыл глаза, в то время как город вокруг с бесконечными криками, пробками и звоном бьющегося стекла продолжал восстанавливаться, медленно возвращаясь к своему прежнему «я». *** – Ага, а теперь вынь свою дурную голову из своей же раздолбанной задницы – я могу послать спецназ, чтоб ты там не заблудился, – и тогда увидишь, в чем проблема. Понимаешь, я не для того вырвал нашу страну из когтей ебаного тоталитаризма, чтобы Международный валютный фонд сразу же насадил ее на свою лоснящуюся от предвкушения елду. Так что я против. Мы найдем другой выход. – Малкольм замолчал и отодвинул мобильный от уха, чтобы голос на другом конце стал едва различимым. Характерный шум по другую сторону древней дверцы его кабинета обозначал, что какой-то попавший Джейми Макдональду под горячую руку сотрудник пытался избежать профилактической взъебки. Малкольм вернулся к разговору: – Премьер-министр? Она полностью со мной согласна. Строго говоря, она еще об этом не знает, но ты сам подумай, как важна для нее партийная линия. Факити-бай, ушлепок. Нажав на отбой, Малкольм проигнорировал моментально последовавший за этим звонок. Очевидно, жизнь вернулась в нормальное русло, если определение «нормы» можно растянуть до размера ануса Найджела Эванса (прим. пер.: британский политик, гей и, что более интересно, сторонник принятого в 2012 году законопроекта, ограничившего в числе прочего бесплатную юридическую поддержку для подсудимых; два года спустя Эванса обвинили в преступлениях сексуального характера по восьми случаям, и он, оправданный, но потративший на адвокатов все свое состояние, под конец признал, что поддержанная им же самим реформа отняла у людей надежду на доступное правосудие). Реальность теперь напоминала ебаное Зазеркалье, в котором Никола Мюррей не только предоставили возможность по утрам самостоятельно выбирать себе одежду, но и вручили ядерный чемоданчик. Отъехав в офисном кресле от стола, Малкольм повернулся к прямоугольнику на стене – одному из многих в Великобритании, оставшихся после портретов Атертона. Светлое пятно в кабинете Малкольма находилось ровно посередине другого, горизонтального, на месте снятого пейзажа, висевшего некогда над камином. Портрет из кабинета убрали задолго до того, как Малкольм смог туда вернуться, но Джейми все равно использовал именно эту стену для метания дротиков – чисто из принципа. Нельзя было так ревностно относиться к своему кабинету – это было, черт подери, всего лишь помещение, в то время как тысячи людей погибли, – но ведь Малкольм так яростно защищал его от нашествия мудаков из Консервативной партии, от этого педрилы Джулиуса с его организационными планами… А в результате получилось, что блядские рожи Режима надругались над святостью этого кабинета, наверняка обсуждая военные преступления прямо за этим столом. Малкольм смял какую-то служебную записку в комок и бросил ее в истыканный дротиками прямоугольник. – Создаешь уют? – насмешливо проговорил Джейми. То, что одним своим появлением этот маленький гаденыш сразу улучшил Малкольму настроение на весь день, еще не значило, что такой тон можно было оставить без последствий. Малкольм развернулся к двери и – «Бля… надо срочно отучить Джейми небрежно прислоняться к косяку, ухмыляясь, как мальчик по вызову, и соблазнительно проводя по губам языком. По крайней мере, в общественных местах. И при девочках. А заодно можно найти ему парикмахера, не страдающего эпилепсией». «Или, – подумал Малкольм, – можно просто оставить все как есть». Вместо этого он сказал: – Я все уже распланировал: мне нужен невъебенный красный флаг над камином, посаженная на кол голова канцлера в качестве пресс-папье, а его яйца неплохо сойдут для такой игрушки, где непрерывно раскачиваются шарики. Маятник Ньютона, бля. – Малкольм не посчитал нужным уточнить, что имеет в виду не Атертона, а более мелкого канцлера казначейства, которому только что грозил принудительной клизмой. – Ебать, Джейми, неужели ты думаешь, что у меня есть время на такую хрень? Я тут нашу революцию защищаю. – Что, все действительно так плохо? – Джейми прикрыл за собой дверь. – Да нет, просто охуенно. Сотни миллиардов внешнего долга, и нужно еще столько же, если мы хотим все сделать по уму, а не распыляться на косметический ремонт. Стервятники кружили над телом, когда оно еще не успело остыть, а теперь выстраиваются в очередь, чтобы его оттрахать. – Метафора получилась растянутая, но Джейми все равно утвердительно хмыкнул. Все в политике понимали, что и на самом верху не только ты управляешь страной. Даже Нельсону Манделе пришлось в конце концов положить болт на мечту о социализме, а Мальколм был далеко не Манделой. – Знаешь, мы их не подпустим, – пообещал Джейми так убедительно, что Малкольм был склонен ему поверить – по крайней мере, до следующего телефонного звонка. Потерев уставшие глаза, он будто впервые заметил морщинки на лице Джейми и тронутые сединой виски – и влюбился в него еще сильнее. Да, черт подери, он мог назвать свои чувства любовью, после стольких лет был просто обязан; ни с кем, кроме партии, он не был вместе так долго, и никто столь прочно не обосновался в его сердце – словно опухоль, которую нельзя удалить без риска повредить орган. Они оба были немолоды и сломлены и потратили впустую много лет, однако у них все еще оставалось время и эта неутолимая жажда, это стремление изменить мир к лучшему. Они могли построить все заново. Могли победить. – Конечно не подпустим. Джейми пододвинул к себе кресло, плюхнулся в него, забросил ноги на стол Малкольма и взял себе ближайшую стопку документов, будто хоть что-то понимал в финансовой политике Евросоюза и мерах по восстановлению инфраструктуры. А затем посмотрел на Малкольма с безумной улыбкой серийного убийцы: – Ну что, с чего начнем?