Absolution

Воздух, набухший влажностью, заползает через щелку приоткрытого окна. Ло ногтем скребёт обшивку. Не слышно за дребезжанием раздолбанной подвески. Ло тошнит. У неё чешутся ладони, хочется разодрать до крови. Джил ничего не спрашивает, только крутит ручку приёмника, пока не ловит какой-то старомодный джаз, снабжая его своим «Ну хоть не их дурацкое кантри». Перед глазами периодически плывёт вспухшая «гордыня» на загорелой коже. Ло чувствует себя несчастной, но не знает от чего. Джил съезжает с дороги. Дальше только перекинутый через Хенбейн мост с выщербленными временем досками. Меньше чем через минуту оголяется берег реки. Ло видит зажжёные вокруг огни. Ритуальные костры приготовленные для неё: не как для грешницы, но как для самого греха во плоти. К счастью, оказывается это лишь чьи-то привалы. Когда мотор глушится, Ло слышит чьё-то бренчание на гитаре. Она вдруг думает, что если выберется отсюда живой, купит себе гитару. И аквариум с одной унылой снующей туда-сюда рыбкой. И шкаф из Икеи с каким-нибудь идиотским труднопроизносимым названием. И наволочки на подушки с цыганскими кисточками. И ещё кучу другой ненужной фигни, создающей иллюзию, что теперь у неё всё хорошо, всё своё, всё уютное и домашнее. Если у неё будет дом. — Это Лори, — вбрасывает без привязке к конкретике Джил, вытаскивая из кузова мини-холодильник (справедливости ради, не без помощи здорового мужчины). Ло жмётся к заляпанному боку, обтирает и без того облупившуюся краску. Многовато «если» у неё на один квадратный сантиметр пространства в голове. Пара женщин переглядываются. Гитара затихает. Одна из девушек кивает Ло, произносит вроде как «Привет», но звук приглушен шумом. Чтобы тебя слышали, говорить нужно громко. Так, как говорит кто-то из толпы. — У тебя вообще есть хоть немного совести? — Ло хлопает глазами, глядя, как перед гитаристом расступаются люди. — Заявляться сюда, как ни в чём ни бывало! Ну вот. Говорила же, лица скиснут. У этого лицо затемнено. Свет костра упирается ему в позвоночник, будто он фигурка в театре теней, на тонкой ширме, где карандашом нарисован лес и река. — Да брось, Джек, — бубнит Джил. Как-то недостаточно уверено для миротворца. — Хватит. — А ты о чём думала, притащив её сюда? — О том, что мы помогаем людям, — Ло только сейчас замечает тени, залегшие под глазами девчонки. — Разве не ты говорил это? Мир сразу сужается до масштабов круга света. Ло кажется, она случайно вылезла на сцену, где разыгрывали что-то. Не трагедию шекспировского размаха, конечно. Так, пьеску на один вечерок без аншлага. — Своим людям, — строго отчеканивает парень, отпечатанный в памяти и в словах как Джек. — Не эдемщикам. Он будто выбивает ритм слогами. Это «эдемщики» глушится на последнем слоге. А вот «свои люди» звучит жёстко, громко. Режет. — Как удобно быть тобой, Джекки, — ехидничает Джил, сворачиваясь в клубок. Её розовое пузо прячется за этими иголками из недовольства. — Вот только мир не чёрно-белый! Глупая девочка. Ло чувствует себя подобранной у обочины псиной, которую родители никак не разрешают оставить в доме. Видимо, из боязни заразиться. — Ты у нас теперь Мать Тереза. Спроси её, что стало с Ричи, — на пол разворота тела Джека приходится один резкий выдох. Свет падает на половину его лица. — Мм? Что ты молчишь? Язык проглотила? Ло не сразу понимает, как реагировать. А когда всё же доходит, никак не может нащупать удобную почву для отступления. Всё размокает, как просёлочные дороги после дождей весной. Всё рушится и сыпется. Ло оказывается в песочных часах, погребённая под слоем десятка взглядов. На зыбкой почве трудно искать ответы. — Я понятия не имею. Он не может знать. Он блефует. Когда смотришь на зверя, нельзя давать ему знать, что боишься. За твой страх тебя разорвут. Но Джек — не волк, скорее дворняжка. Вот только Ло в любом случае на чужом дворе. — Неужели? Может Джозеф Мать Его Сид знает? Тот, с которым ты притащилась в Фолс Энд, чтобы забрать Ричи и Блейка. Ло вдруг воспоминает, что и у неё есть зубы. В ход не пустишь — декоративный фарфор — но показать можно. — Спроси у него, если ты такой смелый. Кажется в расширенных чёрных озёрах в глазах паренька блестит дамоклов меч. Она не успевает обдумать пути отхода, манёвры, виражи. Он делает шаг вперёд, рукой сжимая гриф так, будто собирается разбить гитару о её голову. Раньше чем происходит сдвиг с заявкой на последующее сотрясение мозга, электрический свет озаряет поляну. Перемежается бликами на воде. Присутствующие отбрасывают длинные анорексичные тени. Лори своей затемняет парня. — Хэй! — хлопок двери, голос. Ло всматривается в темноту. Картинка с машиной будто за мутным окном с разводами — ничего толком не понятно. Только чьё-то тихое «кажется, это коп» рядом выносит стекло из рамы. — Мисс Маккинон? По ощущению осколки попадают в глаза, в рот, в сердце. Она дёргается, будто пойманная за каким-то постыдным действием. Стоило выйти из-под навеса с крестом, шагнуть на свет из-за чужой спины, уйти за врата — и вот он уже здесь. Как коршун в пустыне. — Это я. Она отходит от толпы. Идёт к машине, но останавливается на полпути. Стоит ли? Коп спускается по дороге вниз. Лицо у него бледное, известковое. У Ло, впрочем, белее. — Трудно же до вас добраться. Мне сказали, вы хотели меня видеть? — Я хотела? Недоуменно моргает. Вот уж с кем она хотела бы встретиться в последнюю очередь — так это с офицером. — Да, — он кивает, как ни в чём не бывало. — Отойдём? У него однозначно коробок спичек, а Ло на бочке, отчаянно прикидываясь, что там внутри нет пороха. Коп указывает в сторону машины, сам идёт следом, будто она может куда-то от него сбежать. Ло быстро перебирает всё, о чём особо не беспокоилась, сидя на острове посреди озера Сильвер. Всё, что когда-то говорила. Всё, что давно занесено в протокол дела Фрэнка. Вот только всё это теперь кажется скроенным такими белыми нитками, что даже слепой заметит. Всё держалось на её молчании, потому что она говорить не могла. Голосом был Джозеф — и голосом авторитетным. Теперь она Русалочка из плохой версии сказки — де-факто, рыбина, выброшенная на берег, без голоса и без способности сбежать на своих тонких ногах. Коп садится в машину следом и хлопает дверью. Хлопок похож на стук крышки гроба. — Я не понимаю, зачем вы пришли. Я думала, всё и так ясно и мистер Сид… — Мистер Сид сказал мне, вы помогаете общине. Я не ожидал найти вас здесь. Она складывает руки на колени, подавляя желание расчесать ладошки. Когда фары выключены, видно разлетевшихся мотыльками местных — каждый у своего огня. Только любопытные взгляды пробиваются сквозь ветровое стекло. Ло прощупывает глазами их лица и спины, с ужасом понимая, что здесь не у кого искать защиты. — Это запрещено законом? Офицер вздыхает. Задумчиво стучит ручкой по бумаге блокнота. — Я пытаюсь связать всю информацию, что у меня есть. Вас видели говорящей с Фрэнком на похоронах, где вы поссорились, потом я встречаю вас тут, узнаю, что вы оказывается участвуете в делах местной общины. Той самой, которая так не нравилась офицеру Монро. Теперь уже некуда отступать. Нужно действовать решительно и уверено, как уходят на глубину, как шагают с моста. Нужно доигрывать эту роль, раз уж она досталась. — О чём вы говорите? — Прекратите строить из себя дуру, мисс Маккинон, — секундное помешательство едва не стоит офицеру репутации айсберга. Он устало выдыхает. — Давайте по-честному. Мне глубоко наплевать на смерть офицера Монро. Но мне не наплевать на собственную работу. И чтобы выполнить её хорошо, мне нужно поймать убийцу и засадить его за решётку. А вы пока единственная, у кого было больше всего мотивов желать Фрэнку смерти. Я хочу знать каждый ваш шаг с момента, когда вы вышли за ворота кладбища и до момента, когда мы встретились с вами в церкви. Итак, как давно вы помогаете им? — Пару месяцев. — Вас никто не видел здесь эти пару месяцев. — Я не приезжала. Не хотела встречаться с местными. — Плохие воспоминания? — Да. Она откидывается на спинку сидения. Что ж, даже лгать не приходится. — Передумали из-за смерти матери? — Я знала, что мама оставит мне дом, нужно было приехать. Офицер переворачивает листок, смотрит на какие-то записи. Одёргивает беззлобно, даже без намёков. — А вот знакомые Фрэнка говорят, что он упоминал завещание на него. Ло успевает прикусить язык, чтобы не сорваться. Лёгкое подёргивание голоса всё равно оказывается убедительнее деланного равнодушия. — Это ложь, я уверена. Я приехала ещё и потому, что Джон Сид — хороший юрист. Хотела попросить о помощи взамен. И кто кому помогает всё-таки? Вопрос риторический. — Что именно вы делали для «Врат Эдема» всё это время? — Это важно? — Ло приподнимает бровь, будто не желает посвящать в дела будто бы своей общины чужого человека. — Мне просто интересно, как это вы помогали им на расстоянии, не встречаясь лично. Перед глазами, как бликами от долгого взгляда на солнце, пляшут строчки руки Фрэнка. «Я не знаю, кого ещё он купил или запугал». Ло закрывает глаза и видит их выведенными над головой офицера на белой стене той церкви, где они впервые встречаются. Той церкви, где этот коп смотрит на Джозефа, как на мессию. — Половина ваших коллег делает то же самое. Спросите у них. Она уверена, что почти заставила его если не стушеваться, то хотя бы сместить вектор беседы. Ло находит забавным неожиданный факт: офицер не приближался к ней, пока рядом был Джозеф, будто речь идёт о чуме или опасном звере. А теперь она маленькое одиночество в большом мире. — Фрэнк умер на следующий день после вашей матери. Где вы были в это время? Он нарочно пришёл к ней сейчас. Когда врать будет труднее. Как только он её нашёл? — Здесь. Я приехала сразу после похорон. — Что делали? — Я была у мистера Сида. — Во сколько вы выехали из дома? — Где-то в полдень. — Кто может это подтвердить? — Я заезжала на заправку на выезде из города и рассчитывалась банковской карточкой. — Хорошо. Во сколько вы были здесь? — Вечером. — А точнее? — Не знаю, часов в семь. — То есть, путь который занимает от силы два часа вы проехали за восемь? Как так получилось? Ей казалось, она отбивает его атаки с умением фехтовальщика-виртуоза. Но на последнем вопросе Ло запинается. Поводит озябшими плечами. Сырой воздух с привкусом тины заходит через приоткрытое окно. — У меня были дела. Я заезжала ещё в несколько мест. — Зачем? — Это дела общины. Вас это не касается. Отчаянно грубо скроенное оправдание. Лучшее Лори придумать не успевает. Как не успевает и защититься о следующего выпада. — Полагаю, если я поеду к мистеру Сиду, он скажет мне то же самое? У неё ощущение, что её пронзает где-то в районе желудка. Офицер буквально вытягивает её лицо своим немигающим взглядом. Лори не выдерживает, отворачивается. — Конечно. Это всё? Она удерживает панику на коротком поводке. Только ногти скребут ладонные впадины — безжалостно и лихорадочно. Коп меньше минуты наблюдает за этими действиями. Будто где-то внутри меняется специализация и просыпается заскорузлый психоаналитик. Потом произносит спокойно, как и до этого: — Пока да. Ло дёргает дверь, чтобы вылезти из паутины, в которой уже запуталась по самое горло. Слышит, как офицер произносит такое колючее: «До встречи, мисс Маккинон» в тот момент, когда она молится, чтобы никогда больше с ним не встречаться. Если всё пойдёт славно, вряд ли они увидятся в тюрьме округа, что совсем неподалёку отсюда с видом на реку. Пока коп отъезжает, Ло внимательно смотрит на отблески красных фар. Потом идёт следом, выбираясь на асфальт и какое-то время ещё наблюдает темнеющую и исчезающую полицейскую машину. У неё ощущение, что всё вокруг — дурацкая детская игрушка-развивалка, а она никак не может запихнуть квадратную фигуру в отверстие для круга. Мозг не успевает обрабатывать информацию. Ло идёт к краю моста, присаживается, свесив ноги и смотря, как внизу плещется рыба. Что теперь делать? Она, конечно, знала, что рано или поздно офицер обозначит собой не самый светлый период в её жизни, но до этого ей казалось, она успеет придумать что-нибудь. На то, что он найдёт её так быстро и станет давить так сильно, Ло не расчитывала. Её аура «недо-эдемщика» действовала, как предупреждающий знак на копов и как красная тряпка для быка на местных. И Ло это устраивало. Сценарий, где офицер подбирается так близко, она не рассматривала. — Да уж, теперь с хорошими копами в полиции округа совсем плохо. Первую секунду Ло кажется, это вещает какой-то голос из глубины сознания на правах её совести. Она оборачивается, чтобы в неровном силуэте, поднимающемся из лагеря внизу разглядеть того мужчину. Ллойд. — Взять хотя бы Фрэнка. Поймал одного из самых известных наркоторговцев на севере. А потом — раз! — двадцать четыре года ни одного заметного дела. Выписанные штрафы и бытовое насилие. Незадача, правда? Ло неотрывно глядит на его лицо с четырёхдневной щетиной. Оно всё какое-то сглаженное, ни как у остальных угловатых и разъярённых местных. Он только засовывает руки в карманы толстовки с потрескавшимся логотипом «Пум». — Я не понимаю, о чём вы. Впервые за вечер она говорит правду. Впервые за всё время с её возвращения, кто-то отзывается о Фрэнке отдалённо неприязнено. Какая-то едкость сочится в голосе Ллойда. Он игнорирует такое надоедливое «о покойниках — хорошо или никак». У Ло это вызывает странный приступ солидарности. — Я только пытаюсь объяснить тебе, что бывает, когда начинаешь приглядываться, — он садится на корточки, будто чтобы заглянуть ей в лицо. — Неужели станешь отрицать, что вся эта всеобщая добрососедская скорбь по «хорошему парню» преувеличена? Он улыбается, впрочем совсем не заразительно. Скорее невесело, с ноткой философского разочарования человеческой природой. Ло отвечает единственным возможным вариантом, доступным в списке опций. — Нет. — Видишь. Не такие уж мы и разные, — он будто метит на место Джозефа по силе воздействия. Только в отличии от последнего не подстраивается, а подстраивает. — Кто из местных хоть раз приглядывался или, раз уж на то пошло, вообще открывал глаза, когда ты была здесь? Ло хмурится, на ощупь ища двойное дно, как и всегда. — Почему вас вообще это заботит? Зачем кому-то из местных переживать о её детских травмах, раз уж в самом детстве они никого не волновали? Они тут революционеры и солдаты, а никак не психологи и группы поддержки. — Потому что в определённый момент, те кто были рядом со мной тоже не захотели приглядываться. Смысл слов расплывается, как разведённая водой акварель. Ло не хочет напрягаться, чтобы понять. Сейчас она занята другим — как избежать наказания за убийство, не имея при этом возможности прибегнуть к помощи влиятельных «друзей». Как она может снова вернуться в общину и снова просить о защите? Какую цену ей придётся за это платить? Да и захотят ли ей помогать? — Если вы пытаетесь оправдаться — плохая идея. — Я не перед кем ни оправдываюсь. Конечно, всегда есть вариант шантажа. Ло думает, что неплохо было бы съездить и отыскать документы мистера Фэйргрэйва. — Тогда что вы от меня хотите? — Мне просто нужно то, что у тебя есть. И ты отдашь это. Не волнуйся, не просто так. Невольный смешок срывается с губ. Больше похож на истерический. — И зачем мне это делать? — Потому что у тебя не такой большой выбор. Ты можешь пойти к Сиду и надеяться, что тебя не постигнет такая же участь, как Ричи. Он выпрямляется. Ло напрягается, меж лопаток ощущая электрические заряды. — Откуда вы зна… Договорить не дают. — Или договориться с нами. Какой-никакой доброты или уступок в Ллойде на минус тридцать. Даже бывшее прежде снисхождение смывается, стекает по его широким плечам, просачивается между щелей в досках моста и капает в воду расплавленным пластиком. — Я дам тебе время подумать. Главное помни, Долли. Любому терпению приходит конец. Её выбешивает даже не этот намёк — такой прозрачный, что аж выведен жирным шрифтом с подчёркиванием. Её гораздо больше выбешивает это «Долли». Она не Долорес и не Шарлотта. Она Лори в документах, Ло для приятелей и знакомых и только для матери она иногда была «овечка Долли». — А если я откажусь? Она встаёт. Хочется дерзко вскинуть голову. Вместо этого, Ло только кривит губы, всем видом давая понять какого размера пренебрежение она носит в себе. Ллойд неотрывно смотрит, загоняя взгляд под кожу. Потом едва кивает головой куда-то за спину. Там наростают голоса местных. Ллойд улыбается, будто этой лай гончих. — Слышишь? Кажется им не терпится узнать о судьбе своего соседа и друга, — шаг и ещё половина отмеряют дистанцию, на которой Лори уже не чувствует себя так уверенно. На плечи ложатся руки. — Думаю, тебе лучше не оставаться. Она не успевает найти точку опоры, потому что так до конца и не улавливает, что происходит. Толчок выбивает дерево моста из-под ног. Удар об воду сплющивает всё внутри. Органы раскатываются, как пластилин на солнце. За секунду до этого она видит гладкое лицо Ллойда, который разворачивается и кидает громкое «Её здесь нет!» за спину. Потом всё исчезает. Все звуки приглушаются. Ло опускается на глубину. По ощущениям — навсегда.