Absolution

У Ло такое чувство, что пищевод стал куском заваренной трубы. Она не обедает, не ужинает. Металлическая тяжесть прижимается к животу. Хочется закурить, но нечего. Хочется в душ, смыть с себя липкие ошмётки утренней сцены, но вода на улице. Придётся протискиваться меж чужих взглядов. Ло сидит в спальне прямо на полу, привалившись к двери. Старая привычка. Будто костлявое плато спины сдержит монстра, если он захочет прорваться через дверь. Никогда не сдерживало. Ло закрывает глаза и видит Джозефа, желающего ей спокойной ночи. Ло закрывает глаза и видит Фрэнка, нависающего над ней со словами «Только попробуй сказать матери». Образы просвечивают, накладываются друг на друга и отпечатываются на внутренней стороне век, будто выжженные железом. Но они — выцветшие полароиды рядом с лицом Ричи за секунду до того, как рука его же сына обрывает безрадостную жизнь. Лори растеряна. Рассыпана маленькими частицами непонимания по плетённому коврику. Что ей теперь делать с этим воспоминанием, которое она неуклюже держит в руках, как дохлую медузу? Ричи мог быть каким угодно придурком, но он не заслуживал такой смерти. Почему Джозеф не остановил это? Почему не предусмотрел? Как вообще мог такое допустить в своей обители милосердия? Знал ли он, что так будет? Мысль космическим мусором крутится на орбите сознания. Ло глядит на неё из своей замкнутой обсерватории и отворачивается. Откуда ему знать? Она лихорадочно пытается наскрести хоть каких-нибудь воспоминаний, в которых Сид вёл бы себя хоть немного агрессивно. По отношению к местным, к окружению, к самой Ло. Их нет. Она не чувствует опасности, даже если хочет. Смотрит на кусочек пазла с ножом в сердце Ричи и никак не может состыковать его с картинкой с Джозефом. И всё же по нёбу скребётся. Она не знает, что конкретно собирается делать (ничего нового). Но Ло кажется, она что-то упустила, потеряла половину деталей от пазлов. И если они вдруг обнаружатся, она бы не хотела быть в радиусе даже пары десятков метров от Джозефа. Небо темнеет, как заваренный чай. Ло наконец встаёт, берёт сумку с кое-какими вещами, надевает куртку и выходит, чтобы больше не вернуться. И тут же натыкается на первое препятствие, когда дверная ручка проворачивается. В колышущемся от запаха ладана и крови воздухе она видит чёткий силуэт Джозефа. Его белая рубашка обесценивает темноту позади. Какой-то миг они смотрят друг на друга, будто не способные разойтись на узкой горной тропе. Лори решает сходу сигануть вниз: так быстрее. На переломанные кости и разбитые колени она не обращает внимания. — Я не намерена больше тут оставаться. Теперь она свидетель. А со свидетелями в этой стране происходит Бог знает что. Джозеф воспринимает это с привычным самообладанием. В какой-то миг Ло думает, что ей даже хочется увидеть что-то непривычное, хочется услышать пугающий холодом металл в голосе, крик, угрозы — что угодно. Так легче развешивать ярлычки. Так ей было бы совсем не жаль уходить. — Могу я узнать причину? — дверь закрывается со звуком щелчка мышеловки. Или просто это щёлкают застёжки на куртке. — Будто и так не ясно, — хмыкает, замыкаясь на пассивной агрессии. — То, что произошло с утра… это неправильно. Ло не привыкла легко допускать до доверия. Оно у неё за рвом и каменными стенами. Она боится, в конце-то концов. Она испуганна, как маленькая девочка, потому что никто и никогда до этого не заботился о ней так, как он сейчас. И Ло в ужасе от цены, которую, как ей кажется, придётся за это заплатить. — Ты права. Это было неправильно. Но Майкл сам сделал свой выбор. Как и его отец. Он мог уйти и всё кончилось бы по-другому. — Но… Вы же знали, что он не уйдёт без них! Зачем вообще было его привозить сюда? — Я ничего не знаю наверняка, Лори, — Джозеф не ведётся на провокацию, помещая разгорячённый тон Ло в огромную холодильную камеру внутри себя. — Я всего лишь человек. Я привёз его сюда, чтобы дать ему шанс на спасение, как дал тебе. — Вы что, правда верили, что Ричи мог принять все ваши… убеждения? — «бредни» — едва не проговаривается, успев прикусить язык под внимательным взглядом. — После того, что он говорил и делал? — Я верю, что какие бы грехи не отягощали душу — спасти можно всех. Он стоит к ней лицом. Ло видит аквамарин, съеденный чернотой расширенного зрачка от тусклого освещения. Не суёт даже края ноги в этот Северный-Ледовитый — не то сразу пойдёт ко дну (или на корм рыбам, тут уж как повезёт). — И всё-таки допустили убийство сыном отца. Это дико, — чеканит на манер вердикта. Судебного или психиатрического — пока не ясно. Она улавливает перемену в лице. На миг Ло даже кажется, что по лицу Джозефа пробегает тень насмешливой улыбки. — Тебя так пугает убийство отца? — он говорит на пол тона ниже, чем прежде, вводя слова внутривенно, медленно и порционно. — Его ты называешь неправильным? Она вздрагивает, как от занесённой руки. Поднимает глаза, чтобы тут же снова опустить и рассеять взгляд вкруг. — Фрэнк никогда не был мне отцом. Не заслужил этот выродок её «папочка, посиди со мной ещё» отзывов. По шкале до пяти он отец на минус восемьдесят. Она бы с удовольствием вернула его по гарантии туда, откуда он выполз (она и вернула). Почему она оправдывается? Мысль приходит с секундным опозданием. Ло выдыхает, прячет руки за спину, чтобы не было видно дрожащих пальцев. — В любом случае, я не хочу здесь больше быть. Он стоит недвижимый, будто покрытый мрамором, как статуя Христа у алтаря. Лицо такое же отрешённое, с налётом виновности. — Я допустил ошибку. Ло непонимающе хмурится, глядя как Джозеф неспешно тянется к воротнику рубашки, проходясь от верха до низа в лифтовом порядке. — Что вы делаете? Чувства находят друг на друга. Здравый смысл заставляет отступить назад, но любопытство тянет вперёд. Плюс и минус уравновешивают друг друга. Ло слышит, как заводится сердце, трещит на холостом ходу, пока Джозеф приближается. — Мне казалось, я смог помочь Майклу простить отца за годы одиночества. Казалось, внушил ему истинное сострадание, — нож со стола перемещается в руку. — Я уверовал в собственные возможности настолько, что забыл — не моими силами меняются души, только силами Господа. Отсутствие рубашки и подмигивающая лампочка, отражающаяся в лезвии ножа слабо вяжутся между собой. Ло может сделать пару шагов и, протянув руку, коснуться чернильных крыльев птиц, парящих над ключицами Джозефа. Но она стоит недвижимая, словно за свой взгляд на него поплатилась превращением в соляной столп. И только, когда Сид поднимает нож, она дёргается, как марионетка. Лезвие оставляет красные полосы на коже. «Гордыня» заплывает где-то на последней букве, отзывается эхом в голове Лори. — Чёрт возьми! Ещё на один вдох больше, и, ей кажется, она упадёт, будто прежние ниточки были обрезаны. Натянутые вены вниз по шее пульсируют. Ло чувствует себя ошалевшей от жизни такой. — Боль Майкла всё равно осталась внутри и ждала своего часа. То, что произошло — моя вина. И я был за это наказан. Она ни слова не может из себя выдавить. Так и стоит, как дура, не отрывая взгляда от алого слова на коже. От напряжения глаз «гордынь» уже становится три. Джозеф устало опускается в кресло, но всё его лицо — сплошное ангельское умиротворение. — Ты можешь идти, Лори. Но если захочешь вернуться, я буду ждать. В полном ощущении оцепенения, Ло даже не знает, сама ли двигает ногами или что-то делает это за неё. Снаружи куда прохладнее и спокойнее. Снаружи не пахнет кровью. Но Ло всё равно испытывает жгучее желание заснуть два пальца в рот и выдать назад всё то, что только что произошло.

***

Нестерпимо хочется закурить. Теперь, когда внимательный взгляд не будет прожигать в ней дыры, Ло готова сдаться. Зуд такой, что отдаётся в ладонных впадинах. Машина Исайи доезжает до моста, где Ло даёт отмашку остановиться. Слова не тратит, бережёт на особый случай. Только кивает с искусственной благодарностью, прежде чем хлопнуть дверью. В скудных лужах плывут пятна бензина, едва заметные в фонарном свете. Ло смотрит, как поблёскивает неоновое «открыто» задом наперёд в отражении на мокром асфальте. Она переворачивает такую табличку внутри себя, закрывается, застёгивается молнией до подбородка. Мужчина за прилавком вперивает в неё взгляд с порога, а когда Лори подходит, придвигает табличку, пресекая даже попытки выпустить воздух на разговор. Ничего хорошего о ней тут не написано, только красноречивое «Эдемщиков не обслуживаем». Ло понимает, что не дотянет до мотеля, бензоколонки или смерти. Нужно здесь и сейчас. На дрязги и споры нет ни желания, ни сил. В голове всё ещё хаос. Первый план занимают желания куда более заземлённые, чем «докопаться до истины». Становится совсем темно. Ло прощупывает эту темноту на предмет хоть кого-нибудь подходящего. Точка света мелькает — какая-то девчонка-светлячок заправляет машину. Ло прячет пальцы в карманы. Сглаживает углы у своего нежелания заводить знакомства с местными. — Будет закурить? — сама удивляется тому, как глухо звучит голос. То ли простудилась, то ли вещает с последнего круга ада. Она оборачивается. Белёсое облако волос будто поднимается, как пыльцой окутывая её маленькую голову. Потом снова ложиться на плечи. Она рентгеном обшаривает Ло. — Ага, — девчонка тянет коробочку со сладким ядом, не обвыкается в беседе, сходу спрашивая: — Ты кажешься знакомой. Слушай, а ты не та самая дочка Монро? И что же её выдаёт? Мулине цвета октября, собранное в хвост на затылке? Слабость в ногах? Обезболенная улыбка не из благодарности, а из вежливости? — Лори. — Джил, — девчонка тянет свободную руку: ладонь у неё по размеру, как у Лори, но пальцы длинные, такими бы на пианино отыгрывать Лунную Сонату. — Дэнни рассказывал о тебе. Пока отыгрывает только на знакомых нотах. Имя Дэнни звучит для Ло, как что-то низкое и оглушённое. Она вымученно улыбается, оставляя на фильтре красный круг помады. — Надеюсь, хорошее. — Ну… в каком-то смысле. Ло не талисман местного общества, размокшего в извёстке, пиве и керосине. Даже не ярчайший представитель местной фауны. Но всё же уже кто-то запоминающийся, вроде деревенской сумасшедшей. Она даже не знает, радоваться, грустить или удавиться. — И ты всё ещё со мной говоришь? Я-то думала, любой, связанный с эдемщиками, в ваших глазах всё равно что прокажённый. Девчонка пожимает плечами. — Я просто убеждена, что эта вражда не приведёт ни к чему хорошему. — Очень разумно, — соглашается Ло, будто воочию показывая, что не такая уж она и страшная, заразиться можно лишь при должном усердии. — Не знаешь, где здесь есть какой-нибудь мотель? — Отродясь не было. Но я еду в лагерь неподалёку. Хочешь к нам? — легко выдаёт, не фильтруя. Наивная. — Спасибо, но не хочу портить твоим друзьям аппетит. «А то у них от моего вида скиснет молоко в кофе. А после и лица», — тянет вбросить без привязки к конкретике, больше из вредности. — Они не больно кусаются, я ручаюсь, — Джил открывает дверь старого пикапа. — Не ночевать же тебе на парковке, в самом деле. Ло смотрит вправо, где за угловатым хребтом Уайтейла появляется засахаренная, будто опущенная в йогурт, луна. Смотрит вниз, на прогорающую сигарету. Она бы поменяла её на ещё одно «Спокойной ночи, Лори». Бесхозно как-то. — Ладно. Спасибо. В самом деле. Джил миролюбиво улыбается. — Пустяки.