«Я могу сражаться, но дьявол побеждает, И я упаду, как святой, который согрешает. Прости меня, Отец, я слаба, И я не ищу прощения» — Zolita.
Утро оседает в желудке, как алкоголь после слишком бурной вечеринки. Никак не уляжется. Ло открывает глаза. С трудом вписывает себя в малознакомый мир вокруг: кровать на пружинах, от которой ноет спина, тёплый шерстяной плед и ровные строчки текста на белых стенах. Аллюзия на Святое писание не иначе, только Ло не смыслит ни в том, ни в этом. Она даже не смыслит в том, где она какое-то время. Потом выдавливает себя, как остатки зубной пасты из тюбика, выбирается из кровати. Она всё ещё во вчерашней одежде — теперь уже знатно помятой. Она даже не помнит, как вчера уснула. Помнит, что слонялась по этому месту до вечера, потом, когда у воды стало холодно, вернулась в пустой дом, не пытаясь больше дать себе ответ на вопрос, как справиться с приступами тревоги. Снаружи слышатся голоса. Ло пытается угадать сколько времени. Поправляя растрёпанные волосы и одежду, она выбирается в коридор, неспешно скользя вдоль голых стен, пока не натыкается взглядом на лицо, которого в её понимании утра не должно быть тут. И сразу всё становится на места. Через призму из зелёного стекла — точь-в-точь глаза Джозефа сквозь линзы очков — Ло осознаёт, что она вообще тут делает. В широком смысле — обитает. В узком — поправляет лямку от белья, почему-то именно сейчас решившую предательски её подставить. Пантомима какая-то, ей богу. В худших традициях немых комичных сцен. Ло тут же выпрямляется, будто ничего не происходит. На фоне неравномерно рассыпающегося по щекам алого цвета это выглядит наивно. Джозеф в ответ посылает ей спокойную улыбку. — Доброе утро. Как спалось? Переносить чьё-то общество легче, когда оно промаркировано: коллеги, друзья, враги, любовники. Во всех случаях, система включает нужный порядок действий, вынимает заготовленные комбинации «вопрос/ответ» из нужной секции. Кому-то добавить щепотку кокетливых улыбок, а кому-то выплюнуть в лицо пережёванный сарказм. Джозеф выбивается из всех категорий, не подходит ни под одну отметку. Система Ло сходит с ума. — Хорошо, спасибо, — официальность скрипит на зубах кусками гравия. — Я думала, вас обычно тут не бывает. Он нарочно кидает неспешный взгляд, отрываясь от записной книжки на мгновение. От кружки на столе в воздухе вьётся полупрозрачное мулине пара. Ло автоматически находит местоположение куртки, уже тянется к карману, вынимая пачку сигарет, но застывает на полпути. Сид уже не смотрит на неё, но у Ло внизу живота разрастается ледяной ком, вбирающий в себя все органы. Она какое-то время задумчиво смотрит на коробку, потом на серьёзное лицо Джозефа. В конце концов, откладывает яд в сторону. Отравиться всегда можно успеть. Внутри зудит непреодолимое желание успокоиться, пропитав губчатые лёгкие никотином, но Ло на секунду представляет себе лицо Джозефа. Ей на миг кажется, это хуже, чем гнев Везувия. Наполнить воздух сигаретным пеплом, чтобы потом оказаться погребённой под слоями осуждения, как под пеплом вулканическим. Неравноценно. Ло отказывается от этой идеи. — Я ждал пока ты проснёшься. Она невольно вздрагивает. Следит за руками, выводящими что-то на белом листке. Слишком мелко, не прочесть. Будь там приговор или весть о помиловании, она не узнает. — Зачем? — Я хочу тебе кое-что показать. Ло утыкается взглядом в пол, сразу становится какой-то угловатой, в острых гранях настороженности. — По моему я уже видела достаточно. — Ты хочешь начать всё сначала, — буквы выставленные по порядку складываются в слова, но Ло не знает, как на них отреагировать. — Но как ты собираешься это сделать? Забитый ребёнок мгновенно уходит в защиту, боясь, что поддавшись на искушение быть понятой снова попадёт в ловушку. — Собираетесь убеждать меня, что ваш образ жизни самый правильный и я тоже должна стать такой? Джозеф еле заметно улыбается, движение губ, как пробежавшая тень. Изумрудные озёра в радужках глаз не трогает ни одно волнение. Это охота не на медведя, у него нет никаких капканов или заряженных ружей. У Джозефа оружие для хитрой затравленной лисицы. У Джозефа самая мощная и самая беспроигрышная ловушка — любовь. — В этом твоя проблема. Ты во всём ищешь подвох, в каждом моём действии пытаешься усмотреть тёмную сторону. Я не виню тебя в этом. Местные, твой отчим, твоё прошлое — всё это научило тебя выживать, — ночи в Монтане холодные, и люди в такие ночи холодные. Остаётся только тянуться к огню, чтобы***
Как ко всему этому относиться, Ло не знает. Останавливается на варианте незатейливой экскурсии по окрестностям, которая приводит её всё в ту же отправную точку — бар Мэри Мэй. Ладошки потеют от неизвестности и неопределённости, а ещё от скобоподобных взглядов людей, выглядывающих из окон вторых этажей. У Ло это вызывает рвотный рефлекс. До боли знакомые глаза. Все только смотрят на подъехавший тонированный джип, никто не смеет вступить в открытую конфронтацию. Они все здесь только и умеют, что смотреть на чужие проблемы, выстраивая стены отчуждения. Ло вспоминает бравые крики вроде: «это наша земля» и «они не смогут сломить нас». Ей ли не знать, как легко это «мы» превращается в «я». Как легко убеждения «один за всех» превращаются в «каждый сам за себя», стоит только запуганной девочке поднять глаза, обнажить синие пятна под кожей. Если Джозеф хочет обличить лицемерие, она даже не станет отрицать. — Что мы тут делаем? Он отвечает не сразу. Ло жмётся к машине, оглядываясь как воришка. Тот, кто пришёл украсть ваш покой, чтобы обменять его на свой. — Я хочу показать тебе, Лори, насколько весь наш мир прогнил. Грехи окружают нас повсюду, они внутри нас. Они отравляют нашу жизнь. Джозеф кивает своим людям, те исчезают за дверью. У Ло внутри звук колокольчика над дверью отзывается скрежетом металла. Там внутри неясный шум и возня, чьи-то голоса расплавленным свинцом затекают в уши. Но все они ничто, только белый шум на фоне голоса Джозефа, волны которого прошивают Ло крест-накрест. — Вот зачем нужен Проект. Это единственный способ вернуться к тому, что мы давно потеряли и что может нас спасти. К невинности, к чистоте, — он оборачивается через плечо, впервые за время прибытия глядя на неё. В этот раз — без улыбки. Ло это совсем не нравится. — Считай это кратким курсом. В эту же секунду из бара выволакивают какого-то бедолагу. Ноги у него заплетаются, будто стремясь связаться в узел. Вроде того, какой завязывается внутри у Ло. — Что происходит? — мужчина даже не успевает вырваться. Удар под колени сбивает его на землю. Он почти прикладывается к ногам Отца, как святому образу. — Какого чёрта? Ло хочется что-то сказать, но слова застревают у корня языка. Она разжимает губы, как рыбка, выброшенная из аквариума и смотрит по-истине рыбьими непонимающими глазами на эту сцену. На трагедию не тянет, но легче от этого не становится. Джозеф садится, чтобы быть на одном уровне с мужчиной. Как будто, это возможно. — Сегодня ты на шаг ближе к спасению. Ло вглядывается в замутнённое лицо мужчины, пытаясь вытащить из клубка воспоминаний ниточку, что вела бы к этой стороне прошлого. Кто-то из друзей Фрэнка? Сосед? Работник в бакалейной лавке? Выживальщик? Чёрт его знает. — Что вам ещё от меня нужно? Вы уже забрали мою жену! В нём ни на грамм отрешённости смертника, с которой обычно люди встречают подобные ситуации: когда стоишь на коленях перед тем, кто априори сильнее, а по бокам тебя окружают люди с оружием, ждущие лишь одного взгляда, мимолётного знака. В нём только пьяный дурман и храбрость, что разливают в бутылки из тёмного стекла по пол-литра. — Ты… Джозеф не договаривает. Ло рвёт и без того плохо скроенную беседу. Мужчина слишком пьян для времени до полудня, Джозеф слишком решителен для всепрощения, а Ло слишком сбита с толку для молчания. — Это правда? — с хладнокровием наблюдает, как Джозеф оборачивается, впиваясь взглядом. В свете солнца его глаза совсем светлые, как лёд у берегов Шпицбергена. — Его жена у вас? — Да, — невозмутимо кивает он. — Она живёт под защитой моей сестры Фейт. Несколько слов оказываются огнивом, что разжигает огонь под адским котлом внутри Ло. Она уже готова бурлить негодованием. Но первым в этот раз оказывается мужчина. — Сами глотайте вашу ублюдскую Блажь! Я лучше сдохну! Выходит почти крик. Резонирует на повышенных тонах. Раньше, чем Ло успевает среагировать, Сид даёт краткую отмашку. Удар по затылку выбивает всю пьяную отвагу из бедолаги на асфальте. Его безвольное тело подхватывают эдемщики. Ло стоит, будто вросшая в асфальт, как один из листочков клевера, что пробивается сквозь трещины. Только удачу она не приносит. Скорее наоборот. — «Вино возобновляет все страсти и изгоняет из души страх Божий», — цитирует Джозеф какую-то из сотен священных книг. — Вот, что бывает, когда твоя воля слаба. Ты поддаёшься чревоугодию и теряешь всё, что тебе дорого. — Именно в таком порядке? — Его жена пришла к нам по своей воле. Я много раз слышал, как она молилась, чтобы Бог привёл её супруга к спасению, чтобы избавил его от греха. Ло была тут последний раз ребёнком, а дети эгоцентричны. У неё и своих проблем было достаточно — он всё шёл и шёл. Ей было некогда думать о соседских. И сколько она не силится что-то вспомнить — вспоминать в общем-то нечего. Так что Лори просто принимает всё на веру. В конце концов, глушь на севере страны — не место для американской мечты. Здесь белые заборчики все облезли и покосились, а гриль на заднем дворе давно заржавел. Здесь у всех свои проблемы, заметаемые под ковёр, как мусор. Здесь все про всех всё знают, но никто не станет придавать значение тому, что творится в душе какой-нибудь домохозяйки, чей муж предпочитает вечера в компании ящика пива. — Мы не забирали у него семью. Это сделал его грех. «Грех» отбивается свистом где-то на последней букве. Ло не сразу понимает, что произошло. Пуля застревает в дверце джипа. Эдемщики мгновенно обступают Джозефа, закрывая его от стрелка, которого становится видно только после третьего выстрела. Ло почти падает на асфальт, зажав голову. Четвёртая пуля разбивает боковое зеркало, пятая улетает мимо, а шестая попадает в голову одному из эдемщиков. Их остаётся шесть. Шесть пуль в револьвере подошли к концу. Шесть слов режут воздух. — Убирайтесь к чёрту из нашего города! Три шестёрки — определённо подходящая комбинация для всей ситуации. Ло с трудом фокусируется, успев заметить лицо Ричи, торчащее в окне, прежде чем эдемщик отправляет ему пулю, засевшую в плече. Ричи заваливает назад. Он явно метился в Сида, но фортуна плюнула ему в лицо. Плевок цвета крови, залившей его рубашку. Ло смотрит на дырку в ней и в плече, когда Ричи подтаскивают к машине. Смотрит, чтобы не смотреть на его лицо. Хочется втянуть голову в плечи, зарыться в землю. Что угодно, только бы не слышать снова одно и тоже. — Посмотрите-ка кто здесь, — он вытягивает шею, чтобы смачно плюнуть в сторону Ло. Не достаёт. Охота вышла на славу — две жертвы, вместо одной. Вот только жертвы ли? Ло морщится, то ли от какого-то внутреннего несогласия, то ли ещё не отпустившего испуга, то ли от отвращения. Джозеф подаёт ей руку, помогая встать на ноги и выпрямиться. — Что с ним делать, Отец? Ло не видит выражения бойцового пса на лице эдемщика, готового поступить как обычно и пустить пулю в голову горе-бунтовщику, захлебнувшемуся собственным отчаянием. Она не видит и мрачного удовольствия Сида. Она видит только белую строчку на спине пиджака Джозефа, за чьим плечом стоит. Если бы видела — ужаснулась бы. — То же, что и со всеми грешниками. Спасать.