Absolution

Лори стремительно летит на свет, будто это спасительный выход из тоннеля, куда её засасывает. На деле — отсвет костра, который ей уже приготовили. Останавливает машину, припарковавшись, как умственно-отсталая — поперёк подъездной дорожки. Дверь не взломана, ключ как прежде заедает, но всё же проворачивается дважды, чтобы впустить Ло внутрь. Чтобы она могла своими глазами узреть вторжение. Несколько мужчин тенями плавают в электрическом свете. Двое в кухне, трое в гостиной. Один из них — Ричи. — Какого чёрта? Произносит достаточно громко, чтобы привязать к себе все взгляды (обвязать на манер петли, если точнее). Мужчины застывают, как прерванные актёры во время пьесы. Ло в их сценарии не было. Один из мужчин, темноволосый и гладко выбритый, задвигает ящик. — У тебя окно на кухне разбито. Сквозь него внутрь влетают мотыльки, пыль, запах палёного мяса. Но вот того, что через него проникнут незваные гости, Ло как-то не предусмотрела. — Что вы тут забыли? Мужчина приподнимает руки в успокаивающем жесте, будто перед ним непредсказуемое животное. Но Ло можно прочитать от начала и до самой последней мысли в закоулке памяти, настолько у неё всё на поверхности в такие минуты. — Давай не будем нервничать. Мы здесь не для того, чтобы тебя ограбить. Она и без его подсказок прекрасно знает, зачем они тут. Должно быть, этот Ричи слышал про документы, а может Мэри Мэй ему рассказала или даже её отец. Так или иначе, они знают, что козырь был у Фрэнка, а Ло, как не кстати, последняя преграда. — Мне плевать. Это проникновение на частную собственность. — Нам просто нужно кое-что, и ты наверняка уже догадалась, что именно. Его слова скрипят на зубах, как песок. Ло испытывает почти физически ощутимый зуд на языке, хочется плюнуть ему в лицо. Прежде, если бы ей пришлось выбирать сторону, она бы колебалась. Но сейчас, глядя, как эта деревенщина роется в вещах, трогает фоторамки с её детскими фотографиями или любимые чашки мамы, Ло не испытывает ничего, кроме кипящей злости. — Выметайтесь нахрен из моего дома, — отбивает слова так чётко, что они, кажется, отпрыгивают от языка. — Твоего дома? — Ричи, что до этого стоял, прислонившись к стене, очертив невидимую линию неприязни между собой и Ло, вдруг дёргается. — Когда за те восемь лет, что тебя не было, он успел стать твоим? Всё как-то смазывается. Он шагает вперёд, успевает сделать два или три шага (Ло точно не знает). Она проскальзывает мимо, ни взглядом, ни кожей не коснувшись Ричи, который стремится сократить расстояние, будто так можно было показать, насколько она со своими тонкими руками и выступающими ключицами беспомощна перед его широкими ладонями и мощной питбульей шеей. Ло успевает схватить со столика оставленный там магнум. Ричи тут же замирает. — Проваливайте, или я всажу в чью-нибудь пивное пузо пару пуль. Родной отец Ло был наркоторговцем, а отчим — копом, его засадившим. Это известно всем, а потому вряд ли кто-то поставит под сомнение факт, что она не промахнётся. — Мы можем договориться мирно, Лори. Ты знаешь, что мы правы. Это наша земля и мы будем за неё сражаться, если придётся. Их игра в «хороший/плохой полицейский» набила оскомину. Ло одинаково надоели диктаторы и миротворцы. — Не пытайся, Ллойд. Она бросит эту землю так же, как бросила её тогда. Ричи, беспомощный физически, обращается к насилию моральному. Ло кажется, она бы вынесла удар по печени, но ни по чувству вины. Не по тому единственному уязвимому месту, которое она никак не может защитить. Ни ложью самой себе и другим, ни гордостью, ни оправданиями. — Бросила вместе с больной матерью на плечи Фрэнка! Хлопок. Ло слышит его в своей голове. Лопнуло терпение. — Твою мать! — заходится Ричи, падает на одно колено. Выше второго у него красная точка. Ло глядит сначала на неё, потом на побелевшее лицо Ричи. Он хватается рукой за штанину Ллойда. Мысль о спущенном курке приходит медленно, но придя, обосновывается в Лори, вытесняя все остальные. — Я сказала, пошли вон, — цедит сквозь зубы, всё ещё не опуская пистолета. — Я отдам все эти документы Сидам. И ферму тоже. Ллойд качает головой, как разочарованный дрессировщик, так и не сумевший заставить зверушку плясать под свою дудку. Помогает своему одноногому другу подняться. Их взгляды прожигают кожу, она будто сворачивается и лопается, как от жары. Ло всё ещё стоит, расправив плечи, не давая повода подумать, что она может дать слабину. — Ты совершаешь большую ошибку, — произносит размеренно и недобро Ллойд. — И ты очень об этом пожалеешь, — вторит ему Ричи куда более сбито. Первый кивает остальным и, они выходят через распахнутую входную дверь. Ло застывает в проёме, ещё какое-то время неотрывно наблюдая сначала за тем, как все они садятся в машины, а потом за тем, как эти машины скрываются на горизонте. И только после этого Ло вдруг чувствует невыносимую тяжесть в руке. Пистолет тянет к земле хуже гравитации. Она запирает дверь, смотрит на руки со своими неправильными стигматами. Пальцы дрожат. Не так всё должно было быть. Она не планировала принимать или отвергать чью-то сторону. Она пыталась быть непредвзятой, незаинтересованной. Она даже не хотела быть наблюдателем, не то что участником. Она хотела покоя. Как теперь добиться его, Ло не имеет ни малейшего понятия. Она застряла на мосту над пропастью. С одной стороны воинственные местные, готовые зубами выгрызать права на прежнюю жизнь и ненавидящие один лишь звук имён Сидов. С другой — осоловелые эдемщики, строящие свой ковчег с бескомпромиссной уверенностью в завтрашнем судном дне. А Ло совсем не нанималась послом доброй воли. Пытаясь вдохнуть свободнее, завести, кажется, остановившееся сердце снова, стряхнуть с ресниц налёт страха и злости, Ло идёт наверх, убрав магнум за пояс. Она обещала себе, что заглянет туда потом. Это «потом» — сейчас. Ручка поворачивается медленно, куда медленнее вопроса о том, насколько это будет больно — он успевает сделать полный оборот вокруг сознания. Ло вдыхает пыль. Включает свет. Кровать убрана, платья на вешалках в приоткрытом шкафу, на тумбе у кровати — фоторамки. В один из этих квадратиков заключён двухмерный образ самой Ло — рыжей девочки с трепещущими ресницами. Призрака — яркого, но всё-таки бесплотного. Мать не смогла удержать её в доме, так хотя бы держала её копию рядом с собой. Ло снимает с крючка на стене махровый халат и, немного подумав, заворачивается в него. Он пахнет вишней, хозяйственным мылом, осенней листвой и пролитым на него когда-то вином. Ло бродит по комнате ещё какое-то время, осматривая шкафчики и туалетный столик. Там ничего нет, все вещи сложены в коробки и стоят на верхних полках. Ло садится на кровать, выворачивает карманы халата. Одноцентовые монеты, брошь с птицей, спичка и салфетка, на которой что-то написано. Ло разглаживает смятый комок. Фрэнк, это больше не безо… (полумесяц кофейного цвета от донышка кружки скрывает текст) только не в доме. Эдем… ки вышли на ох… (две жирные капли соуса), оставь в своём домике, я заберу в суб… (отпечаток пальца) Ло сидит, впитывая ещё и запах специй, древесины и светлого пива. Гэри Фэйргрэйв. Что-то подсказывает Ло, что та «суббота» для него так и не наступила. А это значит, если речь идёт о документах, они могут быть в охотничьей хижине Фрэнка. Она влезает на кровать с ногами и повернув голову смотрит на собственное лицо на выцветшем снимке. И вдруг чётко представляет себе, как мать лежала точно так же, растворяясь в утреннем солнце и пыли, а она — её дочь, её Овечка Долли, её единственный ребёнок — была здесь лишь пятнами цвета на детской фотографии. Лори вдруг как никогда прежде чувствует одиночество. Не своё. Чужое. Чувствует так сильно, что начинает плакать. Она должна была быть здесь, быть воочию, не отпечатанным вечным ребёнком, а настоящей, пусть усталой и напуганной, но живой. А её не было. — Прости меня, мама. Я не могла по другому. Должна была, но я не смогла. Не смогла или не захотела? Ответа Ло не даёт. Задыхаясь то ли от запаха, то ли от слёз, она медленно погружается в темноту, где у Ло уже нет рта, чтобы кричать.

***

Стук снизу бьётся в лопатки. Ло дёргается, будто под ней не кровать, а озеро без дна, а она стремительно уходит под тёмную воду. Спустя время понимает, что не озёрные камни впиваются в рёбра, а пружины матраса. Ло встаёт. На Монтану соскользнула ночь, теперь уже совсем черничная. Бирштадтовские тучи размазаны по горизонту. Ло спускается вниз, чтобы в круглом глазке увидеть вытянутое лицо. — Дэнни? Скорее «С какого чёрта?». Её не слишком гостеприимный тон резко контрастирует с его дружелюбным лицом. — Привет. Можно? Ло подумывает выгнать его в темноту. Она устала от гостей. Но невинный взгляд светлых глаз не оставляет шансов. Всё-таки в нём не до конца умер тот мальчишка, что приручал белок. Ло отступает, позволяя ему войти и закрывает дверь, впрочем не отходя далеко, будто давая понять, что готова выставить его в любой момент. Дэнни взглядом проходит по знакомым углам и стенам, чтобы очертив их все, остановиться на лице Ло. — Он не слишком изменился. Ей совсем не хочется снова обсуждать дом, когда тут целое недосказанное длиной в восемь лет. — Что ты хотел? — Мы не виделись с той встречи в церкви. И я слышал выстрел. Все его оправдания шиты белыми нитками так умело, будто шила сама Лори со своим умением на минус тридцать. Она глядит на часы, прикидывая сколько времени спала. — И ты решил проверить спустя два часа? — Я просто волнуюсь. Мэри Мэй сказала, ты связалась с эдемщиками. — Вот оно что, — произносит больше мимо него, чем в него. Ногтем скребёт ручку двери. — Никого из вас не волновала судьба затравленной девочки, а теперь, когда эта девочка вдруг заимела власть испортить вам жизнь, вы вдруг все стали до чёрта заботливыми. Все знали, что из себя представлял Фрэнк. Но никто не рискнул сказать ему хоть слово поперёк. Никто не хотел навлечь на себя гнев копа или, упаси боже, испортить добрососедские отношения. — Меня волновала, — отзывается Дэнни. — Волнует и сейчас, поэтому я здесь. Зачем тебе всё это? Ты не такая, я знаю тебя. — Ты знал меня, когда мы были детьми. — Я не верю, что ты могла измениться настолько, чтобы довериться Джозефу Сиду, — он качает головой, а потом оттягивает ворот футболки. — Посмотри, что его ублюдочный братец сделал. Чуть ниже ключицы у него «гордыня» ровным шрифтом. Ло изгибает бровь. — Ммм, безыскусная татуировка… это и вправду пугающе. Её инертный сарказм после такого в буквальном смысле обнажения грехов может считаться почти оскорбительным. — Не так уж это смешно, когда это делают против твоей воли. Ло хочется отстроить стену, чтобы за ней её никто не тронул. Сейчас на более или менее свежую голову она уже даже готова простить местным вторжение в её дом и все те слова, если только они оставят её в покое. В покое, ну да. — Слушай, Дэнни, мне всё равно из-за чего вы тут грызётесь. Я просто хочу уехать и начать другую жизнь подальше от всего этого. — Он тебя не отпустит. Если ты связалась с Джозефом Сидом — назад дороги уже нет. — Им нужна только моя ферма. — Им нужно всё. Твоя земля, твоё тело, твоя душа, каждая твоя мысль будет принадлежать им. Единственный способ — бороться. Это то, что мы делаем. И ты можешь нам помочь. Ло кривится. Последние слова сверлом вкручиваются ей в уши. — А я-то уж было подумала ты пришёл из дружеских чувств. Дэнни разжимает губы, но звуки не покидают его рта. Он вслушивается в тишину. Ло невольно делает то же. Чья-то машина подъезжает к дому. Ло разворачивается, чтобы дёрнуть дверь и выйти на крыльцо, освещённое светом фар. Тёмное средневековье кольцом сжимается вокруг неё. Она ведьма — рыжая, сговорившаяся с дьяволом. И её за это сожгут крестьяне, пришедшие к её дому с вилами и факелами. Вот, как всё это ощущается. Вместо факела в руке у Ричи коктейль Молотова. Вместо вил у его друзей винтовки. А она как была ведьмой в их глазах, так и осталась. — Нам нужны документы, — говорит кто-то из тёмных силуэтов. Она и так знает, что им нужно. Того мужчины, Ллойда, среди них нет. Здесь только звери с горящими глазами. Ло поворачивается к Дэнни и бросает в полутоне: — Так вот как выглядит ваша бравая борьба за справедливость? Он сходит со ступеней, будто бродячий проповедник, идущий в народ. Только народ скорее закидает его камнями. — Слушайте, давайте все успокоимся. Я коп, в конце концов, и могу задержать вас за это. — За что? За попытки вернуть нашу землю и наши семьи? — бросает чей-то голос. Ло даже не разбирает чей. Ей впервые становится страшно перед неостановимой стихией озлобленной толпы. — Возможно, это наш единственный шанс если не уничтожить эдемщиков, то хотя бы нанести им удар! — Либо ты играешь по нашим правилам, девочка, либо твои Сиды получат пепелище вместо фермы. Говорящий Ричи подносит зажигалку к смоченной тряпке. Ло думает о тысячах слов, которые хочет сказать, но не может выдавить ни одного. Вместо этого звучит голос Дэнни, нарастающий, как волна. — Ричи, не надо. — Мне нечего терять! — срывается на крик мужчина. У Ло ощущение, что сорвалась она и с обрыва. — Эти выродки забрали у меня всё! Мой дом. Моего сына, мою дочь. — Ты ничего не исправишь таким способом. — Моя жена висит на мосту с желудком, набитым этими цветами, пока ублюдки Сиды смеются над нами в своих бункерах! Если эти документы в доме, то пусть и они их не получат! В голове бьются брошенные на эмоциях слова: «Я отдам все эти документы Сидам. И ферму тоже». Это был блеф, простая попытка надавить на больное. Сейчас больно Ло. «Не делай другим того, чего не хочешь себе», да? Бесплатные уроки морали. Она успевает только увидеть, как Дэнни сцепился с Ричи, сбив его с ног. Но яркая полоса уже рассекла воздух. Раздаётся звук разбитого стекла. Она кидается в дом. В прихожей огонь слизывает обои. Ло трясёт. Она даже не помнит, как и что делает. Тени пляшут на стенах, будто это танец вокруг костра, где вместе с искрами в воздух взмывают молитвы языческим богам. Страх пережимает горло, артерии. Не за дом, не за вещи, за них Ло давно не цепляется, не пытается спасти то, что и так мертво. В конце концов, она сама бы тут всё уничтожила. Она только перепрыгивает ступеньки, как вехи собственной жизни, взлетает наверх, чтобы вытащить из тайника коробку. Внизу Дэнни вроде как кричит её имя. На миг Ло кажется, она снова девочка, бегущая к себе в комнату, запирающая дверь, чтобы Он не смог войти. Бегущая за спасением, но находящая западню. А голос кричит её имя не чтобы вытащить из ловушки, а чтобы посеять смятение, заставить её вжаться в угол комнаты, вслушиваясь в шаги. — Что ты делаешь?! Идём! — Дэнни как-то материализуется рядом, орёт ей почти в ухо. Ло прижимает коробку к себе, как младенца. Она всё ещё в халате. Так Дэнни и вытаскивает её на задний двор, в обход подползающему к кухне огню. Дальше всё такое блёклое и смазанное, как старый полароидный снимок. Ло кажется, она хватает Дэнни за рукав толстовки и произносит: «Забудь, пусть горит», прежде чем он снова исчезает. Вроде спустя время подтягиваются ещё соседи, увидевшие зарево. Вроде, Ло всё равно. Она садится на свои старые детские качели, наблюдая, как кружится и заворачивается спиралями пепел в воздухе. У неё на коленях коробка Фрэнка, а на плечах материнский халат. Большего из этого дома не вынести и не хочется. Вскоре остаётся только дым и три не пострадавшие стены. Второй этаж в месте, где была её старая комната обвалился на кухню. Ло не идёт посмотреть, насколько всё критично. Только поднимает голову, когда подходит Дэнни. — Придётся потрудиться и кое-что восстановить, но в целом, всё не так плохо, — будто силясь вызвать у неё хоть какую-то реакцию, произносит он. Ло пожимает плечами. — Можно я переночую у тебя? — Конечно. В доме за полем места в три раза меньше. За домом растёт старый клён. Дэнни отдаёт ей свою спальню, а сам ложится на диване. Ло усмехается зародышам джентльменских замашек и не спит. Только слушает дыхание Дэнни. Когда оно становится ровным, она выходит из дома и идёт к дереву. В дупле рассохшегося ствола коробка прячется целиком. Ло ещё какое-то время стоит, прислушиваясь к тишине. Где-то плачет ночная птица. Где-то вдали будто бы слышатся выстрелы, а может это цикады или просто обман. Лори вспоминает себя, идущей к этому клёну, на нижней ветке которого сидит Дэнни, а на его плече белка, и ветер развивает его пшеничные волосы. Ло возвращается в дом, не зная, должна ли чувствовать себя так странно не скованно, но точно зная одно: она уберётся из этого проклятого Богом округа, едва кончится следствие по делу Фрэнка. Осталось только дожить до этого момента и, что ещё труднее с её причастностью к смерти, пережить его. И у Ло, кажется, есть вариант от противного.