— И что ты думаешь, что смог так его привязать к себе? — хмыкает Смолов.
— Да срать мне, Федь, — со вздохом признается Игорь. Как же его сейчас все бесит.
Федя улыбается, чувствует себя победителем, а победителей не судят. С каких пор это стало соревнованием вообще не ясно. Но то, что Саня не вернется к такому Смолову, понятно и без слов. А Игорь не собирался становится ни чьим покровителем и не собирается. Да, проебался, и что теперь? Всю жизнь похерить просто ради того, чтобы совесть успокоить? Да шла бы она нахуй.
Да шло бы оно все, не собирается он терять своего Артема, и плевать ему в каком там виде хочет его видеть нападающий, друг/брат/сват/Кондрат, без разницы, кем надо, тем Игорь и будет, это семья, они не первый год знакомы, они не первый год дружат, они не первый год вот так вот вместе. Они существовали задолго до, и Игорь не позволит разрушить это даже самому себе.
— И на Кокорина, и на тебя, — добавляет Акинфеев. — Хули тебя принесло вообще? Че ты свои проблемы на меня перекладываешь?
— Ты и есть моя проблема, — сквозь зубы шипит нападающий, Игорь раздраженно морщится.
— Ой, нахуй, вместе со своим Сашей. Заебали вы. Хочешь с кем разобраться? Поговори с зеркалом. Хотя, погоди, ты же настолько себя любишь и жалеешь, что в жизни никогда не признаешься даже себе, какой ты дебил по жизни.
— Ты ничего не попутал?
— О, нет, Смолов, это ты потерялся, — зловеще улыбается Акинфеев, подходя к форварду вплотную. — Достаточно сказал, парниша, моя очередь. Думаешь, я тут буду выяснять что-то из-за Кокорина? Думаешь, я тут отстаивать его буду? Думаешь, ты приехал его попранную честь восстанавливать? Да класть мне на него. Сам придумает, что с тобой делать. Разборки свои дворовые ты с кем другим устраивать будешь, а мне ваша песочница мала. Подбери сопли и отрасти яйца, будь мужиком, а не плаксивым пацанчиком, которому родители подарили не ту модель Айфона. Я все это прошел задолго до вас, так что нечего мозги мне тут ебать. Нахуй, оба, — издевательским тоном заканчивает вратарь и отворачивается к своей машине.
— Вот это ты гондон… — смерив Акинфеева презрительным взглядом, Смолов поджимает губы. — Он верит тебе.
— Да нахер он мне приснился, Федь? — морщится вратарь. — Ну жалко, да, но всех не спасешь. Да и извини меня, между сделать больно Артему и досадно Сашенке перевес явно не в сторону последнего. Не настолько он мне дорог. Да и не дорог вообще, если честно, милый мальчик, хорошо время провели, все, фиеста кончилась, пора по домам.
— Бля, я убью тебя, — шипит взбешенно Смолов, сжимая кулаки.
— Бля, ты обещаешь это уже не первый раз за сегодня, — Игорь высокомерно улыбается и показывает взбешенному нападающему фак, прежде чем сесть в машину.
Заднеприводный немец визжит холодной резиной, срываясь с места, пролетает пятьдесят метров и резко тормозит.
Артем безуспешно пытается поймать такси и смотрит на остановившееся рядом авто холодным прищуром.
— В машину, живо, — кидает Акинфеев.
— Схуя ли загуляли? — усмехается мерзко Дзюба.
— Я сказал — в машину. Третий раз повторять не буду, — и вратарь не кричит, но голос похож скорее на устрашающее рычание, а прямой взгляд темных глаз исподлобья откровенно обещает пару раз проехаться по телу двадцатыми кованными дисками. И не то, чтобы Артем горел желанием сейчас разговаривать с Игорем. Потому что… ну, потому что тот прав, любой их разговор последнее время заканчивается скандалом. Но форвард уже успел не только увидеть, но и почувствовать на собственной шкуре, что такое разозленный Акинфеев, и реванш ему явно сегодня не взять, так что он с ебалом выражающим наивеликую снисходительность все-таки садится на пассажирское место низкого AMG, капитан тут же дает по газам. И его голос перемежается с радио и рычащим мотором, создавая жутковатую какофонию.
— Ты совсем ебанулся, Дзюба? — начинает тихо Игорь и не то, чтобы он ждет ответа. Он нахуй ему не нужен. — Ты за каким хером притащил его сюда? Чего ты ждал? Что мы тут отношения выяснять за Кокорина начнем? Что я испугаюсь или что? Нахуй ты на меня еще и Смолова вешаешь? Мне своих проблем мало? Мне вас мало?
— Нет никаких «нас», — бросает в ответ глухо Артем, отворачиваясь к окну и хмурясь. Выглядит слишком заебанным и охуительным для всего творящегося вокруг пиздеца.
— Ну точно, ты ж, блядь, ни при чем. Твоя хата с краю, как я мог забыть, — улыбается зло Акинфеев, опасно на скорости входя в девяностоградустный поворот. — Вы достаточно все втроем наговорили мне, так почему бы мне теперь не сказать кое-что вам? — спрашивает Игорь, и Артем уверен, что это не тот вопрос, который требует ответа. Хотя бы потому, что сейчас ни один вопрос Игоря не звучит как настоящий, все оно риторическое, и от Дзюбы требуется лишь вовремя кивать головой, просто чтобы не отхватить во второй раз. — Что за детский сад устроил? Вы, что, думаете, что вы самые умные, и я типа, блядь, буду как послушная сучка бегать перед вами? Я перерос все эти сопли-слюни лет десять назад, так что оставь свои карусели себе. Я не Федя, и размазывать тут не собираюсь.
Артему кажется, что Игорь сейчас как раз в том состоянии чтобы убить их обоих, благо скорость позволяет.
— Вы сами не знаете, что вам нужно. Мозги поебать кому-то? А никому из вас не показалось, что вы ошиблись с выбором, Артем? — ласково интересуется вратарь. — Ты такой, конечно, весь из себя молодец, придумал хитрую схему, сразу три выхода из ситуации. И типа
«это не я и жопа не моя». Не прокатит, Артем. Такие фокусы выкидывать будешь с кем другим, тебе это ясно? — Дзюба поджимает верхнюю губу, хочется сказать что-нибудь едкое или просто обхуесосить, хлопнуть дверью и съебаться. Но на скорости за девяносто особо не повыебываешься.
— Я тебя спрашиваю, — давит Игорь командным тоном.
— Ясно… — презрительно тянет форвард, облизывая клыки по очереди.
— Нахуй Смолова мне на шею притащил?
— Ты сам в этом виноват! — не выдерживает Артем. — Нормально делай, нормально будет!
— Я виноват?! Если бы ты не ходил с ебалом обиженного жизнью эмо, нас бы тут сейчас не было! Что тебе мешало по-человечески поговорить со мной? Нет, блядь, зачем?! Я буду весь из себя несчастный и загадочный, а Игорь пусть бегает переживает за меня. Я же такой невъебенный парень, о чем речь? Нахуя мне самому кружиться, когда можно заставить все вокруг само крутиться вокруг меня?
— Ой, блядь, идеал нашелся! — орет раздраженно Дзюба, поворачиваясь к другу.
— О, нет, я не идеал, за последние две недели я услышал о себе столько дерьма сразу от троих, что, судя по всему, я вообще ничего о себе и не знаю! Если ты думаешь, что меня эти ваши игрушки и страдания прикалывают, то ты нихуево ошибаешься. Оставь Кокорину со Смоловым. Я не просил этого. Я пытался быть хорошим и всем угодить, видит Бог, я пытался, Артем. И тебе, и твоему ебанутому дружку, и оба вы такие неебись несчастные, но нахуй эту дрочь, Артем. Хватит с меня. Если ты думаешь, что я типа пиздец как польщен таким вниманием и должен говорить тебе спасибо за твое признание и твои какие-то дебильные попытки отстоять меня, то хуй ты угадал. Ты, правда, думал, что я ничего не вижу и не понимаю? Ты, правда, думал, что я буду прыгать перед тобой? Ты, правда, думал, что я без тебя ничего этого не знаю? Я точно знаю, что ты сделаешь или скажешь еще до того, как ты подумаешь об этом.
Артем стоически делает вид, что не слушает, «нахуй-захуй» от Игоря вечно выбивает его из колеи, не вяжется оно с Акинфеевым. Он чувствует себя так, словно действительно накосячил, хотя вины своей в чем-либо в упор не видит. Хоть и тычут его едва не мордой в ошибки, неприкрыто называют идиотом, но виноватым все равно себя не чувствует. Делал то, что должен был. То, что хотел, да, может неправильно, но когда у него последний раз что-то получалось правильно?
Да и хуй с ним, — вот и весь девиз по жизни, когда что-то идет по пизде.
— Любовь у них, страдают они, к черту это дерьмо. В какой момент я вообще подписался быть воспитателем в этом детском саду? Дайте мне телефончик, я звякну отпишусь!
Артем устало закатывает глаза.
«Понеслась», — думает он, незаметно вздыхая. Хотя бы потому что если сделать это заметно, то шанс отхватить возрастает как минимум на сто процентов.
— Долго ныть будете?
«Игорь хуевый, Игорь не может выбрать, Игорь тряпка, Игорь будет со мной, Игорь изменился, Игорь разочаровал. Игорь весь из себя плохой». Да ебаный в рот, долго я буду эту хуйню выслушивать?! Я похож на кубок Стенли или что?
«Игорь, выбери меня! Игорь, не общайся с ним. Игорь, ты должен. Игорь, соберись!» Да, блядь, дождались, собрался! Легче стало?!
— А должно? — без особого энтузиазма спрашивает Дзюба.
— Не хуй морду воротить, словно я тебе денег должен. Нихуя я никому из вас не должен, меня никто не спрашивал чего я хочу и вообще хочу ли. Вы намутили между собой такой пиздец, что сейчас ждете, будто я за один день разрешу все это? Кто я, блядь, по вашему? Я не просил об этом. Меня ты винишь? Отличная идея, да только, блядь, я не обязан перед тобой отчитываться, чувства твои задели, ну охуеть теперь. И долго ныть будешь?
— А ты? — парирует Артем. —
«Я весь из себя такой слишком охуенный для вашего дерьма. Я весь такой устал, и вы заебали меня». Да только ты сам звонишь нам, только ты сам пишешь нам и приезжаешь ты тоже сам. Под конвоем тебя никто к нему не вел, ты сам принял это решение. И, опачки, смотрите-ка, ты умеешь их принимать, но только не тогда когда нужно. Мы тебя обидели? Ты сам записался в это! Мы тебя достали? Да если бы ты сразу взял себя в руки, нихуя этого бы не было. Не знал ты? Да и хер бы с ним, мог послать меня сразу и продолжить поебывать своего дорогого Сашеньку, но нет же, ты приехал, ты сказал, что это ничего не значит, ты меня принял, а теперь ты будешь продолжать обвинять всех вокруг в том, что кто-то тебя во что-то втянул, и вообще ты нихуя этого не хотел, и ты весь такой несчастный, да нихуя подобного, спешу тебя разочаровать, ты оказался тут по собственной воле, так что хватит перекладывать свою ответственность на других, ты не самый умный в этой комнате!
— Когда уезжаешь? — вдруг спрашивает Акинфеев.
— Завтра после обеда, — безэмоционально отзывается Артем, замечая синий указатель поворота на аэропорт. — Пораньше сдать решил? У меня еще дела здесь есть.
— Рот закрой, — откровенно хамит вратарь, выворачивая руль. — То есть, блядь, я по-твоему нянчусь с вам двумя тупо потому, что тащусь с этого или что? Да нахуй мне твой Сашенька, ответственности у меня нет? А я по-твоему за каким хуем вообще терплю его? От любви с первого взгляда что ли? То есть, блядь, если раньше я считал, что он долбоеб, то вот сейчас прям за один день все поменялось и я такой:
«Блядь, точно, я же его и искал всю жизнь»! Хуй там плавал, люди не меняются, и терплю я его только потому, что в данный момент, блядь, из вас двоих он самый адекватный, и потому что его можно развернуть и от меня, и от тебя, без ебаных скандалов, да только ты же нихуя не понимаешь.
«Дайте мне сейчас же, и плевать, что мне оно не надо!»
— То есть мало того, что я самовлюбленный, так я еще и дебил? Заебись поговорили…
— Если бы ты хоть раз остановился и нормально выслушал меня, ты бы понял, ты бы знал, но зачем нам это, когда можно просто тянуть за собой, в надежде, что я пойду. И что самое ебанутое и обидное, у тебя это, блядь, получилось! Мне тридцать два, какого хрена я вообще должен переживать из-за такой хуйни? — рычит Акинфеев, сильнее давя на газ, и Мерседес определенно не та машина, чтобы ездить медленно, Артем это знает, но разбиться сегодня в его планы не входило. Игорь же едва не сносит шлагбаум, влетая на долгосрочную парковку аэропорта. — Ключи с собой?
Артем не сразу понимает о каких ключах идет речь и чуть хмурится, когда же доходит, то лишь молча кивает.
— На машине приехал? — задает тут же следующий вопрос Игорь, Дзюба снова кивает и лезет в карман за брелками от Ровера, Акинфеев выхватывает их зло, сжимая в другой руке документы с бумажником. — Вы хотели, чтобы я разобрался? Хотели, чтобы я выбрал? Сейчас я, блядь, разберусь, — неловко прижимает он телефон к уху плечом, и Артем почти уверен, что знает кому звонит вратарь. — Езжай домой, не дай Бог я вернусь, а тебя не будет, понял меня?
— Понял, — хмуро кидает форвард, открывая свою дверь и собираясь занять место водителя.
— И не делай такое жалостливое ебало, словно я вообще мог бы выбрать кого-то кроме тебя. Разобьешь машину — голову отобью, — раздраженно шипит капитан на прощание, прежде чем вылезти из машины, Артем смотрит на быстрым шагом уходящего друга и слышит его удаляющийся голос: — Ты дома?
И вроде его должно радовать:
«Как будто я могу выбрать хоть кого-то кроме тебя», — да только почему-то это нихуя не работает.
***
— Что произошло? — Саша точно знает, что что-то произошло, хотя бы потому что сейчас глубокий вечер, а Игорь, как он помнит, не фанат кататься между городами по нескольку раз на дню. — Что он натворил на этот раз? — с улыбкой спрашивает Кокорин, сразу понимая, что Артем единственная причина, по которой Игорь может заявится к нему так поздно. И он пытается выглядеть жизнерадостным и как-то сгладить тот полный и тотальный, который сияет в карих глазах вратаря, да только в ответ на это чувствует лишь большую волну давящей усталости и какой-то злой решительности.
И если раньше Игорь думал, что это цирк уродцев, то сейчас он уверен, что это скорее выставка долбоебов. И первое место определенно принадлежит ему, и нет, конечно, он никогда никому в этом не признается, но в рот это все.
— Знаешь, я ехал и думал, в те моменты пока не спал в самолете, реально думал, такой типа:
«Что мне вообще ему сказать?» — немного растерянно начинает Акинфеев, принимаясь жестикулировать, Артем бы понял, что это конечная стадия бешенства, просто потому, что знает, Саша не знает, для него это выглядит как минимум забавно. — Начать со стандарта вроде —
дело не в тебе, дело во мне? Что это вообще за херня такая? — спрашивает вдруг Игорь, нападающий непонимающе хмурится, начиная напрягаться. — Это когда ты просто, наверное, не хочешь обижать кого-то или чувствуешь свою вину, что типа, блядь, извини, чел, я нихуя к тебе не чувствую, и мне очень жаль, хотя какого хуя мне вообще должно быть жаль? Я что, блядь, виноват, в этом?
Саша подозрительно щурится, ему определенно не нравится этот разговор, что за херня? Неловкая попытка послать нахер? Оригинально.
— Ты отшить меня так пытаешься или что? — недобро интересуется он.
— Ты знаешь, он заявил мне:
«Выбирай: или он, или я», — пытаясь скопировать картавый говор Дзюбы, мурлычет Акинфеев. — И я просто подумал — что за хуйня? Нет, ну серьезно?
— Ты меня спрашиваешь? — морщится в недоумении Кокорин.
— Да нет, конечно, сам с собой поговорить приехал! — возмущенно вскрикивает вратарь. — Слушай, Сань, давай начистоту.
— Ну давай, — складывает форвард руки на груди и ехидно усмехается. — Через сколько дней тебя ждать? Хочу заранее распределить очередь между вами двумя.
— О, да ты ж мое солнце, узнаю Кокорина, — улыбается язвительно Акинфеев. — Я скучал.
— Полегче, а то я ж парень любвеобильный.
— То есть один облом тебя не остановил, еще одно унижение хочешь?
— Облака не давят, капитан?
— А я лопату прихватил, — кивает Игорь на белый Ровер за спиной. — Все это, конечно, очень мило…
— Но тебе на меня силенок не хватило, — заканчивает за него Саша.
— У меня спина болит постоянно так низко наклоняться, — с сожалением машет головой голкипер, нападающий снова зло щурится.
— В твоем возрасте радикулит не новость.
— Сань, подпрыгни, — улыбаясь, просит Игорь.
— Да иди ты нахуй, Акинфеев, — не выдерживает Кокорин.
— Дорогу подскажешь?
— Ты Петросян или Задорнов?
— Знаешь, я ведь реально себе голову сломал, пока ехал к тебе, — делится капитан. — Как бы мне так никого не обидеть, блядь? Ну, очень уж я люблю быть хорошим. Сам знаешь, — жмет он одним плечом. — А потом я просто такой — да какого хуя? Неужели это не очевидно, что из, блядь, двух зол я выберу меньшее и то, которое поддается дрессировке?
— Вон оно как, домашнее животное решил завести?
— Да хули б нет? — легко соглашается Акинфеев. — Его я знаю, знаю, что он может натворить и не буду переживать о том, что он может опозорить себя какой-нибудь ебанутой выходкой, знаю, что если за ним приглядывать, то он, в общем-то, ниче такой, нормальный, понимаешь? — искренне интересуется Игорь и, не найдя оклика, продолжает: — О тебе я такого сказать не могу. Да, было хорошо, заебись было, Саш, честно. Ты хороший парень, — откровенно кривит душой он. — Но ты хороший парень, пока тебя Смолов на поводке держит. У меня руки уже заняты, так что прости, но пора заканчивать. Ну и да, мне жаль, дело не в тебе, и вся вот эта хуйня, которую обычно все говорят, хотя нихуя подобного, дело, блядь, все равно в тебе. Ты ебанутый, честно, вот на всю голову. А я уже накатался, мне и Артема хватит, — заметно устав, заканчивает Акинфеев и вздыхает. И он реально чувствует, как что-то отпускает. Просто ушло, в один момент, на последней букве, растворилось. Кокорин смотрит долго, с каким-то интересом и привычным ехидством.
— Не звони мне, когда он пошлет тебя, — наконец, бросает Саня и с силой хлопает дверью забора прямо перед носом у вратаря, Игорь чуть растерянно вздрагивает от громкого железного звука и тихо усмехается.
Разобрался, блядь.
***
— Смолов, какого хрена ты здесь забыл? — начинает возмущаться Саша, едва открыв дверь во двор. У него сегодня день визитов что ли?
Федя сам не знает, на что он надеялся прилетая в Питер, но у него травма, больничный и куча ушедших в никуда сообщений за последние две недели. Он смотрит на своего раздраженного мальчика и понимает, насколько двинулся по нему крышей. Капитально и бесповоротно. И пусть ему с Саней хуже, чем без него. И пусть это, блядь, неправильно. И пусть их снова обсуждает хоть весь мир. И пусть он похерит свою чертову карьеру, если его Саше так будет лучше. Его Саше с ним лучше. Но вместо огромной сумбурной тирады он лишь не особо вежливо бросает:
— Может, пустишь или мне так и торчать тут? — смотрит исподлобья своими темными глазами и для пущей убедительности прихрамывает, переступая с ноги на ногу. Знает ведь сволочь, что больного Саша никогда не бросит. Кокорин морщится, открывает шире калитку и кивает в сторону дома. Федя хромает изо всех сил, ковыляя по плитке, в какой-то момент ему самому кажется, что он переигрывает, но тут же неудачно наступает, и колено отзывается прокалывающей болью. Он падает на первый попавшийся светлый стул, который хоть и является модным и типа «под старину», на деле же еще хуже чем те древние, что были у бабушки на даче. Спинка маленькая, сидение тоже, кто вообще их покупал…
— Ты чего приперся? — Саня смотрит на попытки Феди удобно вытянуть ногу и складывает руки на груди.
— Поговорить, — шипит Смолов и расслабленно выдыхает.
— По-быстрому. Говори, что надо и вали уже, — грубо кидает Саша, раздраженно хмурясь.
— Я, короче, подумал, — начинает Федя, но его тут же перебивают:
— Тебе полезно.
— Ой, не ёрничай, — морщится он. — Я подумал и решил. Контракт с Локо для меня последний, — вдруг выдает Смолов, поднимая на Саню серьезный взгляд и заставляя того нахмуриться еще больше. На этот раз просто от непонимания. — Он закончится в двадцать втором году и нового не будет.
Кокорин фыркает.
— Естественно, ты ж уже будешь старым.
Федя устало закатывает глаза.
— Я заканчиваю на этом контракте и переезжаю к тебе, — твердо продолжает он, Саша настораживается и, не глядя, тянется за своей кружкой с чаем, в тайне надеясь, что тот сейчас превратится в водку. Ему бы не помешало.
— И нахер ты мне сдался? — неуверенно тянет парень.
— Я буду жить с тобой.
— Да упаси Господи! — вдруг с искренним ужасом вскрикивает Кокорин.
— Я тебе так надоем своим присутствием, что единственной возможностью от меня избавиться, будет просто пристрелить, — мстительно улыбается Федя.
— Проще сделать это прямо сейчас, сиди здесь и никуда не уходи, — просит его Саша, разворачиваясь в сторону входной двери.
— Это еще не все, — упрямо продолжает железнодорожник.
— Да Бога ради, Смолов! — восклицает возмущенно Кокорин. — Я не знаю, что ты себе придумал, я не знаю, что тебе там в голову ебнуло, может ты не коленом долбанулся, а головой, честно, я не удивился бы, но ничего не будет, — он смотрит на бывшего любовника разозлено и произносит последние слова едва не по слогам, наверное, чтобы тому стало понятнее. — Ничего, Смолов. Все давным давно кончено.
— Это неправда, — улыбается Федя.
— Ладно, посидим подождем пока ты меня доведешь и я выкину тебя нахуй за шкирку отсюда, — машет на него рукой Саша. — Я, пожалуй, сделаю себе попкорн ради этого.
— Я не уеду никуда из России, потому что все эти Европы слишком далеко и на дорогу будет уходить слишком много времени, а это значит кому-то будет влом летать, так что нахер их, — продолжает Федя.
Он не совсем понимает — зачем именно он расписывает все в таких красках, но ему очень хочется дать понять Саше, что ради него он готов поступиться своей карьерой. На этот раз он определенно готов. Может, в силу возраста, может, в силу дурацкой необходимости в другом человеке, в силу какого-то понимания, озарения, он не знает. Но его карьера это их вечный камень преткновения. Должно же это когда-нибудь кончиться? Он всегда честно надеялся, что Саша переболеет, он всегда в это честно верил, что такой мальчик не останется один, не останется несчастен. Но сейчас он видит, что с годами ничего не меняется, ничего не проходит. Он бы перетерпел, он бы всю жизнь терпел, честно, если бы Саша был с кем-то счастлив, он бы молчал. Не выставлял дурацкие условия и не лез бы в его жизнь.
— Федь, — тихо зовет его Кокорин, смотря с каким-то то ли сочувствием, то ли жалостью, — как мне еще понятнее объяснить тебе, что между нами больше ничего не будет? У нас никогда ничего не будет. Почему ты так уверен, что после всего этого дерьма, что ты мне преподнес, я буду тебе верить? Как у тебя вообще смелости хватило, прийти сюда? — улыбается Саша.
— Возможно, это обезболивающее, — чешет затылок Смолов, растерянно оглядываясь и останавливаясь взглядом на прищуренных полных боли глазах. Глупо улыбается, отворачивается, закусывает губу и тихо хмыкает. Он обещал себе никогда этого не говорить. Никому не говорить. Он слишком стар для всего этого, разве нет? — Я всегда любил тебя, Сань, — ведет Федя плечом, боясь повернуть голову. — Всегда.
Кокорин кивает, неловко смотрит на белый паркет, облизывает губы и хрипло бросает:
— Твоя любовь — не мои проблемы…
