***
Наверное, по всем канонам ему сейчас надо продолжать сходить с ума, ломать вещи, впасть в истерику или что там еще нужно делать в таких ситуациях? Что вообще люди делают в ситуациях, когда их предают лучшие друзья? Что люди делают в ситуациях, когда люди, которых они любят, открыто предпочитают им кого-то другого? Что вообще делают люди? Но ему срать на все каноны, он уже успокоился и делает по-своему. Впервые в жизни он чувствует себя настолько здоровым и живым. Ненависть тоже умеет придавать сил не меньше, чем любовь. Не меньше, чем отчаяние. Главное уметь говорить самому себе: «Мне нечего терять», — напоминать. Потому что терять уже действительно нечего. Знаете это состояние, когда вокруг не остается ничего, за что можно было бы зацепиться. Не остается прошлого, а будущего ты не видишь, и строить его даже в собственной голове не получается. Даже имея все исходные данные, даже не имея логический или математический мозг, ты понимаешь, что все старое осталось где-то там позади и ничего подобного уже не будет. Тебе не за что зацепиться, не за кого, во всем мире, так что ты просто кладешь на всю свою текущую жизнь. Это когда ты стоишь один, совершенно один во всем мире. И вроде можешь делать что угодно, ведь никто ничего не скажет, а вроде и делать уже ничего не хочется. И ты стоишь где-то посреди реки жизни и просто ждешь. Ждешь чего-то… Нового? Чего-то, что связало бы тебя с настоящим, что дало бы хотя бы призрак будущего. Каждый знает этот прохладный, наполненный сладким запахом свободы и воды воздух возле обрыва. Когда ты смотришь на зеленовато-синие, темные волны, слышишь этот размеренный рев, а ветер оплетает с головы до ног. Это свобода. Это свобода с привкусом сумасшествия, манящая прыгнуть. И он прыгает. По-своему, не в прямом смысле. Он делает то, на что в другой момент не хватило бы наглости, что в другой раз отозвалось бы уколом совести, что не позволило бы воспитание. Он один и говорит и делает то, что ему приходит в голову, не обдумывая. Он устал думать, пусть будет как будет. Он не пытается что-то отвоевать, ему плевать. Он не пытается кому-то понравиться, ему плевать. Он не пытается больше что-то скрывать, ему насрать. Он пишет правдивые смски и не ждет выходных. Он видит косые ревностные взгляды бывшего друга, но дать тому по лицу больше не тянет, вместо этого он лишь презрительно ухмыляется. Он знает, что он лучше, но доказывать это кому-то так поднастапиздело, что он даже не пытается. Он пишет то, что думает. «Тебе стоило трахать его лучше, а то у твоего Санечки такое расстроенное ебало, словно он и не имел вратаря №1» Он пишет то, что чувствует. «Убил бы нахуй обоих, да только с продуманством у меня с детства не складывалось» Он просто пишет. «Я люблю тебя, мудила» Ему и ответ особо уже не нужен. Но он его получает. Каждый раз. Заставляя сильнее скрипеть зубами. «Почему бы тебе самому это не исправить? Раньше получалось» «Ты не единственный, у кого с умом не складывается до сих пор. Вас двое» «Не так это называется» И заставляя напоминать себе, что он не ждет выходных.***
Ему впервые дают возможность бороться. Бороться за что-то нужное. Он думает, что если бы тот его не видел и не чувствовал, то вряд ли вызвал бы такой интерес. Вызвал бы такое желание что-то отстаивать. Вызвал бы такое чувство кого-то равного. Кого-то любопытного. Кого-то, кто хуже и куда опаснее чем он. Он чувствует, что эти отношения могут либо дать ему нечто, о чем он и не мечтал, либо полностью сломать. Вратари учатся предугадывать таких, как он. Предугадывать действия, мысли, маневры, по случайному взгляду, движению, за доли секунды. Ему нельзя быть предсказуемым или мягкотелым. Но и он видит, все видит. Слышит оповещения об смс в раздевалке. Слышит и свой телефон, орущий на разные лады одну и ту же песню. А Артем словно в насмешку сменяет рингтон. Это и не важно, теперь у каждого из них свои чувства и свои ассоциации. Теперь у каждого из них свой капитан. А он знает Артема настолько, что может с легкостью написать к нему руководство по эксплуатации. И он почти уверен, что снова обойти его не составит труда. Да, он не так повернут, да, он не такой, да, у него есть прошлое, да, он еще не любит. Но и отступать он больше не собирается. У него больше нет возможности ошибиться. Только не в этот раз. И он пытается делать то же, что и Артем, продумывает каждое слово, каждый шаг, но это не помогает, и он думает, что у Дзюбы это тоже не срабатывало. Игорь видит их насквозь. «Заигравшиеся дети», — высокомерно говорит он. А Саня понимает, что они оба ему, в общем-то, нахуй не нужны.***
— «Ты приедешь?» Есть желание ответить: «Нет», — потому что куда-то ехать не хочется абсолютно. Если быть честным, то не хочется даже вставать с постели. По утрам не хочется даже вставать. Лежать вот так и придумывать себе будущее. Придумывать, что делать в отпуск. Придумывать, что делать вечером. Придумывать, что делать дальше. Но он знает, что не сделает ничего из того, что придумал. Ему явно не хочется никуда ехать, даже поднимать себя не хочется. Выключить телефон, и пусть оно там как-нибудь само. Все ведь можно было бы решить и без него. Но вставать приходится. И ехать тоже. Приходится, потому что чувство ответственности отключилось еще не настолько, чтобы позволить себе забить. Он устал. Он просто невероятно устал. От всего того, что его окружает. От постоянных дерганий, каких-то новых чужих проблем, он устал постоянно думать. Одному. Одному куда-нибудь в Тайгу, и он был бы счастлив, пожалуй. Почему все должно быть так сложно? Саня лыбится, как дебил, а Игорь думает, как его все это заебало. Из вычурной машины орет музыка, и ему приходится ее перекрикивать, чтобы спросить: — Еще более пафосно ты появиться не мог? Нападающий уменьшает громкость, Акинфеев не понимает, как можно ездить на чем-то, что едва достает ему до живота. I don't like staying at home, when the moon is bleeding red… И как можно слушать нечто такое. — Господи, переключи, Бога ради, — тихо вздыхает он. Эти крики под бас гитару не его, настроение оставляет желать лучшего, так что если Саня не хочет огрести, ему действительно стоит вырубить эту хуйню. — А мне нравится, со смыслом, — смеется Кокорин. — Каким, нахуй, смыслом? И Саша сам понимает, что это больше действительно не важно, так что переключает на радио. — Не думал, что ты действительно приедешь, — признается он. — Ты звонил мне десять раз и это только за вчера, я испугался, что ты приедешь сам. — Чем займемся? — улыбаясь, спрашивает Кокорин, Игорь представления не имеет. Ему хочется просто где-нибудь лечь и не двигаться. Пару десятков лет. — Удиви меня, — бросает он. — Сегодня гонки… — Я устал гоняться за кем-то или чем-то в этой жизни, давай следующее, — без особого интереса просит он. — У меня есть бассейн. — А у меня конструктор Лего, я не совсем понимаю, что мы здесь сравниваем, — снова морщится Акинфеев, Саня хмыкает: — Ладно. Игорю хочется как-то странно и на внутреннем уровне закрыться еще больше. Абсолютно. Просто схлопнуться, как ракушке, ничего не слышать, не чувствовать и игнорировать все вокруг. Мимо пролетает трасса и леса, нападающий постоянно поворачивает куда-то все глубже в эти дебри, в которых каким-то чудом жив ровный асфальт. Солнце бьет по глазам, а Кокорин тихо бормочет что-то под радио. Асфальт заканчивается таким же удивительным образом, каким является само его наличие вдали от города. — Дальше придется пройтись, я не проеду, — поясняет нападающий, указывая на земляную дорогу, испещренную корнями деревьев, и первым выходит из машины, Акинфеев думает, что ему проще из нее сначала выпасть, а потом уже встать, с недоумением смотрит на доставшего из багажника полотенце Кокорина и вопросительно вздергивает бровь. — То есть мое игнорирование твоего бассейна ни о чем тебе не сказало? — Ну, почему же, — притворно удивляется Саня. — Сказало… У тебя есть конструктор Лего, — улыбается он и первым выходит на дорогу. Вратарь закатывает глаза под солнцезащитными очками и плетется следом. — Ты же не думаешь затащить меня туда? — указывая на воду за расступившимися деревьями, спрашивает он. — Думал, но если хочешь, можешь просто полюбоваться мной. Закатывать глаза у Игоря скоро войдет в привычку. И он какое-то время действительно просто стоит, смотрит, опаляемый солнцем и омываемый прохладным наполненным запахами воды воздухом. Смотрит куда-то намного дальше с интересом разглядывающего его Саши. Игорь знает, что он не центр вселенной. И ничто не замешано исключительно на нем. Но каждый раз, просыпаясь, возникает чувство, что все вокруг так или иначе имеет к нему отношение. Столько всего. Все эти люди. Какие-то ниточки к ним. Все действия и решения влияют на тех, кто рядом. Всего этого вокруг него так много. Проблем мало, на первый взгляд их особо-то и нет. Ничего такого-то и нет. Все нормально, кто-то живет намного хуже. Но ему кажется, что все это настолько важно. Что всего этого, о чем ему нужно заботиться, так много. И все больше с каждым днем. Ни одна из его проблем не является настолько важной. Но откуда тогда это чувство? Откуда тогда эта злость, откуда эта глупая безысходность, откуда эта долбанная инфантильность. Откуда это все в его блядской голове. Откуда эта беспонтовая осознаваемая жертвенность. Почему оно не проходит, если он осознает все. Почему оно не может решиться все само. Почему нельзя просто все сделать нормально. Почему нельзя все наладить. — Это помогает, — одними губами шепчет Саня, словно читая мысли. Игорь бросает одежду на траву и ныряет в холодную темную воду с разбега, плывет в полном мраке, не желая открывать глаза. Холод и темнота обволакивают, заставляя хоть на время потерять любую связь с реальным миром. Саня прав, это помогает. Он выныривает и вместе с первым вдохом получается вдохнуть как-то изнутри. Словно он действительно оставил часть себя и мыслей где-то на берегу и теперь они его не достанут. Оставил там под солнцем сгорать и уноситься пеплом. Кокорин как ребенок, видя, наконец, разгладившуюся морщинку между бровей плескается водой в лицо, Игорь фыркает и улыбается. Впервые за неделю. Он притягивает парня к себе и целует, чувствуя вкус воды на губах, посреди темных волн и свистящего в ушах ветра. Не все, кто тебя видят, хотят причинить тебе зло.***
— Если ты думаешь, что останешься у меня, то ты ошибаешься, — хмыкает вратарь поздно вечером и пытаясь выпроводить нападающего из своего номера. — Я не собираюсь оставаться у тебя, — улыбается тот, покорно отходя к двери и оборачиваясь. — Я собираюсь оставить тебя себе, — серьезно заканчивает он, глядя растерянному Игорю в глаза. — Дело не во мне… — Нет, в тебе, это все ты. — Да при чем здесь я?! — взрывается вдруг Игорь, тут же начиная ненавидеть себя за эту вспышку и качая головой. — Не я, — тихо начинает он. — Это не я, и ты это знаешь. — Больше нет, ясно? Больше нет, понимаешь? — как одержимый бормочет Саня, хватая его за руки, Акинфеев вырывается и заводит их за голову, опуская взгляд. Он не знает, как еще объяснить. Усталость наваливается с новой силой, а ни одной идеи разрешения любой из его проблем так и не находится за весь день, и он понимает это только сейчас. — Только ты. — Рифма, — огрызается раздраженно он, Кокорин хмурится. — Какая еще рифма? Блядь. — Не важно, не нужно, не зацикливайся. — Да почему?! Зачем ты говоришь все это? — не выдерживает нападающий. — Чего ты хочешь добиться? Игорь лишь качает головой. Как хорошо все начиналось. Одна дурацкая фраза. Все всегда начинается с одной дурацкой фразы. — Хватит ломать меня. До тебя уже все сделали, — зло бросает Саша. Он не может. Он не может себе этого позволить. Он не может позволить ему остаться. Он не может позволить себе немного побыть честным. Немного побыть с кем-то, с кем можно быть честным. Он не может себе позволить хотя бы ненадолго забыть обо всем. Хотя бы ненадолго почувствовать что-то сродни счастью. Не может себе позволить к кому-то привыкнуть. Позволить кому-то себе понравиться. Он не может позволить себе побыть человеком. Он не может себе позволить быть с ним. Быть нужным. Быть желанным. Быть для себя. Он не может позволить себе жить для себя. — Посмотри на меня, — просит Саша, обнимая руками за шею, Игорь отворачивается и поджимает губы. — Посмотри, — снова просит он. Он знает или чувствует, может, как-то видит, вратарь не уверен, но у этого парня явно какой-то божий дар читать его мысли. Они упираются лбами, и он просто закрывает глаза. Как же он устал жить для кого-то. — Нужен ты, — почти в губы шепчет Кокорин. Игорь стискивает зубы и жмурится. Ему очень хочется сейчас просто поверить. Ему очень хочется верить, что он нужен. Он целует зло и глубоко, с силой обнимает за талию, задирает футболку и проводит рукой по рельефным мышцам живота, вспоминая забытое чувство чьей-то голой мягкой кожи. Телефон в заднем кармане вибрирует, пока Саня ставит ему засос на шее, Игорь достает мобильник одной рукой и щурится, в темноте смотря на яркий экран. «Пожалуйста, не делай больше глупостей» Это отдается писком в ушах и чувством сна вокруг. Все резко пропадает и сужается до темных строк на белом фоне, разрываясь набатом собственного пульса в голове и бьющегося о ребра сердца где-то под горлом. Надо ли говорить, что после этого уже ничего не хочется? Он пытается мягко отстранить Кокорина, тот смотрит с непониманием и растерянностью, пока не замечает светящийся в руке телефон. — Серьезно? И он не злится, он действительно не понимает. Он недоумевает. Какого черта? Игорю хочется закончить все сейчас. Послать обоих нахуй и уехать. Только бы это все кончилось. Пожалуйста? Сколько можно?! Что еще он должен сделать?! Он отступает на шаг и тихо просит: — Уходи. — Да какого хрена?! Ты каждый раз будешь сдаваться, стоит ему написать? Он преследует тебя, даже когда его нет рядом! Сколько еще ты будешь оглядываться?! Выйти из окна не кажется уже такой плохой мыслью. Просто закончить этот разговор. Закончить хоть что-нибудь из этого всего. — Пожалуйста… — Тогда почему бы тебе не выбрать его? — зло спрашивает Саня. — Дело не в нем. — Дело всегда в нем. — Ты не понимаешь, — усмехается Акинфеев. — Ты видишь, но не понимаешь, — Кокорин хмурится, а Игорь насмешливо продолжает: — Ты, он, кто-то другой, это не важно, неужели ты не понимаешь? Не важно, кто будет между вами третьим. Друг другу нужны лишь вы. Почему вы этого не понимаете? Саня улыбается одним уголком губ и отворачивается, какое время молча думает и, наконец, тянет: — Я подожду, — Игорь легко щурится, его очередь не понимать, тогда нападающий снова улыбается и подходит вплотную. — Я подожду, пока ты поверишь. Но отказываться я не собираюсь, так и знай, — уверенно произносит он, легко целует Акинфеева одними губами и уходит, тихо закрывая за собой дверь. Игорь садится на пол возле огромного окна, смотрит на ночной светящийся город и выключает телефон.***
Над улицей парит духота, он сидит в тени за самым дальним и, о чудо, свободным простеньким железным столиком. Второй стакан кофе не помогает проснуться от слова «совсем». Он перекатывает между пальцами пакетик с так и не пригодившимся сахаром и без особого любопытства смотрит на проходящих мимо по узкой улице людей. Черный Мерседес нагло паркуется едва не на пешеходном переходе. Он с какой-то нервозностью смотрит на вышедшего из нее парня, тот не спеша приближается к его столику, щурится от попадающего в глаза солнечного света, устало падает на стул напротив и отбирает у не сопротивляющегося Игоря полупустой стаканчик. Проводит по Акинфееву оценивающим взглядом и презрительно хмыкает. — Выходные проходят удачно, я смотрю, — наконец, бросает он, Игорю становится неловко от этого взгляда, он трется подбородком о плечо, в попытке скрыть одновременно и смущение и синяк на шее размером с пятирублевую монету. — Ну, а я здесь на кой хуй? — замечая это и язвительно улыбаясь, спрашивает Артем. — Все не совсем так, как выглядит, — выдавливает вратарь. — Выглядит паршиво, — усмехается Дзюба. — Зачем позвал? Тут и без меня вроде все налажено. — Бля, можно без этого? — не выдерживает Игорь и зло хмурится. — Нет. — Вы сами меня втянули, хватит делать вид, что ты здесь не при чем, — Артем в ответ закатывает глаза и раздраженно отворачивается. — Вот, возьми, шатался здесь, пока ждал тебя, — Игорь берет с соседнего стула небольшую книгу и осторожно кладет ее на стол, нападающий смотрит на него с подозрением, но руки к книге тянутся сами. Он делает вид, что ему абсолютно неинтересно, но на обложке красуется фамилия «Сенкевич», так что получается у него с трудом. — Спасибо, — тихо бормочет он. — Если ты действительно не хочешь меня сейчас видеть, я уеду, — уже намного спокойнее произносит Игорь. — Ничего ужасного в этом нет, просто увидимся в следующий раз. — А ты чего хочешь? — Чтобы ты перестал бесить меня и немного спать. Спать даже больше, потому что тогда тебя можно игнорировать, — признается Акинфеев и словно в подтверждение своих слов зевает. — Не знаю, просто хотел побыть с тобой, раньше это помогало, — устало тянет он. — Почему со мной? — щурится Артем. — У тебя фест дебильных вопросов или что? — Почему со мной? — повторяет он, Акинфеев вздыхает и пораженно машет головой. Что, блять, за характер. А то сам не знает. Нет же, блять, знает. Все знает, но каждый раз, сука, хочет, чтобы сказали, открыто подтверждая его правоту. Ему надоело думать. Хочется расслабиться, закинуть подальше телефон или игнорировать, зная, что кто-то другой вместо него ответит на звонок. Просто побыть со своим другом, этого так много? В тепле, уюте, с человеком, который его понимает и ничего не требует. С которым не нужно спорить, не нужно думать и ждать подвоха каждую секунду. — Потому что я устал и ты мне нужен, — сдается Игорь и следит за реакцией. Что, что вообще можно ответить на вот такое блядское «почему»? Потому что ты мой друг. Потому что с тобой мне легко. Потому что мы понимаем друг друга. Потому что я хочу немного спокойствия. Потому что я хочу отдохнуть и с тобой это получится лучше всего. Потому что мы давно не виделись и, блять, да, я скучаю. Потому что я тоже человек. Артем молча смотрит, изучает, ищет что-то, в малейшем жесте, в раздраженно сведенных бровях, в опущенном взгляде, а потом поднимается со стула и бросает: — Пойдем. — Куда? До аэропорта я и сам могу добраться, — огрызается вратарь, Дзюба первый раз за утро улыбается. — Да хрен тебе теперь после такого, — тихо посмеивается он и идет в сторону машины, Игорь молча бредет следом, он едва не врезается в резко обернувшегося Артема, тот взглядом снова упирается в синяк на шее и осторожно касается его пальцами, отчего Акинфееву приходится наклонить голову. — Но вот этого больше не будет, ясно? — серьезно спрашивает нападающий, Игорь не совсем понимает, что тот имеет в виду, но ему становится неловко, так что он просто на всякий случай кивает. Квартира Артема встречает его теплом, закрытыми шторами и запахом кофе, усиливая желание лечь на ближайшую мягкую поверхность, обнять кружку и хоть немного насладиться спокойной жизнью. Артем это видит, тихо усмехается и послушно топает на кухню. Они еще минут десять спорят о том, какой канал оставить, Дзюба ратует за мультики про богатыря, Игорь за путешествия с Арманом. У Артема кроме кукурузных хлопьев не находится ничего, даже молока, так что они едят их всухую прямо из пачки, Акинфеев вытягивает ноги, разваливаясь с одной стороны углового дивана и пытаясь отвоевать хоть часть подушки у лежащего на другой стороне Артема. В какой-то момент забирает пульт у едва открывающего глаза друга и вырубает нахер бормочущий и мешающий спать телевизор. Нападающий сносит пачку с оставшимися в живых хлопьями со стола, неловко перебираясь к Игорю, обнимает того со спины, прижимая к себе, и в полудреме снова замечает синяк на открытой шее. Сон проходит сам собой, он смотрит на неровный кровоподтек и мягко целует, Игорь хмурится, распахивая глаза и чувствуя ласкающий его шею горячий язык, а потом болезненно стонет, зажмурившись, когда Артем зло кусает его и пытается оставить засос на том же месте. Вратарь хватает его за волосы и оттягивает от себя, вырывается из объятий и оборачивается, смотрит раздраженно и недовольно, разочарованно. Дзюба грустно улыбается и неуверенно тянет к нему руку, Игорь отталкивает ее от себя и поднимается. Артем упирается лбом в спинку дивана, скрежещет зубами и поднимается следом. Ему хочется сказать: «Подожди, не сбегай, пожалуйста». Но Игорь не бежит, он держится за голову и ходит из угла в угол, как загнанный зверь. — Зачем? Зачем все это? — едва не скулит он от досады, не останавливаясь. Артем не знает, что ответить. Ему нечего ответить. Он сам не понимает, как так вышло, и иногда ему кажется, что он просто видит какой-то кошмарный сон, от которого вот-вот проснется. Он молчит и смотрит на свои пустые руки. — Почему? — меняет вопрос Игорь, останавливаясь напротив. — Почему я? — Я не знаю. — Что значит «не знаю»?! — Что я должен ответить?! — в тон ему, не сдержавшись, кричит нападающий. — Я не знаю! — Почему сейчас? Мы знакомы столько лет, почему сейчас? — Я не знаю, — пожимает Артем плечами, Акинфеев воет от бешенства, с силой хватаясь за шею. — Ты был с ним все это время, — шипя от злости начал он, — ты был с ним. И все было нормально. Ты улыбался с ним, ты дружил с ним, ты жил с ним, ты спал с ним! Чего тебе не хватило? Я здесь при чем? — Почему ты не вспомнил об этом, когда трахался с ним?! Ты не подумал ни о чем из этого! Ты не подумал, что он может быть мне нужен, или о том, что я твой друг. Ты об этом не думал! — приближаясь к опасно сощурившемуся капитану, кричит Артем. — Хватит делать из себя жертву, ты ей не являешься. Игорь молчит долгих десять секунд, рассматривая раздраженное лицо Дзюбы, а потом вдруг согласно кивает. — Точно… Ты прав. Я не жертва, — бросает он ровным тоном и обходит Артема, направляясь к двери, тот уязвленно поджимает губы и хватает Акинфеева за предплечье, вратарь вырывается и отталкивает друга. — Хватит с меня вас обоих, ебитесь сами как хотите. — Не делай этого… — Вас кроме вас самих никто не интересует! От него я ждал такого, но не от тебя. А теперь понимаю, как вы так долго уживались вместе и умудрились не сожрать друг друга раньше. Вы одинаковые! — И почему же от меня не ждал? — Потому что ты был моим другом! Я доверял тебе. Я верил тебе. Я был с тобой все это время, а ты решил, что, на моем примере крутость свою показать? Или что? Что изменилось? Все же было нормально, зачем портить?! — Я все испортил? — Блять, точно, это же я приехал к нему домой, рассказать, какой он пидорас! — Тебя никто не заставлял ебаться с ним! — Да схуя… — Это ты виноват! Ты во всем этом дерьме виноват! — орет Артем, теряя последний контроль над собой, Игорь закрывает глаза руками и отворачивается. Хочется заткнуть уши и оказаться как можно дальше. — Во всем виноват только ты! — выкрикивает нападающий последний раз, Акинфеев просто устало машет головой. «Я не справлюсь», — понимает он, слыша за спиной тяжелые шаги Артема и грохот закрывшейся двери. Дзюба хлопает дверью Мерседеса, трет лицо руками, ерошит волосы и оглядывается. Заводит машину и выруливает на дорогу, подрезая какую-то синюю Тойоту и слыша недовольный гудок позади. Он подъезжает к знакомому частному дому с единственным желанием убить кого-нибудь. Хоть кого-нибудь сегодня. Пожалуйста. И долго сигналит, пока на подъездную дорожку не выходит хозяин. — Ну и хули орешь? — раздраженно спрашивает Кокорин, пряча руки в карманы джинс. Спасибо. И хрен его знает, кого он там благодарит, но все то огромное количество святых в христианстве как-нибудь само разберется. Он заносит руку для удара даже не успев подойти к приятелю, Саня уклоняется, ставит подножку и добивает кулаком куда-то под лопатку, заставляя неловко упасть боком на грязный асфальт. Артем поднимается, хватает за запястье в обратном выпаде и заводит чужую руку за спину. Кокорин падает на колени и болезненно стонет, пытаясь свободной рукой дотянуться до волос. — Да хоть сломай, нихера не изменится! — кричит он яростно и упрямо, зная, что Артему хватит того гнева внутри, чтобы переломать ему все, что можно. Но вместо этого он стискивает зубы и, отпустив руку, ногой бьет по спине. Саня снова падает, успев выставить перед собой одну руку, оборачивается и садится прямо на асфальт. Дзюба смотрит с ненавистью и болью одновременно. — Тебе ведь он даже не нужен, — шипит Артем, Кокорин мерзко усмехается. — Это ты мне больше не нужен. Дзюба щурится, подходит ближе и садится на корточки напротив Сани, с каким-то странным взглядом рассматривает его лицо и осторожно касается пальцами щеки, медленно целует, закрывая глаза. Кокорин недоуменно хмурится и стискивает челюсти до боли. Артем отстраняется и чуть удивленно хмыкает, закусывает губу и шепчет, смотря прямо в глаза: — Ты не получишь его. В любом случае не получишь. Не я, так никто, ты был прав, и я действительно сделаю это. Может, я и испорчу ему всю жизнь, но кроме меня никого не будет. Его у тебя не будет. А вот я могу остаться. И Дзюба, пожалуй, один из немногих, кого Саша мог бы не то, что бояться, но понимать, что тот действительно в состоянии сделать его жизнь намного хуже. Но играет принцип, гордость, упрямство, соперничая в голове с реальной возможностью потерять все. Блядский журавль в небе не даст покоя. — С чего ты решил, что ему хоть кто-то нужен? — усмехается Кокорин, с интересом смотря на приятеля. — С чего ты решил, что он останется хоть с кем-то? А ты? Ты задумывался о том, что будет потом? Ну добьешься ты своего, а что дальше? Тебе ведь всегда сам процесс интереснее, чем конечная цель. И с ним будет то же самое. — Не сравнивай… — Почему? Он ничем не отличается от всего предыдущего, что приходило тебе в голову. Ты ведь даже не знаешь, что делать с ним потом. Интерес пройдет, и ты уйдешь. Еще и недоволен будешь, что приз-то не таков, каким казался. Ты уничтожишь этим вас обоих. Все ради того, чтобы показать, кто здесь главный? А что если он окажется сильнее, чем ты? Приползешь обратно поджав уши, я не буду тебя больше жалеть. — Жалеть здесь нужно только тебя. — Уверен? — хмыкает Саня. — Кроме руки у меня ничего не болит, — Артем опасно щурится и устало садится на асфальт напротив приятеля. — И что дальше? Будем делить его по четным и нечетным датам? — Дальше ты съебешься, — огрызается Дзюба неуверенно. — Этого не будет. Не в этот раз. Пусть он бросит меня через неделю, месяц или год, но я не сдамся больше. Тебя он тоже бросит, если ты не перебесишься раньше. Ему никто не нужен. Никто из нас. Он подождет, пока мы успокоимся, и уйдет. Но ты этого не понимаешь и оттого злишься. Я понимаю, так что мне плевать, что ты будешь говорить или делать. Я понимаю, что в итоге ни у кого из нас нихрена не выйдет, — с грустной улыбкой и сочувствием проговаривает Саша. — Мне жаль. — С чего ты вообще это взял? — раздраженно бормочет Артем, обнимая свои колени. — Видно, — ведет Кокорин плечом. — Это видно, просто ты смотреть не умеешь. — И что теперь? Мне сдаться? — Не я к тебе приехал, Тём, — напоминает он приятелю. Как-нибудь со временем все устаканилось бы, он понимал это, потому и не спешил. А вот Артему надо все и сразу. Так не бывает. — Мне это надоело, — чешет Дзюба глаза, Саня понимающе кивает и поднимается на ноги. — Пойдем, выглядишь как бомж, приведи себя в порядок, — машет он головой в сторону дома, Артем встает и облизывает губы. — Мне, наверное, лучше… — кивает он в сторону машины, а потом вспоминает устроенный ими скандал и думает, что, наверное, сейчас не стоит попадаться Игорю на глаза, чисто чтоб тот не уебал по доброте душевной и чтобы не развязать новый. — Хотя, наверное, и нет, — заканчивает он тихо, Кокорин неловко улыбается и подходит ближе, кладет приятелю руку на шею, заставляя поднять на себя взгляд. — То, что этого будет мало, не значит, что от этого нужно отказываться. Артем кивает, пытаясь понять и принять все сказанное Саней, тот всегда каким-то непостижимым образом оказывается прав. Он упирает лбом в лоб друга и выдыхает, неуверенно обнимает его, пытаясь привычно спрятаться за ним, как и всегда в случае неудачи. Саша тихонько усмехается ему на ухо, знакомые объятия дарят какую-то надежду, и все в Саше какое-то знакомое и давно привычное. Все давно какое-то общее и разделенное на двоих. Он неловко смещается и целует приятеля в плечо, скрытое тонкой футболкой, за что тут же получает глубокий поцелуй в губы. Все в них заточено уже друг под друга, движения рук, языка, губ, чей-то тихий вздох горячим дыханием на открытой шее, твердые мышцы покрытые мягкой кожей под пальцами, и словно ничего не было. Они снова остаются вдвоем в своем безумном мире. Может, Игорь был прав? И им больше никто и не нужен? Им никто больше не нужен, пока, переодеваясь, Саня не замечает светящийся дисплеем смартфон Артема на столе, привычно хватает телефон друга и тянет: — Тём, а где вторая машина? — Дзюба прячет шнурки внутрь кроссовок и удивленно приподнимает брови. — Возле дома, — пожимает он плечами и подходит ближе, забирая телефон у друга. — Убери свои дрова, — шипит напряженно Кокорин, едва не бегом вылетая на улицу. «Ключи от Ровера под задним бампером» — Я не понимаю, — презрительно морщится Артем, выходя следом. — Убери машину! — он хмурится, смотря на бесящегося Саню, которому мешает выехать его Мерседес и тогда до него, наконец, доходит. Зачем тебе брать и прятать ключи от машины? Только если ты на ней куда-то ездил, а вернуть связку владельцу нет возможности. Он сглатывает соленую слюну и проходит мимо Саши, не поднимая на него глаза, медленно садится в Мерседес и заводит двигатель, чуть проезжает вперед и в заднее зеркало наблюдает как с пылью и визгом стартует с места блестященький Буггати. Все эмоции пропадают словно по щелчку. Становится холодно под северным солнцем, он крутит телефон в руке и, сдавшись, пишет смс на старый номер, надеясь, что тот еще работает. «Ты мне помочь не хочешь?»