***
— Сколько сейчас времени? — А что? — Просто скажи, сколько времени, — нетерпеливо попросил Дзюба, Игорь по ту сторону телефона зевнул и щелкнул чайником. Артем уже умудрялся по одним звукам ориентироваться в том, что сейчас делает Акинфеев. Знал, как щелкает чертов чайник, и отличал этот звук от щелчка переключателя. Знал, как шуршит дверь балкона, и знал, как забавно шепелявит друг с зубной щеткой во рту. Это уже клиника, да только Артем не уверен, что хочет сдаваться. Хотя… Говорят, там убойные колеса. — Шесть утра, а что? — Ты дома? — А где я, бля, по-твоему, должен быть в шесть утра? Но судя по ощущениям, я на матче ЦСКА: Зенит. — Почему ты не спал? — Потому что ты мне позвонил, придурок… — Не сейчас, когда я написал тебе, почему ты так быстро ответил? — Потому что это было громко! — Ты мог подождать до утра, нет? — Я не могу тянуть с ответом, когда это касается тебя. — Почему? — Потому, бля, че за вопросы с утра пораньше? — недовольно вспылил вратарь, заваривая кофе. — Потому что?! — надавил Дзюба. — Потому что я, бля, боюсь не успеть! Доходчиво? Ты читал свои смс? Они выглядят так, словно ты собрался прыгать с моста. Так что, да, я чертовски пугаюсь их посреди ночи и не могу ждать утра, потому что не хочу потом смотреть новости с заголовком: «Нападающий сборной России покончил с собой в Австрии!» — Я не суицидник, — фыркнул презрительно форвард. — Если ты почитаешь свои долбанные сообщения, то будешь, — рыкнул на него Игорь. — Не знаю, что за херня там с тобой творится, но мне это не нравится. Ты медкомиссию прошел? — Да, и я здоров, папочка, спасибо, что переживешь. И нет, у меня не поехала крыша, — «разве что совсем чуть-чуть», — додумал про себя Артем, — я всего лишь немного расстроен. — Ага, ну, ладно, отлично, ты прошел комиссию, у меня только один вопрос — блять, как?! — Не ори мне на ухо. — Да я уже не знаю, что мне с тобой делать… — Любить, холить и лелеять. — Рифма, Тём. Ты готов к сегодняшнему? — снова зевнул Акинфеев, судя по звукам, наливая себе кофе. В черную кружку. — Не знаю, они на меня все так смотрят, словно я должен в одиночку играть и выигрывать, — передернуло Дзюбу при воспоминании об этих взглядах. — Серьезно, на меня даже Саня так смотрит. — Ну, ты ж теперь звезда. — Игорь, рифма, — вернул другу Артем, тот тихо усмехнулся. — Это разминка и ты ничего не должен, отдай мяч Кокорину и пусть позорится все девяносто минут. — А если серьезно? Как справиться с чужими ожиданиями? Когда все такие бегают вокруг, орут: «Эй, ты красавчик!», — и все ждут, что дальше ты будешь только лучше. А ты не знаешь, будешь ли? Если бы я знал, какой пиздец будет после, я бы отозвал заявку, честное слово. Я теперь вообще боюсь на поле выходить… — Артем, успокойся. Тебе не нужно оправдывать ничьи ожидания, слышишь? Пусть говорят, что хотят. Проблема чужих ожиданий и их нереализации в том, что люди сами себе придумывают, сами завышают другим планку, которую они бы лично никогда не потянули. Они вменяют, что ты обязан им за их ожидания. Но ты не обязан их оправдывать, это работа. И все, что тебе нужно, это делать ее, просто делать свою работу, хорошо или плохо, зависит в данном случае не только от тебя, любой хорошо выполненный проект — это коллективное дело, нельзя постоянно пахать за всех. Португалия, Аргентина, Испания — это все были команды одного игрока, и где они? Я понимаю, что эмоционально тяжело, постоянно боишься оступиться и сделать хуже, чем раньше, бояться, что тебя закидают камнями, это нормально. Но чем больше страха, тем больше сомнений. Чем больше сомнений, тем больше глупых ошибок, поверь мне. Не оглядывайся на других, не оглядывайся на чужие слова, на чужие взгляды, смотри вперед, смотри в себя, верь в себя, верь в команду и делай свою работу. Только вперед, Артем, у нас нет времени смотреть по сторонам. Сыграешь, тогда можно будет и послушать, что скажут, но сейчас — только вперед. — Страшно представить, какой счет мне пришлет телефонная компания за этот твой спич, — ошарашенно пробормотал Дзюба, Игорь фыркнул. — Ты же знаешь, что я сейчас могу тебя одной фразой сломать на несколько игр вперед? — Знаю, и благодарен, что ты этого не делаешь, — кивнул нападающий. — Спасибо, кэп. Серьезно. — Обращайся… — «А мне там осталось что-нибудь?» — Артем замер, услышав второй сонный голос в трубке. — Ты знаешь, где стоит кофе, — отозвался в сторону Акинфеев, нападающий сглотнул. Слабо знакомый мужской голос на заднем плане отзывался льдом в груди. Потому что в шесть утра случайных гостей не бывает. — Кто это? — голосовые связки свело, горло пересохло, а ладони почему-то вспотели. Бля, да Артем сам спит с совершенно другим человеком, но кто-то, ночующий у его Игоря, откровенно напугал. Как и то, что это почему-то парень. — М? Головин, — бросил вратарь. — «Что?» — тут же послышался приглушенный крик. — Ничего, спи! Так что ты там говорил? — Какого хера он делает у тебя в шесть утра? — неожиданно даже для себя, тихо прорычал Дзюба. — Вот это предъява! — оценил Акинфеев. — Илье изменяет, — усмехнулся он. — Тём, ты же знаешь, что не единственный, кто достаёт меня даже по ночам. Поругались они вчера, приперся уже под полночь… — «Это Дзюба там, что ли? Вы вообще все друг другу рассказываете? Хера ли ему не спится? Передай, что я его ненавижу, и хватит обсуждать мои отношения!» — возмущенно орал на заднем плане Саша, Артем считал собственные вдохи. — У него они самые интересные, пусть смирится, — глухо кинул нападающий, искренне пытаясь изобразить голосом веселость. — Да ладно? А как же твои с Кокориным? — нехорошо усмехнулся Акинфеев, Дзюба зажмурился, медленно выдыхая. — «Я так и знал!» — орет Головин. — Это не смешно, убери этого пиздюка из моего телефона, — холодно требует Артем, сжимая челюсти. Самое ебанутое, что он мог сделать, это загнать себя в ситуацию, когда человек, которого он любит, искренне верит в то, что у него есть отношения. Еще и с участием интересуется — как оно там? Типа: «Надеюсь, у вас все хорошо», — охуительно слышать такое от человека, на которого ты променял бы весь мир. — Дай мне пять минут, — просит Игорь полузащитника, тихо шуршит балконная дверь. — Ну и что это было сейчас? Да только Артем сам не знает — что. Очень хочется убедить Игоря и всех вокруг вообще, что между ним и Кокориным нихера нет, да только это и не правда и не поможет. Ему ничто уже не поможет, он врет столько и стольким, что пора записывать каждое слово, чтобы не запоминать. Хочется орать, что ничего нет, ничего и никто не значит, а смысла в этом ноль. Вроде — да я трахаюсь со своим лучшим другом, потому что никогда не смогу делать этого с тобой. Потому что ты никогда не подпустишь меня к себе на пушечный выстрел. Потому что я тебе не нужен. Да потому что ты даже, бля, не догадываешься о том, насколько нужен мне. Ты даже не догадываешься о том, насколько сильно не хочется слышать твой голос где-то рядом с собой, как не хочется видеть тебя вообще где-либо, а особенно в своей чертовой голове, едва закрывая глаза. Не хочется мечтать. Не хочется тянуть руки, не хочется помнить каждое блядское мгновение, когда ты был рядом. Не хочется ничего вообще связанного, блять, с тобой! Почему ему действительно нельзя было просто любить Саню? Почему вообще оно все должно было получиться так? Какого хуя это именно с ним?! Он не просил этой любви, он не просил этих соплей, он не просил нуждаться в ком-то и точно не просил на свою голову невзаимность на последней стадии. Что это сейчас было? Он не знает. Он слышит чужой голос в его квартире. Он ненавидит себя, каждый раз, смотря на Кокорина. Он видит его взгляд побитой собаки, видит его провокации, винит себя и чувствует все абсолютно то же самое, но по отношению к кому-то другому. Наверное, это и есть тот ебаный бумеранг, когда все возвращается. Почему нельзя просто сказать, почему в этом мире все должно быть настолько, блять, сложно, это же лишь социум, это же всего-то какие-то тупые эмоции, химические процессы, почему все должно быть так сложно в такой простой вещи, которую можно увидеть под микроскопом, но нельзя решить? Врут те, кто говорит про двенадцать минут.* Артем тихо дышит и молчит, сжимая свободной рукой подоконник. — Все не так, как ты думаешь, — наконец, выдыхает он. «Все абсолютно не так, слышишь, пожалуйста, поверь мне. Пожалуйста, поверь мне!» Да только смысл? Ему все равно, это тупо вежливость. Ему плевать, с кем ты там трахаешься, это, наверняка, самая последняя вещь, которая вообще может заботить его, глобальное потепление и то стоит выше. Это ничего не меняет! — Тём, мне все равно, что у вас там, это была шутка, — словно в издевку кидает Акинфеев. «Я не хочу, чтобы тебе было все равно… Я не хочу!» Нападающий смотрит на телефон в своих руках и просто сбрасывает вызов. А потом пополняет черный список в антивируснике.***
— Не звони ему больше, — шипит Кокорин, едва не бегом направляясь из столовой в свою комнату. — Просто проверь его, я не на Луну тебя слетать прошу! — орет Акинфеев в трубку. — Если человек игнорирует твои звонки, значит, это что-то значит, не думал об этом?! — Бля, Кокорин, иди ты нахуй! Просто, сука, проверь! Иначе я приеду и выебу вас обоих, это ясно?! — Не звони ему, — припечатывает Саша последний раз и бросает трубку, перед тем как влететь в комнату. Артем вытирает полотенцем мокрые волосы и смотрит удивленно. — Я думал, мы выезжаем только через час, — неуверенно кидая взгляд на часы, бормочет он, а Саша выдыхает. Захлопывает дверь и зло цедит: — Мне принцесса твоя звонила. — Чего? — Что слышал! — взрывается он. — Акинфеев твой звонил мне! Ты что серьезно бросил трубку? Ты чего добиваешься? Ты выводишь из себя человека с гипертрофированным чувством ответственности, ты головой, блять, вообще собираешься начинать думать? — Да, бросил, — легко пожимает плечами Дзюба и откидывает полотенце на стул возле шкафа. — Мне надоел этот разговор, — спокойно поясняет он. Слишком спокойно. Так, будто они обсуждают предстоящие выходные, а не ебаного капитана сборной, любой разговор о котором каждый раз заканчивался скандалом. У Саши волосы на голове начинают шевелиться, судя по ощущениям. От этого равнодушного голоса и пустого взгляда. «Перегорел», — думается ему, да только, блять, это же Артем, у него перегореть может, только когда тот добьется своего, вот тогда-то и теряет интерес. — Артем, что за херня? — нервно спрашивает Кокорин, приятель неопределенно ведет головой и подходит ближе, уверенно кладет руку ему на шею и целует его холодными губами. Медленно и… нежно? Какого хрена? В их отношениях никогда не было настоящей нежности, когда дело касалось постели, это было скорее вымещение ненависти и боли, у обоих. Не было никаких медленных поцелуев, не было никаких мягких объятий, нихуя этого не было. Были синяки на коже, сжатые в кулак волосы, закрытые глаза и болезненные стоны. И Саше очень хочется потеряться в этой невиданной нежности, ненавязчивых поглаживаниях, прохладных ладонях на спине и мягких губах на шее. Да только чем лучше сейчас, тем хуже будет потом. И не ему одному, от невзаимности Акинфеева страдают сразу двое. Кокорин отталкивает приятеля и выжидающе смотрит. — Какого хера он звонит мне, Артем? Ты думаешь, мне мало? Словно специально телефон в его руке начинает вибрировать, они вдвоем смотрят на экран, Дзюба отбирает мобильник и сбрасывает вызов, зло припечатывает друга к двери и вытягивает руку с телефоном в сторону. Грубо целует растерянного Кокорина, тихо щелкает затвор. Саша не успевает следить за происходящим, он не успевает даже отобрать телефон у уже что-то печатающего на нем Артема, как тот просто отбрасывает его на кровать и тут же тащит туда парня. Нависает сверху и кусает куда-то в шею, Саша морщится от боли, пока Артем с силой сжимает его бедро. — Объясни, — требует Кокорин, у него едва получается просунуть между их телами руку, чтобы отпихнуть от себя тяжелого приятеля, тот обхватывает его лицо руками и как одержимый шепчет: — Нахуй его. Нахуй его, слышишь, все, хватит с меня. По безумным голубым глазам Саша понимает, что это не все, это только начало, а дальше будет только хуже, потому что это какая-то истерика. Это просто истерика, и он не знает, чем она вызвана на этот раз, его не было всего час, что нужно такого было сказать, чтобы довести Артема до такого состояния? Телефон коротко вибрирует, Саня тянет к нему руку и кидает быстрый взгляд на светящийся дисплей, Дзюба же наоборот закрывает глаза, выдыхает и снова целует, зло и глубоко, кусая губы. Кокорин выворачивается и смотрит с каким-то сожалением в глазах. — Сказать? Артем машет головой, а у самого страх во взгляде. — Уверен? У него желваки на скулах выступают от напряжения, жмурится до пятен перед глазами. Саша подносит телефон к его лицу, голубоватый свет экрана отражается в глазах. Акинфеев 10:02 21.07.2018 Сочувствую. Вот тогда-то и становится хуже. Артем ложится рядом и закрывает глаза рукой. Кокорин неловко приподнимается на локтях и обнимает его, прижимая к груди и целуя в висок. Артем не плачет. Артем никогда не плачет. Он будто умирает. На несколько секунд, минут, часов, когда как. Просто умирает. И тогда Сане не остается ничего другого, как вот так же лежать, обнимать и гладить по спине. Иногда он не понимает своего друга. Ну чего он добивался, отправляя фото их поцелуя? Что, по его мнению, должен был ответить голкипер? Зачем, почему — эти вопросы бесполезно задавать переклинившему Дзюбе. Он сам на них не сможет ответить. Просто потому что вот так. Потому что ему так захотелось, потому что он так почувствовал, потому что ему так нужно было в этот момент. Это все бесполезно, этот человек живет моментом и эмоциями. У кого когда получалось объяснить эмоции? — Будешь со мной? — вдруг глухо спрашивает Артем, Кокорин грустно улыбается, смотря приятелю в глаза. — Я уже с тобой. — Серьезно. — Год назад я был бы счастлив это услышать. Но я слишком хорошо тебя знаю, так что меня устраивает и так, — признается Саша. А Артем понимает, что он больше не нужен даже человеку, который его любит. Хули уж хотеть от Игоря. — Ты ж, сука, лев, пусть с твоей ревностью Акинфеев ебется. Дзюба понимающе хмыкает и кивает. Он испортил все, что только можно было. — Собирайся, на завтрак ты можешь не ходить, а вот за матч тебя по голове никто не погладит, — бормочет Кокорин, садясь на кровати и пряча телефон в карман спортивок, Артем бездумно смотрит в белый потолок и молчит. — Слышишь? — Да, иду, — коротко отзывается он, даже не двигаясь. — Я жду тебя на улице, не появишься, я позвоню ему и скажу, чтобы приезжал и разбирался с тобой сам, это ясно? — Почему? — не понимает он. — Потому что он единственное, чего ты боишься.***
Александр Кокорин 8:05 21.07.2018 Я хотел бы извиниться, если тебя это оскорбило. Он не хотел этого Акинфеев 11:18 21.07.2018 Не втягивайте меня. Александр Кокорин 8:25 21.07.2018 Ты не представляешь, как глубоко уже увяз в этом Акинфеев 11:33 21.07.2018 Ебите друг друга, а не мои мозги.***
— Ниче се, какие люди, не скажу, что рад тебя слышать, — ехидно протянул Головин в трубку, Кокорин поморщился. — Ой, Сань, иди нахуй! — Боюсь, ты их все уже занял. — Откуда ты знаешь? — Что знаю? — напрягается полузащитник. — О, так ты не знаешь… — издевается над ним нападающий. — Я втащу тебе, честное слово. — Ну, про нас с Ильей, я подумал, ты знаешь, — с максимальным смущением проговорил Кокорин, Головин завис на несколько секунд. — Убью обоих, ты понял меня? Я достану блядский трофей с чемпионата и засуну его тебе в то место, которое ты всем подставляешь. Если, это правда, то, сука, молись, чтобы я нашел Кутепова первым… — Да уймись! Шучу я, ну, что ты… Господи, кому он нужен-то кроме тебя. У вас есть тренировка сегодня? — Да, и я за Илью я даю тебе пять секунд. — Акинфеев там? — семнадцатый чешет затылок и, хмыкнув: — А бывает иначе? — бросает трубку.***
Сумка с вещами тянет правое плечо, Саня оглядывает пустующие коридоры стадиона, двигаясь по наитию в перекроенном здании, из окон видно, как внизу бегает кучка «людей в черном». Парень проходит мимо многочисленных дверей и поворотов, останавливается перед раздевалкой и, глубоко вздохнув, распахивает дверь. Игорь поднимает голову от блокнота и чуть хмурится, совсем чуть-чуть. Словно это в порядке вещей, когда Кокорин прилетает просто так. Да каждую неделю так мотается, да. А вратарю похуй, он смотрит на него всего несколько секунд, а потом возвращается к своему блокноту. — Этот с тобой? — лишь спрашивает он, Саша отрицательно мотает головой, Игорь не видит, но по тишине понимает. А вот нападающий видит, видит, что зря приехал. С какой-то уверенностью в своей правоте, заебавшись по самую крышу уже, наверное. Слишком долго терпел, слишком долго ждал, ему тоже хочется уже расставить все точки над i, да забить на эту ситуацию. Ему нужно знать, что делать, неопределенность постоянно жрет его изнутри. Он не знает, что будет завтра, да что там завтра, он не знает, что будет через час, и это уже так заебало, что дальше, он думает, некуда. Но смотря на абсолютно спокойного вратаря, понимает, что зря приехал. Даже не то, чтобы зря. А просто бессмысленно. Он собирался рассказать. Все рассказать, чтобы решить уже это раз и навсегда. А сейчас понимает, что это не имеет никакого смысла. Знает Акинфеев, не знает, ничего не изменится. Он только предаст своего друга и, пожалуй, сделает еще хуже. Потому что он не знает, как отреагирует Игорь, а без Игоря Артем загремит в психушку в течение месяца, в этом почему-то Саша уверен почти на сто процентов. Сейчас без Игоря Артем умрет. — Ты на меня посмотреть приехал? — спрашивает Акинфеев, делая какие-то пометки в блокноте и даже не поднимая головы. — Это ты виноват, — безэмоционально бросает Кокорин. — Ты виноват в том, что происходит. Капитан чуть удивленно приподнимает брови, подчеркивая что-то ручкой. — Каким образом? Нападающий не знает, что ответить. Он не знает, может ли ответить. Вся уверенность и настрой улетучиваются. Появляется элементарный страх сделать хуже. Не себе. Ему хуже уже некуда. — Ты приехал что-то мне сказать? — наконец, поднимает Игорь голову от блокнота и убирает его в сторону. — Так говори. — Я ненавижу тебя, — выдает честно Александр, Игорь кивает, на лице ни единой эмоции, ладони сомкнуты в замок. Что можно сказать человеку, которому плевать на любые твои слова? — Я тоже не питаю к тебе особой любви, но это и по телефону можно сказать. — Я забочусь о нем. — А я, значит, нет? — усмехается Акинфеев, с каким-то интересом смотря на нападающего. Словно сидя перед неловким фокусником, обещающим ему чудо. — Не звони ему, не отвечай на сообщения, не делай ничего… — Тебе ведь даже не он нужен, — вдруг уверенно кидает капитан. — Да вы же оба друг другу не нужны, неужели тебя жизнь вообще ничему не научила? Кокорин замер. Отрешенность сменилась растерянностью и страхом, а Игорь весело улыбнулся. — Неужели ты так по нему скучаешь? — Заткнись, — не своим голосом бросил Саша, ярость медленно расползалась по спине и шее, отдавая холодом в кончики пальцев. — Ты б хоть направление сменил, Кокорин, — тихо засмеялся вратарь. — Какая же ты мразь… — С Федей не получилось, так ты переключился на другого точно такого же. Твоему постоянству можно позавидовать. — Тебя, сука, давно мордой о пол не возили? — при одном упоминании о Смолове у Саши начинали трястись руки, он давно уговорил себя, что все прошло. Все давно прошло, он смирился с отказом, смирился с переездом, смирился с Артемом. — Табуретку подставь. — Я и без нее уебу тебя, — зло прошипел он, щурясь, Акинфеев поморщился и устало вздохнул. — Ты членами сюда мериться приехал? Так ты проиграл, все, давай езжай обратно, — махнул он рукой. — Схуя ты взял? Мне тебе продемонстрировать? — ухмыльнулся Кокорин. — Прости, не захватил с собой микроскоп. — Ну ты и сука, — покачал головой восхищенно нападающий. — Сколько еще раз тебе надо оскорбить меня, чтобы съебаться с моих глаз? — поморщился Игорь. — Никогда не понимал, почему он тебя так любит. Теперь начинаю, — протянул Кокорин и прикусил губу. Акинфеев закатил глаза. — Сань, я тебе не Федя и точно не Артем, я твою самоуверенность терпеть не буду. И ты мне нахер не сдался, — отозвался он, нападающий хмыкнул, мерзко улыбаясь. Подошел ближе и сел на корточки напротив Акинфеева, изучая чуть раздраженное лицо и уставший взгляд. Чувствуя силу и какую-то опытность. Ему плевать, что будет завтра, через час или пять минут. Он не Артем, он не будет загоняться. Ему однажды уже хватило. Хватило на всю жизнь. И так больно, как тогда, уже не будет. Никогда не будет. И он это знает. Его жизнь давно разделилась на «до Смолова» и «после Смолова». Артем — это не так. Артем — это совершенно иначе, с Артемом есть хоть что-то, он оставит после себя хоть что-то, Федя не оставил ничего. Федя выжег изнутри все, что можно было, одним холодным взглядом и равнодушным голосом. Таким же взглядом и таким же голосом, как сейчас у Игоря. И Сане кажется, что он снова едет крышей по одному и тому же человеку, с силой хватая удивленного вратаря за ворот олимпийки и дергая на себя. Он не целует его, скорее кусает, вымещая всю злость и сумасшествие. Прижимает к себе обеими руками, не позволяя отодвинуться. Проталкивает свой язык в чужой рот и цепляется пальцами за куртку на спине. Жмурится, толкается глубже и не чувствует никакого блядского ответа. Акинфеев выворачивается и садится рядом, смотрит охуевшими глазами, а Саша смеется. Смеется искренне и громко, наконец-то видя хоть какие-то человеческие эмоции на лице этого идеального капитана. Валяется на пыльном грязном полу, весь в белом, и ему абсолютно плевать, он улыбается, как чокнутый, понимая, что достал. Он сделал то, чего не смог никто до него. Он дотянулся до Акинфеева. А Артем убьет его, если узнает, но ему даже от этого весело. Кому не похуй? — Никто не может сделать мне хуже, чем я сам, Игорь, — проникновенно, со смехом произносит Кокорин, смотря на замершего в одной позе Акинфеева, глаза того щурятся, а на покрасневших от укусов губах проскальзывает злая ухмылка. Он наклоняется над нападающим и ладонью несильно сжимает его горло, Саня чуть теряется от этого, смех застревает где-то в легких, улыбка становится какой-то вымученной, в груди неприятно холодит страхом. — Это я могу исправить, — хмыкает Акинфеев, перед тем как поцеловать его.