Драбблы по Les Miserables

Анжольрасу шестнадцать и он ненавидит весь мир. Людей. Школу. Родителей. Комплексы. Зато у него есть домик на дереве, в который можно попасть только по старой веревочной лесенке с пожелтевшей от времени веревкой и стершимся с перекладинок лаком. Можно сказать, что благодаря ему он почти счастлив. В летнее воскресное утро он привычно забирается наверх и пораженный, замирает: на любовно отшкуренном дощатом полу спит смутно знакомый человек. Если память ему не изменяет, то это парень, живущий по соседству и часто возвращающийся домой навеселе. Впрочем, еще чаще тот не возвращается домой вовсе. - Эй, - неуверенно начинает Анжольрас и злится на себя за то, как жалко звучит его голос в звенящем теплом воздухе. - Эй, - начинает он увереннее. - Это частная собственность, и что вы здесь... - Шшш, - морщится спящий и, недовольно хмурясь, переворачивается на спину, разбалансированным жестом прижимая палец к губам и отчаянно жмуря глаза. - И так голова чугунная. И Анжольрас замолкает, сам не зная почему. Через двадцать минут он, завороженный этим странным и явно порочным человеком, покорно бежит в дом за водой. А потом на всякий случай утягивает еще и отцовскую бутылку ледяного пива из холодильника, за что удостаивается вымученной благодарной улыбки. Мелькает кощунственная мысль, что Иисус мог улыбаться так же, когда в ладони ему вгоняли гвозди. Он поспешно трясет головой. - У тебя тут мило, - спустя еще полчаса отмечает пришедший в себя гость и улыбается так, что Анжольрас не может оторвать глаз от чужого лица. Внешность у того вроде самая обычная, даже не симпатичная, но когда это лицо приходит в движение, то на него нельзя не глядеть. - Спасибо, - довольно сухо благодарит он. - Только вот... - Что? - Анжольрас ждет разгромной критики и уже внутренне ершится. - В благодарность за кров и питье, - на этих словах тот ухмыляется, - я хотел бы отплатить тебе. Он встает и, не говоря ни слова, шаткой походкой покидает домик, пригибая темноволосую голову. Через двадцать минут он возвращается с красками и парой кистей разного размера. - О чем ты мечтаешь? - О свободе, - бездумно, на автомате ляпает Анжольрас и с удивлением видит, как в темных шалых глазах что-то зажигается. Через полчаса пол устелен старыми газетами, а парень, который представился как Грантер, босиком расписывает стены его домика, увлеченный своим делом. Сосредоточенный, зажимающий губами не нужные в данный момент кисточки и широкими мазками расцвечивающий стену. Совершенно восхитительный, словно осколок какой-то иной, упоительной жизни, которой Анжольрасу никогда не доведется жить. Французский триколор красуется на левой стене. Liberté, Égalité, Fraternité бежит голенастыми буквами поперек. Звездное небо цветет на потолке. - Что будет на второй стене? - Самое дорогое, что есть в этом мире, - пронзительно глядит на него тот, так что у Анжольраса пересыхает в горле. - Что же именно? - Снимай рубашку. Когда мокрая от краски кисть, холодная и липкая, скользит по его телу, перемазывая грудь, а затем и скулы, он дергается как от щекотки и старается не думать о том, как это может выглядеть со стороны. Он не понимает его задумки - Грантер говорит загадками - но ему хочется знать, что же дороже всего в этом чужом мире, и потому позволяет густому слою красной краски лечь на свою белую кожу. Последними тот перемазывает ему ладони. - Подойди к стене, - требует он, и Анжольрас покорно замирает лицом к стене, выставив перед собой раскрытые влажные ладони алого цвета. - Что теперь? - интересуется он, но в ответ только тишина. А потом к нему прижимаются со спины, обхватив запястья, и толкают к стене, впиваясь сзади губами в изгиб его шеи. - Что ты... - Шшш, - просит тот, - только не испорть. Грантер осторожно тянет Анжольраса назад и тот глядит на получившийся отпечаток: две ладони и всполошенный отпечаток его торса посередине, словно зажатый между ними, еще чуть выше - мазок, оставленный его скулой, когда он поворачивал голову. - И что же в этом особенного? - недовольно интересуется он, пока тот тонкой кистью условно намечает контуры нижней половины фигуры, которую не стал, слава богам, требовать получить таким же образом. Про поцелуй в шею он благоразумно не спрашивает, хотя и внутренне признает, что ему понравилось. - Ты поймешь это не сразу, - полуоборачивается тот с задумчивым лицом. - И через сколько же? - Лет через пять. Или через двадцать. Или никогда, - тот пожимает плечами. Анжольрас уже хочет возмутиться, но тут кисть выводит рядом с отпечатком надпись "aged sixteen", и в голове звенит тоненький колокольчик. Не понимания, но начала пути к нему. - Ну вот, - сообщает Грантер, подходя к нему вплотную и цепко глядя на него темными глазами. - Я нарисовал тебе свободу. Целых три. - Спа... - начинает Анжольрас, но ему на губы ложится перемазанный в краске палец. А потом его гость смотрит на него очень странно, опуская ладонь: - Ты очень милый мальчик, - говорит он с ухмылкой, касается пальцами подбородка потрясенного Анжольраса, вертит его лицо вправо-влево, разглядывая. - Через пару лет ты будешь настоящим Аполлоном, - тот не замечает, насколько нервно облизывает на этих словах Грантер узкие пересохшие губы. Он не знает, что стоит говорить в подобных случаях, но говорить и не приходится - чужие пальцы соскальзывают вниз по шее, выпирающим ключицам и еще ниже, к подвздошным костям, а его рта касаются чужие губы. Грантер хрипло смеется, откинув черноволосую голову и отталкивая ладонью чужой лоб, когда Анжольрас, строя из себя бывалого, тянется к чужому паху. - Эй, герой-любовник, ты хоть в щечку-то целовался? - насмешливо интересуется он. Анжольрас вспыхивает. - Все с тобой ясно, - кривит губы в улыбке тот и подается вперед, наваливается всем телом, подминая под себя, упирается в пол жилистой рукой, увешанной разноцветными браслетами, а его другая ладонь уверенно лезет под свободные, кажется, пижамные штаны на слабой резинке. Он выдыхает насмешливо, губами в чужое ухо, касаясь мягких хрящей: - Ты не продержишься и трех минут. Он сжимает пальцы, и Анжольрас как-то жалобно всасывает воздух сквозь потрясенно сжатые зубы. Когда Грантер склоняет голову еще чуть ниже и впивается в его шею влажными зубами, тот начинает стонать в голос. Кончает он через полторы, красный от смущения и возбуждения. Грантер молча любуется искаженным лицом, а потом уходит, прежде чем тот приходит в себя. Через три дня Анжольрас видит черноволосую голову поверх редкого выбеленного заборчика, и сердце его тревожно екает. Впрочем, на него в ответ не глядят. Анжольрас чувствует тоску и злость, ссорится с родителями ни о чем, поэтому в одну ночь срывается и вовсе уходит ночевать в свой домик. Он лежит в темноте и глядит на смутно различимое в темноте намалеванное ночное небо, звездную карту на манер тех, что встречаются в старых книгах. Он не знает латыни, надписи на которой тянутся по покатому потолку, и вообще на фоне Грантера, такого взрослого, порочного, притягательного и отвратительно образованного чувствует себя ничтожеством, не-личностью. Хочется кусать губы и говорить о несправедливости. Он не говорит на мертвых языках, не рисует, не носит расточек и фенечек, и его первый раз был с неизвестным парнем, которого он в первый раз видел. Последним в глубине души он гордится. Он почти уже засыпает, вымотанный и злой, когда раздается скрип, шорох, и его сгребают в крепкие уверенные объятья, утыкают носом в пахнущую мылом и сигаретами майку. - Привет, - шепчет голос, похожий на дым, и Анжольраса прорывает. Он упирается ладонями в чужую грудь и бормочет: - Какого черта тебе теперь от меня надо? Оставь меня в покое. - Шшш, - шепчет тот и уверенно тянет его к себе, - ты же на самом деле не хочешь, чтобы я ушел, глупый мальчик. - Зачем ты здесь? Почему я? - Молодость, - коротко отвечает тот и держит долгую паузу, - потому что однажды ты вырастешь. Станешь умным, занудным, станешь взрослым дядькой, - он постепенно стихает. - А прекрасен ты сейчас, вот такой, - он жмется губами к чужому виску. - Я не стану таким, - упрямо отвечает Анжольрас. Ему становится страшно, когда его внутренний взор рисует ему картины подобного будущего. - И ты. Как же ты? Ты же тоже не останешься таким, как сейчас. - Когда я пойму, что взрослею, я умру, - улыбается тот безмятежно, глядя в потолок пустым взглядом. И Анжольрас понимает, что так и будет. Что тот будет лежать так же, с пустым лицом и блаженной улыбкой, только его сердце не будет качать кровь. Наверное, исполосует себе вены. Аккуратно, вдоль, от ладони по магистрали к сердцу, и потом руку в теплую воду опустит, чтобы без шансов вообще. А у него не хватит сил лишить себя жизни, и он и правда вырастет, и жизнь его выцветет. Поэтому сейчас... сейчас он должен собрать себе счастья в память на все оставшиеся годы. Он перекатывается и оказывается лежащим на Грантере лицом к лицу, жадно целует его, заполошно дыша и шаря руками по чужому телу. Где-то в глубине его сознания пузырьками поднимается свинцовая, неосознанная еще мысль о том, что в детстве он любил сказки про Питера Пэна. Маленький Анжольрас всегда ждал его, ждал и боялся, что тот не стукнет в его окошко. Но в самый последний момент тот пришел, влетел в его домик в своей изгвазданной краской зеленой рубашке, с хитрой улыбкой, и опрокинул его в свой мир. Пришел, с проволочными жесткими кудрями, диковатый и упоительный, почти взрослый, восхитительный в этом своем неуловимом _почти_. И теперь будущего временно нет. Времени нет. Только нарисованное звездное небо над двумя головами.