Нефритовый котёнок

      Знать бы, где вершатся все вопросы и судьбы мира с его поселенцами. Кто выбирает, кому даровать жизнь, а у кого забирать.       Можно ли вообще оспорить решения высших?       Неизвестно, но забирать жизни едва родившихся детей – это несправедливо и неправильно! Создания, не сумевшие и не успевшие нагрешить, да даже попросту вкусить плод жизни, так скоропостижно с ней расстаются. А ведь по миру ходит столько людей, которые не оправдывают своего шанса находиться на этой земле, но, тем не менее, остаются вплоть до седой старости и беззубого рта. По каким вообще глупым критериям проводится эта жизненная и судьбоносная «жеребьёвка»?       С такими мыслями я смотрела на семью матушки Хильды, из которой ушли семейный уют и тепло. Лишь скорбящая и тянущая тишина, затрагивающая всех. Первенец, первый племянник, первый внук. И потеря в каждом лице. Каждая семья, каждый дом приходили и выражали свои соболезнования по потери. Да только есть ли им сейчас цена? Для матери, чьё материнство так скоро закончилось, они едва имели вес и смысл.       Марита... Ну как же...? Что могло пойти не так? Таз, чуть ли не в полтора раза шире моего, из которого дитя должно было, как маслом смазанное, явиться. Полные, налитые молока, груди, которые дитя сосало бы, набираясь сил. А сама тоненькая и худенькая, как молодая берёзка. Все силы... Всю себя отдала. Деревенская девушка, сильная и выносливая, а родила мёртвого.       Больше всего меня поразило поведение Геральта и его отношение к ситуации. Чуть ли не силой заставил так скоро захоронить младенца, несмотря на все слёзы, мольбы и истерики женщин, угрозы и брань мужчин.       — Ты же понимаешь, что так нельзя! Зачем ты их заставил? — выразила я своё недовольство ведьмачьей спине. Геральт подвязывал наши пожитки к сёдлам, готовясь к скорейшему отъезду. Прошли ровно, и только сутки после ночного происшествия. После того, как он ушёл до бани, больше я его не видела. Лишь под вечер следующего дня он объявился, коротко заявив нам с Гансом об отъезде.       — Ты если не знаешь всей сути, так не суйся и не пытайся понять. Ты всё собрала?       — А я не поеду никуда!       — Твоё право. На нас и так уже косо смотрят. Хочешь довести люд до красного каления – дерзай. — Сухо высказал он, уйдя за очередным мешком. Я же не собиралась униматься и хвостом таскалась за ним повсюду. Но видимо ведьмаку было настолько безразлично, что на все мои слова он не бросил ни единого звука за или против.       — Они столько сделали для нас, а ты так по-скотски с ними поступил! Чёрт возьми, это первый ребенок, а ты чуть ли не закинул его в ту яму! Да ещё куда – в лесу закопал! Это свинство!       Ведьмак выронил тюк из рук у самых копыт Плотвы, едва напугав ту. Медленно развернулся ко мне, тихо прошуршав полами плаща, сверля безразличным взглядом золотых очей. И с каждым словом он всё плотнее приближался ко мне:       — По-скотски? Свинство? Ну хорошо, считай меня скотиной и свиньёй. Но я повторюсь: ты, если не знаешь всей сути, не суйся и не пытайся понять. Некоторые вещи не надо понимать. Они просто есть и всё на этом. Не хватало мне ещё нравоучений от молодок.       — Так пусть тебя молодки и «учат», раз ты упираешься и не хочешь ничего толком объяснить! Можно было проявить хоть немного сострадания к ним, отречься от своей «эмоциональной» скупости!       — Я с тобой пуд соли не делил, чтобы сейчас стоять и делать вид, что знаю человека, как облупленного, не издержав и месяца. У тебя свои стороны, у меня свои, и я не вижу повода так беспардонно лезть в них.       — Да что лезь, что не лезь – ты всё равно упёрся на своём! Что ты вообще можешь знать о потери дорогих сердцу людей, а, ведьмак? Тебе же на всё абсолютно ровно! Всё, что ты делаешь – это всего лишь чужой наказ, утяжелённый весом монет!       — Как будто ты..., — ведьмак осёкся, видимо, вспомнил, как мне «посчастливилось» за один вечер по чужому велению потерять всё, и тяжко вздохнул. — Я знаю, какого это – потерять дорогого сердцу человека. Прекрасно знаю, какого потерять дитя. Я знаю, какого это – потерять абсолютно все. Ты говоришь мне о сострадании, — Геральт спустился почти на шепот, неустанно глядя мне в глаза, словами проникая в душу. — А получил ли я тогда своё сострадание? Нет. Так что не мне им кормить каждого страждущего. Это бремя каждого. Так пусть каждый сам с ним справляется. Ты всё собрала?       После этого отношения с Геральтом малость испортились. Я не могла сказать, да и узнать – зол ли он на меня, обижен ли он. Мы попусту не разговаривали. Геральт и так донельзя немногословен, так теперь наш кортеж стал абсолютно безмолвным. Но он всё равно помогал мне, сопровождал, интересовался моим состоянием, отваживал Ганса, который, видимо, начал подзабывать свой грязный косяк, и стал вести себя более развязно. Все мои слова, пожелания учитывались и исполнялись беспрекословно. Но всё как-то холодно и равнодушно. А я-то знаю, что он делал всё это только из-за чужого наказа. И не знаю, правдой ли были сказанные им слова о многочисленных потерях.       Может я немного сглупила – возложив какие-то надежды на всё. Скрывала и отрицала самой себе, а вот теперь это уже бессмысленно. А может это всё обусловлено нашей глупой женской природой? Или моим больным прошлым?       К ведьмаку начали пробуждаться давно забытые теплящиеся чувства. Любое действие с его стороны – помочь спешиться с Черногривки, беря меня под руку или подхватывая за талию, ухмыляясь одним уголком рта; укрыть второй шкурой, когда противная подснеженная изморось летела с неба – всё заставляло сердце терять привычный ритм и подхватывать ускоренный, наливая всё тело жарким теплом. Я до сих пор вспоминала ту реку, на берегу которой, в свете луны, он долго держал мою руку. Вспоминала дни болезни, когда он ночевал со мной в одной комнате, как поправлял сползающие одеяла с моих дрожащих в ознобе плеч. Не спал, дежурил надо мной, отпаивая ва́рами. Вспоминала его встревоженные глаза, когда он нашёл меня на пороге дома матушки Хильды на исходе сил.       Даже сейчас я видела его широкоплечую фигуру, облачённую в черноту плаща, резко контрастирующую на фоне серости промозглого леса, его гордую ровную спину, его мечи... А внутри начинало так глупо всё трепыхаться.       «Ну вот есть ли у тебя хоть что-нибудь в голове, Рианнон? Куда ты, чёрт возьми, лезешь? О чём ты, чёрт возьми, только думаешь и вспоминаешь? Он же взрослый мужчина, ведьмак, одиночка. Куда тебе-то, безродной молодке-северянке?» — твердила я себе от раза к разу. Головой понимала, но нутро требовало иного.       — Геральт? — тихо позвала я ведьмака, поравнявшись с ним. Плотва с Черногривкой шли нос к носу, моя нога порой задевала его стремя. Он взглянул на меня всё тем же ничего не выражающим взглядом. Эх, как бы хотелось увидеть ну какую-нибудь, хоть искорку, эмоцию, узнать, что он прятал за этим безразличием. Но как он говорил? Нет повода так беспардонно лезть в душу. Особенно зная, что он этого не позволит. Но я точно знала, что не хочу в конец испортить наши, хоть и «деловые», взаимоотношения.       — Ты... Ну, это самое... — я вздохнула, возведя очи к небу, ища слов у пролетающих над нами чёрных птиц. Не люблю я эти извинения, накидывать всякие сантименты – увы, не поэтом родилась. — Я немного нагрубила тебе недавно, вспылила на пустом месте. Ты уж не держи зла. — Пробубнила остатки слов, вперившись на свои руки, крепко сжав узду. — Я не нарочно.       — Всё нормально.       А сказал так, будто всё как раз и не нормально.       — Точно?       — Точно.       Чёрт возьми, Геральт! Собак бы спустить на твою излишнюю «эмоциональность»! Но попробуем временем и Барком проверенный способ.       — Дай мне руку. — Брякнула я, не веря в сказанное мною. Ведьмак недоверчиво покосился на мою протянутую пятерню, крепче сжав поводы. И вот после этого ты говоришь, что всё нормально? После недолгих секунд обдумывания, ведьмак всё-таки заграбастал своей широкой ладонью мою руку, заставив меня нервно сглотнуть от галопа промчавшихся до плеча мурашек. А сам испытующе глядел на меня, ожидая дальнейших действий.       — В Стобницах, когда я была ещё маленькой, то частенько играла с местной детворой до определённой поры. И частенько мы ссорились и обижались в пылу игры. И тогда нам на помощь приходила такая «мирилка»:       — Мирись, мирись,       Больше не дерись.       Если будешь драться,       Я буду кусаться.       А кусаться – нипочем,       Будем драться кирпичом.       Но нам кирпич не нужен,       Давай с тобой подружим!       Ведьмак, слушая моё «примиряющее» детское заклинание, снисходительно улыбался одним уголком рта, глядя на меня с добрым прищуром. Я не удержалась и сама улыбнулась в ответ, не веря в глупость своего поступка.       — А вот теперь скажи мне: всё нормально?       Геральт, не стерев подобия улыбки, ничего не ответил, лишь крепче стиснул мою ладонь. И теперь я поняла, что всё в порядке. Кошки в душе теперь не гадили, и серость окружающего нас свода гор и лежащей вдалеке туманной долины с частыми верхушками широких пихт и высоких сосен, не казались такими унылыми, а вполне себе спокойными и привычными. Как и на реке, я не знала, как поступить со сцепленными руками, и поэтому решила просто радоваться этой мимолётной близости, скрывая довольную улыбку. Опаляющее тепло его руки так легко пробиралось через толстую кожу наших перчаток, передаваясь мне, едва распыляя что-то в груди. Порой он большим пальцем осторожно гладил меня по пястью, превращая меня внутри в какое-то дурацкое подобие клейкой жижицы, готовой растечься лужицей. А сама не знала, куда деться – даже боялась прикоснуться к его пальцам или же крепче стиснуть свои.       Так и не разомкнув нашего замка, мы спускались всё ниже по перевалу, оставляя за собой возвышающиеся скалы горного хребта, укрытого грязной ватой снега и земли. Узел рук расплелся лишь тогда, когда нужно было безопасно спустить лошадей с невысокого взгорья. Мы спешились, и Геральт поочередно спускался с каждой лошадью.       — Тоже мне. Влюблённые. — Буркнул Ганс, встав рядом со мной и скрестив руки, оперевшись плечом о ствол векового дерева.       — Прибереги свою жёлчь для кого-нибудь другого. И не говори глупостей.       Ганс недовольно фыркнул, тяжело глядя на меня. Я не желала иметь никакого контакта с ним, и поэтому смотрела, как Геральт терпеливо спускал мою через чур осторожную Черногривку, которая то и дело, упрямо мотала головой и бурчала, упираясь копытами в каменистую землю.       — Уж я-то глупости говорю? А как тогда назвать твою «мирилку»? Если ты такая слепая и наивная, так пусть тебе кто-нибудь другой глаза откроет.       — И это будешь не ты.       — Как раз наоборот, ягодка, — противно усмехнулся он, отлипнув от дерева и подойдя ко мне. — Если уж я это заметил, так ведьмак и подавно. Ты только не обольщайся, не питай пустых надежд, что бездушный ведьмак «расцветёт» от этого. Ему это не интересно и обременяться он не будет. Тем более что наш путь, видимо, подходит к концу. А Мастер не допустит того, чтобы ведьмак стал нечто большим, чем простым истребителем всякой падали и твоим провожатым.       — Надо же. А ведь недавно мне уже говорили такие слова насчёт тебя. Не суди по себе людей, Ганс. А твой Мастер пусть губу закатает.       — В отличие от ведьмака, некоторые могут изменить своим принципам и пересмотреть своё поведение…       — Спускайтесь! — крикнул нам с низины ведьмак.       — Но не ты. И вообще, — я вплотную приблизилась к Гансу, глядя в его серые глаза, — надейся, чтобы я не вспомнила о том, что ты когда-то позволил себе распустить руки. Сдаётся мне, что Мастер такого тоже бы не допустил.       Я пошла первой. Высота тут маленькая для серьёзного перелома, но значительная, чтобы ушибиться и наставить себе парочку больших и сочных синяков. Как только он лошадей спустил? Тут в две ноги спускаться страшно, а там все четыре!       — Риан, не торопись, — Геральт раздавал указания каждому моему шагу. — Тут боком спускайся. Руки расправь, равновесия не удержишь. С приседа спускайся. Достаточно там места, приседай. Присядь, говорю! Зараза! — Ведьмак в мгновение ока оказался рядом, подхватив сорвавшуюся меня на руки. — Сказал же – присядь! Журавль ты на утёсе! Ничего не повредила? — Я мотнула головой, едва крякнув. Оказавшись так близко к нему, что позабыла все слова на свете.       — Эй, Геральт! А меня на ручки принять не хочешь? — съязвил Ганс, серым силуэтом возвышаясь над нами.       — Рот закрой и спускайся.       Мы продолжили спуск в долину, петляя вдоль стройных стволов хвойных деревьев. Геральт перенял мою узду, чему я была несказанно рада, и вёл рядом с собой, позволив мне продолжить довольствоваться минутной близостью. Чем ниже мы спускались в холмистую низину, тем, как мне казалось, становилось холоднее. И дышалось тяжелее. Белоснежные хребты гор, укрытые извечными шапками снега, сменялись на совершенно голую серую землю, с крючковатой острой порослью, побитой и погибшей под ночными заморозками. И лишь только нечто высокое и статное ловило слабый свет хмурого солнца, вырываясь из моря тени.       Давно оставив за собой один из множества лесных перевалов, мы вступили в воды реки, начало которой пролегало где-то далеко в горах, и здесь, в верхнем её течении, она больше походила на мелкий, пусть и широкий, ручей. Река Белых Камней – Гвенллех. Ни заморозки, ни внешние холода до сих пор не сковали её скорое течение льдом, и теперь она яростно шипела и бурлила у лошадиных копыт, искрясь каплями в воздухе. Осторожно перейдя реку, мы вновь нырнули в лесную глушь, по самые её дебри. Ведьмак ловко обходил препятствия, наподобие поваленных стволов хвойных, и огромных, отёсанных временем и осадками, валунов. Порой казалось, что он наперёд знал, где, что и как располагалось. Пересекая лесные перевалы и яры, и, наконец, покинув чащи, мы взошли на округлый холм.       — А вот и Каэр Морхен.       Каэр Морхен... Крепость Старого Моря. Вот мы, наконец, и свиделись...       Очень часто в ночи, уходя ко сну, я представляла себе, каким может быть пристанище ведьмаков. Мне почему-то казалось, что ведьмачья крепость сокрыта от всего мира где-то в вековом тёмном лесу, где царит извечная тень, нетронутая солнцем. И оказалась права – не зная дороги, здесь можно запросто заплутать и стать ночным ужином для стаи голодных волков, чей вой я четко слышала днями ранее на ночлеге. Лишь бесконечные яры, перелески, отроги и длинный, казалось бы, нескончаемый туннель в скалистом своде. В течение суток солнце крайне редко прикасалось к земле равнины – чаще всего утром и перед самым закатом, – и поэтому большую часть скрывалось за хребтом. Мне казалось, что это не мощный каменный оплот, возродившийся на скалистом горном хребте, а сеть потаённых подземных лабиринтов.       Но то, что я видела сейчас, заставляло меня восхищённо запрокидывать голову, чтобы хоть как-то увидеть величие вековой крепости.       — Рот прикрой, если не хочешь птичий подарок словить. И не отставай от Геральта.       И даже недовольный и бурчащий Ганс, который так нагло шлёпнул мою красавицу-Черногривку по задку, заставляя двигаться ту быстрее и не отставать, не смог стереть моего детского восторга.       То и дело нам попадались остатки каких-то строений, груды битых камней, кирпичей и ломаных брусков. Да и сами стены, окружавшие крепость, оказавшись вблизи, стали более походить на руины и держали в себе лишь эхо былого величия. Свернув направо со сбитой дороги, ведущей далее на север, к Синим горам, мы продолжили свой путь, восходя все выше к крепости. Горные ели красовались блеском зеленовато-синих лап и едва перешептывались друг с другом и ветром, который заставлял их говорить. Тихо-тихо, так, что частые удары сердца не заглушались под лошадиной шуршащей поступью, а наоборот – отдавали эхом в ушах. А в груди нарастало волнение. Мне не до конца верилось, что наш путь закончен. И что сегодня-завтра мы вновь выдвинемся обратным маршрутом.       Обратно во Стобницы...       Обратно к Барку, Киару и кисе.       Словно я не была там столетия.       Столько трудов... А всё ради чего?       Путь далее нам преградили массивные решётчатые, окованные железом, ворота, встретившие нас на другой стороне подъёмного моста. Я мимолётом бросила взгляд в тень глубокого рва, над которым и возвышался мост, вздрагивая от противных мурашек. Морозный ветер пощипывал щёки, заставляя прятать лицо в необъятном капюшоне. А сквозняки, рвущиеся из глубин возвышающегося над нами барбикана, велели запрятаться в плаще. Геральт оглядывал наружные зубчатые стены, которые, судя по следам, выдержали когда-то сложную и ожесточённую осаду, но они были пустынны. Да и вообще казалось, что крепость давно не видала гостей, и грустила в одиночестве, разрушаясь под влиянием дождей, снегов, ветра и солнца. Геральт, стянув перчатку, сложил пальцы и громко, протяжно свистнул, нарушая воцарившуюся тишину, которая быстро обволокла всё вокруг. Раздался ещё один спустя пару минут. И только на третий раз мы услышали ответный свист.       Ворота с шумом и лязгом начали подниматься, противно дёрнув мои и без того натянутые нервы, приглашая нас вовнутрь. Я впилась ногтями в толстую кожу перчаток, пытаясь унять нарастающую дрожь. Гулко раздающееся эхо разнопородого конского шага только подливало масло в моё неспокойствие.       — Приветствуем новых гостей на нашем постоялом двору! — отсалютовав, крикнул нам мужчина, облачённый во всё чёрное, шагая вдоль зубчатого парапета крепостной куртины.       С внутреннего двора было лучше видно, в каком плачевном состоянии находилась крепость, но ещё в целом обитаемом. Стены где-то подпирались деревянными балками и зияли бесконечными дырами и обломами. Всюду были хлипкие заплатки из смеси извёстки, щебёнки, песка и глины. И словно вся крепость находилась в стадии реставрации – целое множество строительных лесов из цельных брёвен возвышались вдоль стен и пристроек. Мужчина ловко обошёл различные выбоины и выщерблины в стене, и спрыгнул к нам.       — Заставляете старого человека бегать с одного конца крепости на другой, лебёдки крутить. Куда катится нынешняя молодёжь? Никакого уважения к старшему поколению. — Брюзжал мужчина, лёгкой походкой двигаясь к нам.       — Не устал ещё Весемира передразнивать? — спросил мужчину Геральт, спешившись с лошади.       — А какие тут ещё развлечения? Жаб нет, некому соломинки в зад совать. А старичок хоть как-то привносит разнообразие.       Мужчины недолго смотрели друг на друга, медленно расплываясь в едва заметной взаимной ухмылке, крепко пожав руки в знак приветствия:       — Ну, здравствуй, Волк.       — Здравствуй, Ламберт.       — И что? Это из-за этих двоих всю крепость на уши поставили?       — О чём ты?       — Давай в крепость, там обо всём. Лошадей тут не оставляй, за собой веди. А там знаешь куда.       Ведьмак быстро запрыгнул в седло, натянул поводья и повёл наш кортеж вглубь крепости, огибая двор, в котором ничего, кроме широкой кузнечной печи, жар которой был давно забран временем, пустых стойл, и ряда соломенных манекенов, обтянутых мешковиной, не было. Мужчина, именуемый Ламбертом, быстро поднялся по деревянным пристроям у каменного парапета, и вскоре скрылся в тени крепостных бастионов.       Осматривая устройство крепости, мне всё сильнее начинало казаться, что мы лишь крупинки чего-то великого. Дерево, растущее здесь, видимо, со времён первого заложенного камня, раскинуло свои полысевшие ветви-лапы в различные стороны, любовно прикрывая под собой старушку-баллисту. А верёвочные детские качели, привязанные к толстой ветви, мерно качаемые ветром, заставили меня вспомнить, что ведьмаки забирали мальчиков будучи детьми, выучивая под своё ремесло. Интересно, как бы я чувствовала себя в возрасте тех мальчиков, если бы за мной также, но когда-то давно, приехал ведьмак? Что, интересно, подумал Киар, увидев ведьмака на пороге нашего дома?       Ворота в следующий двор были заранее для нас открыты, и Геральт окликнул Ганса запереть их, давая мне минуты на знакомство и осмотр. Впереди нас возвышалась сама цитадель; ведьмачья обитель сливалась серостью с горным сводом, путь к которой вели симметричные, по каждую сторону, бегущие ввысь дорожки. Виднелись балюстрады широких балконов, нависших друг над другом. В холодной тени бастионов я едва могла ещё что-либо рассмотреть. Ганс кряхтел, с трудом вращая лебёдку. Спустя время копыта вновь зашуршали по щебёнке, которая когда-то была частью крепостных стен.       У входа в крепость нас ждал хмурый Ламберт, который усиленно кутался в свою кожаную, с металлическими вставками, куртку. С трудом отперев высокие ворота, мы вошли вовнутрь примыкающего к крепости донжона, где было тепло и сухо; пахло прелым сеном и конским навозом. Видимо, на зиму этот донжон служил конюшней, в угловых башнях которого располагались стойла.       — Это что за парень такой немощный? — спросил Ламберт Геральта, который помог мне сойти с седла.       — Хм, если бы все парни были такими, — ведьмак снял с моей головы капюшон, — то ты бы давно, подобно суке, подставлял свой зад таким «кобелям».       Мужчина едва сморщился, будто мой внешний вид ему был противен. А что, собственно, не так? Не грязная, не пахну, как немытый солдат, причесана и вполне аккуратна, несмотря на то, что всё своё время находилась в седле. Под таким недоверчивым колючим взглядом золотых глаз хотелось съёжиться и запрятаться за спину ведьмака.       Стоп…       Золотые глаза?       Неужели тоже ведьмак?!       — А ты сюда, кроме девок, кого-нибудь ещё привезёшь? Устроил бабий пансионат... — пробурчал Ламберт, поскабливая щеку, поросшую длинным чёрным волосом.       — Каких ещё девок?       — А как же Цири? Или та же Меригольд?       — Ламберт…       — Ладно, не бурчи. Просто сюда ещё один напудренный заявился. Одеколоном благоухает, что глаза режет. Заявил, что тебя ждёт в сопровождении каких-то там особ, и с неделю уже в комнате для гостей потчевает. Уж не её ли он ждёт? — кивнул он небрежно на меня.       — Ну это мы сейчас узнаем. Рианнон, это Ламберт. Ламберт – Рианнон.       Я смущенно протянула руку для приветствия, кивнув головой. Ламберт взглянул на мою пятерню, медленно перевёл взгляд на лицо, и даже носом не повёл. Я отпустила руку, пуще ощущая себя не в своей тарелке.       — И что? Ты теперь всех в Каэр Морхен будешь тащить, дела обделывать?       — А ты против?       — Да.       — Приму во внимание на будущее. — Я уловила тонкий сарказм в голосе Геральта и слегка улыбнулась, но улыбка сразу стёрлась под недовольным взглядом Ламберта.       — Где он?       — Напудренный? Со старичком уехал куда-то в долину, конкретно куда – мне не докладывали. Обещались к вечеру вернуться. Так что ты со своей девочкой не вовремя.       — Кто ещё в крепости?       — Койон. Красавчик ещё не приехал.       — Значит, будем ждать вечера. — Со вздохом сказал мне Геральт. — Ганс, распрягай лошадей.       Ламберт недовольно фыркнул, мазнув по мне взглядом, и ушёл вглубь крепости, разнося глухое эхо по коридору. Очень странный и малоприятный тип. На ежа похож. Одни колючие иголки и фырчит постоянно.       — Он всегда такой?       — Какой? — усмехнулся ведьмак, отстёгивая седло на Плотве.       — Вредный и противный.       — Это он ещё стесняется.       Я едва нахмурилась, присев на отвязанный тюк. Надеюсь, что напудренный приедет как можно скорее, и мне не придётся коротать время в компании вредного ведьмака, который мне поначалу даже понравился внешне. Моложе Геральта, на пару пальцев ниже его ростом. Худощав и поджар, что не скрывалось даже под тёплой одеждой. Вытянутое лицо с высоким лбом и, видимо, обычные для ведьмаков золотом горящие глаза с кошачьим зрачком. Тёмные, прямые и коротко стриженые волосы с небольшими залысинами и уже отросшая чёрная борода. На правом виске три параллельных шрама, полученных видимо при исполнении ремесленных обязанностей, один из которых угодно скрылся в волосах. Но я уже жизнью наученная.       Не верь внешнему виду.       — Пойдём. Чего тут на сквозняках сидеть?       Шаги гулким эхом разносились по огромному залу, подпевая звонким сквознякам. Под сводчатыми белёными потолками висели кованые канделябры, свечи которых давали чуть больше света, чем низкие узкие окна. Зала была огромной, что её можно разделить на два полукрыла. Здесь было всё: и тренировочные манекены, и стеллажи, заваленные пыльными и ветхими фолиантами, стойки с различными мечами, из коих некоторые были тронуты корочкой ржавчины. Массивный дубовый стол, заваленный пергаментами и книгами. Видимо, некогда ученический. Ряд одноместных незаправленных коек с прикроватными сундуками. И непонятно, как все это ещё не было накрыто высоким сводом крепости, сравняв всё напрочь с полом. Колоны подпирались балками, а где-то и вовсе отдали им свою основную рабочую функцию. Откуда из глубины крепости разливалось жаркое тепло огромного очага, заставляя развязать шнуры куртки у горла. За длинным вéртелом и кованой решёткой очага виднелась комната. Видимо, кухня.       Обходя груды камней, кирпичей и досок, мне представилась настенная фреска, уже почти истлевшая и посыпавшаяся под влиянием времени.       Всадник, поражающий мечом какое-то подобие ящера с петушиной головой и крыльями дракона. Неужели такие твари и в самом деле существуют?       На просторной кухне стояло множество длинных столов и лавок, за которыми, наверное, когда-то давно обедали ученики крепости. Сейчас же они пустовали. И лишь за одним из них, что поближе к очагу, сидел мужчина, погрузившийся в чтение книги, подперев рукой голову. Отросшие тёмные волосы отливали рыжинцой в свете ровного пламени очага и ниспадали с лёгкой волной на лицо.       — Ламберт, ну я же просил не загораживать свет, — не глядя, сказал мужчина, ошибочно принявший Геральта за вредного Ламберта.       — Ты же не девок голых рассматриваешь, — сказал ведьмак, усаживаясь на лавку, кивком приглашая нас.       Мужчина резко оторвался от чтения книги, искренне удивившись ведьмаку.       — Геральт? Хо-хо! Вот так встреча! А мы тебя и не ждали! Я думал, что Весемир вернулся, а ты тут сам с гостями. — Мужчины крепко, с хлопком, пожали друг другу руки. Я присела по правую руку от Геральта, Ганс же сел напротив меня, схватив рядом стоявшую кружку, наполненную темной жидкостью.       — Койон. — он протянул руку Гансу, аккуратно прервав знакомство нашего напарника со странной кружкой. Тот ответил сильным и крепким рукопожатием. — И я бы не советовал это к питью, — хитро прищурившись одним глазом, добавил Койон.       Со мной он так же представился, добро улыбаясь. Рука жёсткая, шершавая, но осторожная. Я взаимно ему улыбнулась, кивнув головой:       — Рианнон.       А глаза излучали радушие и тепло. Глаза… Вертикальный, слегка расширенный в полумраке кухни, зрачок. Необычно светлые, желто-зеленые радужки. Не золото, как у Ламберта и Геральта. Но он также являлся ведьмаком.       — У вас необычные глаза, — ляпнула я, совсем не подумав о реакции. Может, такое отличие делало его белой вороной среди других представителей сего ремесла, как и нас застеночных в стенах? Но нет. Ведьмак улыбнулся, отпустив мою руку:       — А мы с тобой в этом похожи. — Хитро подмигнул он мне. — И видимо, это из-за тебя у нас тут гостит этот господин?       — Кстати, насчет господина. Он хоть представился или заявился сюда, как к себе домой? — спросил Геральт, отняв, наконец, кружку у Ганса. Тот хмуро зыркнул на ведьмака, уйдя в себя. Его тоже понять можно – уже столько дней, а он сух, как полено в печке.       — Ох, петлявое у него имя. Я запомнил только начало: Марковир. Но одно точно: он нильфгаардец. Что, я южанина от северянина не отличу?       — Мешает?       — Да не сказать. Тише воды. Сидит, в основном, у себя – в гостевой. Ламберт грызится на него, как всегда, с пустого места. Поэтому он с Весемиром только и контактирует, со мной так – изредка. Про травы какие-то разговаривают постоянно. Да и ездят за ними постоянно куда-то в долину, за реку. Стабильно, раз в три дня. Только, я думаю, что же за травы-то такие. Ноябрь уже как-никак.       — Давно он здесь?       — Вторая неделя пошла.       Геральт как-то странно взглянул на Койона, на что тот вопросительно изогнул густую бровь. Недоверчиво и подозрительно. Но как мне показалось, это не было адресовано ему. Видимо, какие-то свои ведьмачьи умыслы и раздумья.       — Ну что же, — протянул Койон, переведя внимание на меня. — Откуда ты родом, Рианнон?       — Каэдвен.       — Недолго ехали, значит. А конкретнее?       — Стобницы, — несмело заявила я, не кривясь в противных мыслях. Не горжусь я этим местом жизни. Но другого у меня дома нет. Поэтому скоро… Совсем скоро. Я вернусь.       — Как ещё раз?       — Стобницы. — повторила я, надеясь, что он просто не расслышал или недопонял за моим скромным бубнежом. Ведьмак несколько задумался, едва нахмурив брови. И спросил, откинув назойливую волну чёлки:       — Это случаем не на юге Каэдвена? Где-то у реки…       — Ликсели. — подметил Геральт, заинтересовавшись нашей темой разговора. Даже Ганс несколько обратил внимание на молодого ведьмака, незаметно косясь на него.       — Точно! А мне приходилось там бывать единожды. Недобро отзывались местные об этом городке. — Неопределённо закончил Койон, но под грузом трёх пар заинтересованных глаз, ведьмаку пришлось продолжить повествование. — Давно это было. Может лет пять назад. Я тогда с юга ехал, думал обратно в Повис вернуться, там перезимовать. Тогда середина осени стояла, но заказов за весь сезон, в целом, мало было. Пересёк границу с Аэдирном, ну и решил напоследок попытать удачу. Мол, заеду в первый попавшийся городишко: будет заказ – значит рано зимовать; не будет – чёрт со всем этим, без остановок поеду в Повис. Ну и подвернулись мне Стобницы под руку. Да ещё с заказом, как назло. Плевый, правда – гнездо утопцев зачистить. Твари на зимовку всё никак не уходили. Заехал я туда, а барон меня чуть ли собаками не погнал. «Езжай в застенки, приблуда, там со старостой речь держи!»       Я едва улыбнулась. Да, наслышана я про нашего «барона» Альдера, который титулом от всего и крылся. Нечистый на руку мужчина, огромный взяточник, не хозяин своим словам. Скольких людей застеночных ободрал как липку, так и оставив сидеть их за стенами. Застенками интересовался лишь в целях сбора урожая и налога. Поэтому у нас почёту больше получал староста, нежели этот «баран», как его всё застеночные именовали.       — Ну и поехал я в застенки — продолжил свой сказ Койон, — которыми оказалась деревенька, лежащая близь города. Нашёл там старосту, а он ещё так удивился, увидев меня:       «…Вот уж не ожидали, вас, мастер! Думал, зря грибы писцу отдал за обрывку ту, что на доску повесили».       Принял он меня радушно, налил, рассказал всё, что да как:       «…Бабы у нас пропадать начали, кто стираться шёл, и корову ещё подрали, сучьи дети! Я к барану и так, и сяк, а тот только морду свою отъевшуюся воротил. Люди уже в отчаянии были – бунтовать решили. А тут вы, на моё счастье, прибыли! Смелый вы, человек, мастер!»       И это правдой было. У нас правда была пора, когда по мосту в стены нельзя было попасть, да женщины-вдовицы пропадали. Меня поэтому стираться на реку и не пускали. Так, так, интересно послушать далее.       — Знатно мы с ним тогда посидели. Ясное дело, что в тот день я никуда не вышел. Сидели, пили, и всё так хорошо было. Мало где меня так привечали. Бражка старосте язык хорошо развязала, и он мне одну историю рассказал:       «…Эх, вот что на вас люди так окрысились, не пойму? Такие же человеки, как и мы. Ну подумаешь, что глаза, как у кота в углу срущего. Не в глазах же дело, этак! А в поступках, во внутреннем так сказать. Вот помнится мне, заезживал к нам однажды ещё один ведьмачок. Молодой, как и ты. А тогда «стены» осаждал один купец, здесь, в застенках у нас жил. Всё требовал, чтоб ведьмака привезли. Хороший был мужик, жена с дочкой были. Так вот с дочкой-то его что-то произошло: на глазах тускнела, старела, в мертвячку превращалась. Сколько бумажек вешал на доску её отец, ой бож! К кому только не ходил – ну не хотели стены в делах застеночных приниматься. Так тот купец прознал потом, что ведьмак в городе, так он стрелой метнулся к нему. Привёл к себе, значица, ведьмак чот там шубуршал. И наконец сказал, мол, опорочили дивчинку твою, прокляли. В общем, пошептал ведьмин, сказал, что всё снял, жить будет. Купец не поскупился, озолотил его, что хоть под ноги сыпь да по монетам ходи! Ну, надо думать: деревом добротным торговал. Даже за моря когда-то ходил на своём-то корабеле! А на следующий день, этот молодой ведьмак уже на главной площади Стобниц на колу пронзённым сидел. Без лица и без пипки. За что вот только, спросишь ты. А чины это и знають. Понасажали туда дураков да самодуров, у которых вместо головы брюква квашенная! Вот и помогай после такого кому-нибудь».       — Вот такая история. На следующий день я заказ выполнил, деньги взял и уехал из этого города. Что ни говори, а шкура своя дороже.       — Что прям всё так и было? На кол посадили? — недоверчиво спросил Ганс ведьмака.       — Как мне рассказал староста.       — А ты что скажешь? — обратился ко мне Ганс. История мрачна, но парня заинтересовала. Я сглотнула и едва ответила:       — Да, это правда.       У Ганса и Койона малость округлились глаза. Видимо, сам ведьмак малость отрицал правдивость сей истории и события.       — А ты не знаешь, что в итоге с той девочкой стало? Жива осталась?       — Она перед вами сидит…       После моих слов умолкла вся крепость. Даже сквозные ветры на миг замолчали, переваривая сказанное и услышанное. Я встала из-за стола, сдерживая дрожь во всём теле, и вышла из кухни. В проёме задела кого-то плечом, но я даже не поняла, кто был передо мной. В голове было лишь одно:       «Ты своей неосторожностью и глупостью забрала чужую жизнь».       — Не вини себя. — Тихо сказал Геральт, нашедший меня сидящей на лавке под старой фреской. Ведьмак абсолютно бесшумно сел рядом со мной.       — Тебе легко говорить. За тебя кто-нибудь подставлял шею, не осознавая, да даже не зная будущих последствий?       Я взглянула на него. Ведьмак, поджав губы, безразлично смотрел на сцепленные ладони, редко перебирая пальцами. Ну же, Геральт. Пожалуйста! Скажи, что такое было. Скажи, как ты себя чувствовал в те моменты? Что ты ощущал? Печаль? Полное отрицание? Вину? Скажи, что ты понимаешь меня!       Но мои внутренние призывы к нему не находили ответа. Он был непроницаем, отрешён. Может сейчас внутри что-то раздирало его, но я этого не видела. Не видела сочувствия, соучастия.       Я одна с этим отныне грузом.       — А как всё это произошло? Что с тобой случилось тогда? — осторожно спросил ведьмак, взвешивая каждое слово и проверяя мою ответную реакцию.       — Прости, Геральт, но я не хочу об этом говорить. А вспоминать – тем более.       Но вспомнить меня заставили. Да ещё оставили виноватой в чужой смерти. Давно это было, словно в другой жизни. Помню ту болезнь, что свалила меня напрочь. Помню Старую, которая стояла у изножья моей кровати, постоянно манящую за собой и потирающую костлявые ладони. Помню тревожные глаза отца, его сгорбленную спину, его слёзы по мне. Помню тепло его рук на холоде своих. Но совсем не помню, как меня вырвали из лап Старухи. Не помню своего спасителя, который пожертвовал своей жизнью, чтобы подарить её мне. Неужели его убили только из-за того, что он связался со мной и моим отцом? Только из-за этого? Почему? Каким только деянием моя семья заполучила такую дурную славу?       Треклятые вы, Стобницы…       Пальцем поймала скупую и хрупкую слезинку. Она единственная, кто сумел вырваться из-за ветхой плотины, за которой простиралось безбрежное море. Бездонный и бескрайний холодный океан проглоченных когда-то, оставленных на потом, слёз. Голова сама нашла приют на плече Геральта. Глубокий и медленный вдох у моих волос, короткий и быстрый выдох, и опять тот же вдох. Вдыхаешь мой запах?       Но увы – ничего не трепетало.       Ведьмак резко напрягся, так, что я, подняв голову, взглянула на него. Вскоре услышала скрип кухонной двери.       — Мне же это тоже не послышалось? — Койон вместе с Гансом подошли к нам. Ганс видимо ощущал себя так же, как и я – непонимающим и неопределённым. Ведьмаки обратили свой взор вглубь залы, на массивные ворота крепости. Мы переглянулись с Гансом, надеясь, что кто-то из нас хоть что-нибудь сможет объяснить другому. Но, увы.       — Если ещё раз...       — Приехали. — Буркнул Геральт, прервав Койона. — Иди, встречай.       Койон скоро удалился. А сердце подхватило ускоренный темп, отдавая дрожью в руках.       Вот он и конец. Мне просто не верилось. Я проделала такой путь. Едва не померла в один из дней… Но только ради чего?       Невозможно…       Спустя время звучный шаг лошадиных копыт зазвенел эхом по крепости. Мы все втроём двинулись навстречу. Ведьмак с Гансом шли за мной. Не скажу, что я спешила к нему. Мне вовсе не хотелось идти, потому что страх перед неизвестностью глубоко засел и хотелось попросту нестись прочь. Подальше от крепости, куда-нибудь в тёмные леса, где никто тебя в жизни не найдёт и не посягнёт на твою свободу.       Сколько веревку ни вить, а концу быть.       Прибыли двое. Один был таким же ростом, наверное, как и Геральт. Да и были они похожи. Несколько крупное и широкое телосложение. Волосы серой седины собраны в хвост на затылке, часть из которых свободно ложилась на плечи. Спешился с гнедой кобылы. Другой же был выше на полголовы своего спутника. Сокрыт полностью добротным походным плащом с меховым отворотом. Спешился с белоснежного коня.       Такой же, как у Ганса. Без единой портящей породу подпалины.       «Видимо, это и есть тот самый Мастер».       Геральт встал точно передо мной, скрывая меня всю. Ведьмак был чем-то недоволен:       — А ты не рановато ли приехал?       Мастер ему что-то ответил. Но я не поняла. Это не всеобщий. Какой-то другой язык. Тягучий как дёготь, странно тянущий гласные. А наряду с низким голосом Мастера, язык и вовсе приобрёл какие-то гортанные оттенки. Неужели он и вправду нильфгаардец? Один из тех, с кем воевал весь Север? Враг моей родины, которому ни с того, ни с сего что-то сподобилось от застеночной северянки?       — Мы так не договаривались. Ты нарушил…       — Помолчи, Геральт. — Ганс, обретя силу и смелость голоса, вышел вперёд, что-то сказав на этом неприятном языке, кивнул головой и встал по правую руку от Мастера. Тот опять что-то сказал, на этот раз с нажимом. Ваттгерн… Что всё это значит?       Ведьмак нехотя сделал короткий шаг влево, достаточный, чтобы я смогла полностью увидеть Его.       Он стянул капюшон и пригладил тёмные волосы ладонью. Сделал шаг ко мне.       Лицо расплылось в восхищённой и довольной улыбке.       — Ceadmil, mo Caerme¹. ______________________ ¹ Здравствуй, мое Предназначение.