Исцеленная

— Лина! — Алекс стремительно приближается ко мне. Я замечаю, что его лицо осунулось, а волосы выглядят так, словно их давно не причесывали. Смотря на Алекса, пытаюсь снова ощутить, вспомнить то, что испытывала рядом с ним раньше, но ничего не получается. И это неожиданно огорчает меня. Той лёгкости, того чувства полёта больше нет, мне не испытать их вновь. Но, возможно, оно и к лучшему, ведь наше расставание теперь не причинит мне боль, ничто не причинит. И сердце будет ровно и мерно биться до самого конца. — Что тебе нужно? — отступаю на шаг назад. — Я хотел узнать, как ты, — он протягивает руку, словно хочет дотронуться до меня, но я делаю ещё один шаг назад, и Алекс опускает руку. Его янтарные глаза странно блестят. — Лина, я не причиню тебе вреда. — Знаю, но нам не нужно больше видеться, а тем более общаться. — Лина… Неожиданно меня охватывает страстное желание оказаться подальше от этого места, от Алекса, с его поникшими плечами и печальным взглядом, от собственной тоски по чему-то несбыточному и потерянному. Не хочу быть здесь! — Прощай! — развернувшись, устремляюсь прочь, с каждым движением ускоряя ход. Мимо мелькают дома, автомобили, прохожие, они сливаются в одно размытое пятно. Я чувствую влагу на лице. Слезы? С чего бы мне плакать? Ведь в моей жизни теперь наступит период ясности и определенности. То, о чем я мечтала с самого детства. То, к чему я стремилась после смерти мамы. Не заметив прохожего, я резко ударилась о его плечо. Мужчина был достаточно крупным и даже не почувствовал столкновения, все равно что мотоцикл столкнулся с грузовым автомобилем. Боль, пронзившая правое плечо, немного привела меня в чувства. Не стоит плакать на улице — я ведь не хочу, чтобы регуляторы подумали, что процедура не сработала и произвели повторную операцию без наркоза. Ведь именно так они поступили с мамой. Мама… она не смогла изменить свою жизнь и стать нормальной. Но я смогу. Память об Алексе никуда не делась, и я помню все наши тайные встречи, но не могу прочувствовать то, что испытывала тогда. Похожая ситуация произошла после исцеления Рейчел. Мне тогда было тоскливо и грустно без сестры, она больше не сажала меня к себе на колени, не обнимала и не говорила о том, что не оставит меня, Рейчел отдалилась. А потом она вышла замуж за человека из списка дозволенных кандидатур. Первое время мне очень не хватало Рейчел, но потом я привыкла жить без нее, и воспоминания о том, как мы раньше вместе проводили время, уже не причиняли такой сильной боли. Успокоившись, я руками вытираю мокрые глаза и щеки. Тете не нужно волноваться, что мое присутствие плохо скажется на ее внуках. Наш старый дом встречает меня тишиной и запахом дешевого чистящего средства. Запах заставляет меня поморщиться. Никто не выходит ко мне, видимо, тетя помогает дяде в магазине, Грейс никогда не была любительницей общения и контактов, а Дженни… стыдно в этом признаваться, но мне она не очень нравится, поэтому я рада, что не вижу ее при входе. У Дженни всегда замученный, недовольный вид, словно она ночами разгружает коробки на складе магазина. Я поднимаюсь в свою комнату, и ступеньки под ногами издают жуткий скрип, неприятно отдающийся в ушах. В доме полутемно — окна зашторены для сохранения прохлады, кондиционера у нас нет. Его могут позволить лишь богатые семьи, такие, например, как семья Ханны. Мы же вынуждены экономить электричество, цена на которое вновь выросла. Войдя в душную, полутемную комнату, я вижу Грейс, лежащую на моей кровати в обнимку с плюшевым медведем. На мгновение мне хочется обнять ее, что-то вспыхивает внутри, но быстро гаснет, как спичка на ветру. Увидев меня, Грейс молча встает с постели, и, подойдя ко мне, крепко обнимает, прижавшись худеньким тельцем. От неожиданности я не сразу обнимаю ее в ответ. Какое-то время мы стоим обнявшись, а потом Грейс поднимает голову и смотрит мне в глаза долгим, печальным взглядом. Она прикасается к моей щеке своей маленькой хрупкой ладошкой и гладит по лицу. Мне становится не по себе от ее пронзительного взгляда и едва ощутимых прикосновений. Словно я в чем-то виновата перед этим ребенком. Какая-то мысль ускользает, так и не проявившись в сознании. Отстранившись от Грейс, я ложусь на кровать, очень сильно хочется спать. Раньше такое часто бывало после плача. Думала, что операция решит и эту проблему. Но, видимо, слишком большие надежды возлагала на процедуру. Врачи не всесильны, и если они смогли оградить меня от заражения любовью, то от эмоций уберечь они не в состоянии. — Разбуди меня, когда тетя вернется домой. Грейс не отвечает на просьбу, но я и не жду ответа. Девочка не разговаривает с того времени, как ее отца заподозрили в сочувствии к заразным, а мать, не выдержав подобного скандала, умерла от остановки сердца. Но я знаю, что Грейс умеет говорить, из памяти не уходит, и наверно никогда не уйдет, ночь, которой я услышала, как она тихо плакала в одеяло, повторяя лишь одни слова: «Мамочка, мамочка, мамочка…» Грейс ложится позади, прижимаясь к моей спине, я хочу сказать ей, чтобы она перелегла на свою кровать, но передумываю, едва открыв рот. Вскоре спасительные объятья сна забирают меня к себе. Я стою посреди огромного поля совершенно одна. Землю под ногами устилает густой, белый туман, он стелится по низу, как живой. — Лина! Это мама! Я оборачиваюсь в сторону голоса, но не вижу перед собой никого. — Лина… — шепчет бархатистый мужской голос. Это Алекс! Но поляна передо мной по-прежнему пуста. Где же они? — Помни, я люблю тебя, — шепчет Алекс. — Они не смогут этого отнять, — вторит ему мама. Я просыпаюсь в холодном поту, струйками стекающему по лбу. Сердце учащенно бьется, грозя пробить грудную клетку. Положив на него руку, я прерывисто дышу, стараясь успокоиться. Чувствую, как Грейс легко поглаживает мою спину маленькой теплой ладошкой, словно понимает мое состояние. Она встает с кровати и выходит из комнаты, а у меня нет сил даже для того, чтобы сесть. Услышав протяжный скрип двери, поворачиваю голову — Грейс вернулась со стаканом воды. Она молча протягивает его мне, и я осушаю стакан в несколько жадных глотков. Кажется, что вода тяжелым комком встала между горлом и желудком и не желает двигаться дальше. Я судорожно сглатываю, пытаясь протолкнуть этот комок. В этот момент, издав жалобный скрип, дверь снова отворяется. На пороге стоит тетя Кэрол, она обеспокоенно смотрит на меня, поджав губы. Словно думает над тем, сколько еще хлопот моя семья ей доставит. Сначала мама, потом Рейчел, теперь вот я. Но ведь Рейчел излечили, она думать забыла о парне, заразившем ее. Я не хочу доставлять тете хлопот, но и видеть ее выше моих сил. Они принудили меня! Не знаю, что печалит больше — принуждение или утрата любви. Я напоминаю себе воздушный шарик, из которого выкачали воздух. Он все еще остается шариком, с тем же цветом и текстурой, но былой формы и легкости у него уже нет. — Как ты себя чувствуешь? — ее голос вырывает из размышления. — Хорошо. — Ты должна понимать, что мы сделали это ради тебя. — Я понимаю. — К тебе пришла Ханна, она ждет внизу, — тетя разворачивается и выходит из комнаты. Ханна! Вот тот человек, которого я сейчас хочу увидеть. Пригладив взлохмаченные волосы и поправив смятую постель, торопливо спускаюсь на первый этаж. Ханна сидит на диване, как всегда потрясающе красивая. Ее светлые волосы собраны в высокий хвост, оттеняя выразительное лицо с высокими скулами и голубыми глазами. Заметив меня, Ханна едва заметно вздрагивает, словно мое появление прервало какие-то размышления: — Лина, — она тепло улыбается. — Как ты? Я очень волновалась. — Все хорошо, — я улыбаюсь в ответ, хотя для этого приходится приложить усилия. Встреча с Ханной не принесла прежней радости, и это сбивает с толку. Исцеление от любви предполагает исцеление от эмоций? И могла ли я любить Ханну? А Грейс? Подумав о сестренке, я тоже вздрагиваю. — Может, тогда побегаем? До Губернатора и обратно, — Ханна поднимается с дивана. До Губернатора… Как-то я оставил тебе записку. Ну, знаешь, в кулаке Губернатора. Голос Алекса звучит в голове, словно возвращая в тот маленький сарайчик, в котором он бинтовал мою ногу. Место, в котором мы впервые поцеловались. Место, в котором я перестала противиться болезни, с радостью соглашаясь впустить ее в себя. — Да, конечно. — Ты словно не рада меня видеть. Что с тобой? — Ханна хмурится, ее обижает моя реакция, а точнее отсутствие нужной реакции. — Со мной все в порядке. Наверно это побочное действие процедуры. Слова о побочном действии заставляют меня вспомнить сон. Исцеленным не должны сниться сны. Тем более такие. Ханна все еще хмурится, но ничего не говорит. Я предупреждаю тетю о том, куда мы и идем, и она, после недолгого раздумья, соглашается меня отпустить. Все дело в Ханне, ей тетя все еще верит. Мы бежим по городу как угорелые. Ветер свистит в ушах, теплый воздух приятно обдувает разгоряченное от бега тело. Я ускоряюсь с каждым движением. Это свобода. Это полет. Когда впереди показывается огромная статуя Губернатора, я делаю еще один рывок, финишный. Бег единственное занятие, которое мне дается лучше, чем Ханне. Ноги начинают тяжелеть, словно они наливаются свинцом, бок неприятно колет. Но я должна добежать! Бег — единственное доступное мне удовольствие, он заставляет меня забыть обо всем на свете. Добежав до статуи Губернатора, я подпрыгиваю и кричу, хлопая по его протянутой руке: — Халина! Это странно, но Ханна не смеется, услышав, как я произношу наше совместное имя. Наш боевой клич. Символ нашей дружбы. — Что-то не так? — еле отдышавшись, с трудом спрашиваю. — Я рада, что ты снова стала прежней. Слова Ханны заставляют меня вспомнить о той пустоте, что образовалась внутри, о сдутом воздушном шарике. — Я тоже этому рада. Статуя не дает мне покоя. Как-то я оставил тебе записку. Ну, знаешь, в кулаке Губернатора. Мне хочется посмотреть, ждет ли меня сейчас записка. Это глупо, это безрассудно, но это единственное, что вызывает во мне хоть какой-то отклик и доказывает, что я все еще жива. Воспользовавшись тем, что Ханна отвлеклась — достав из кармашка маленькое зеркальце, она пытается привести в порядок свой внешний вид, подхожу к протянутому кулаку и просовываю туда пальцы. Так и есть, в каменном углублении лежит какая-то бумажка. Достав ее, разворачиваю помятый листок: «Сколько бы времени ни прошло, я всегда буду ждать тебя в бухте возле дикого пляжа, каждый день, в шесть часов вечера». Впервые после операции, дыхание перехватывает от волнения...