Исцеленная

Стоит уже глубокая ночь, но я все не могу уснуть. Сквозь щель между двух занавесей, что висят на окнах, в комнату пробивается тусклый свет фонаря, он падает лишь на одну половину кровати, но подвинуться нельзя — по ту сторону лежит Грейс. Она во сне прижалась ко мне, положив худенькую руку на мой живот. Не хочу тревожить ее сон. Да и не думаю, что если подвинусь, то смогу уснуть. Не смогу. Слишком много эмоций было пережито в течение дня, да и обстановка не располагает к расслаблению. В комнате душно, не спасает даже открытое окно и отсутствие одеяла — во сне Грейс перетянула мою часть, которую потом подмяла под себя. С наступлением ночи звуки старого дома словно становятся громче — временами что-то шуршит в темноте, где-то капает вода, наверно Грейс снова не смогла закрыть до конца тугой кран в ванной. Я слышу как Дженни, лежащая в своей постели, тихо сопит, временами она поворачивается во сне, и старая кровать жалобно скрипит. Где-то на улице раздаётся лай собак и вой сирен — наверно регуляторы выехали на ночную облаву, удивительно, что сколько бы запрещённых вечеринок они ни разгоняли, желающих повеселиться меньше не становится. Я думаю о том, что Алекс ждет меня в бухте возле дикого пляжа. Несмотря ни на что, он положил записку в кулак Губернатора. Неужели он не понял, что нам лучше не видеться? Ведь я уже не та… Мою душу покрыли толстой коркой льда, просто отключив определенные зоны мозга, или как там это работает? В школе никогда не сообщали подробностей операции. Мы лишь знали, что она несет за собой исцеление от болезни. Меня исцелили. Но почему тогда я не могу перестать думать о клочке бумаги, на котором красивым почерком Алекса написаны неправильные, запретные слова о встрече? Закрываю глаза в надежде, что сон придет как можно скорее. Но вместо этого приходят воспоминания — вот мы с Алексом лежим на пледе, под деревьями, в саду, и он, улыбаясь, рассказывает мне детские сказки о прекрасных принцах и принцессах, которые я никогда не слышала; вот мы сидим в его трейлере в Дикой местности, и Алекс читает для меня свое любимое стихотворение; вот мы купаемся в океане и гоняемся друг за другом по воде, как дети. Тогда я парила от счастья, тогда болезнь была наслаждением. Что я имею сейчас? Что получу в будущем? Уверенность, стабильность, гарантию безопасности. То, к чему стремилась всю сознательную жизнь. Стану счастливой, такой как все. А ты уверена, что быть как все — значит быть счастливой? Алекс… Этот его вопрос заставил меня усомниться. И сейчас эти слова снова возникают в памяти. Алекс никогда не стремился быть как все, хотя и выделяться не любил. Он просто был собой. А мне даже не известно, что значит — быть собой. Потому что не понимаю, какая я и чего хочу. Мне кажется, что зараженная я была настоящей. Эта мысль пугает, но все попытки её прогнать тщетны. Словно оригинал картины, называющейся «Личность Лины Хэлоуэй» был потерян где-то в стенах больницы, а перед миром предстала копия, подделка прежней — такая же, почти не отличимая от настоящей, но не имеющая тех слоёв красок и пыли, лишенная мелких штрихов и линий, которые не заметны для многих, но с потерей которых картина перестает быть уникальной. Глупости! Я должна быть счастлива сейчас! Жизнь, о которой были все мои мечты, совсем рядом — только руку протяни, и будет муж, такой как положено, как у всех, одобренное правительством количество детей и стабильная работа в нашем семейном магазине. Мне больше не нужно тревожиться о возможности заразиться, в меня больше никто не ткнет пальцем, как на дочь заразной, и это радует. Должно радовать. Но почему тогда мне кажется, что я потеряла несоизмеримо больше, чем приобрела?

***

На следующий день я возвращаюсь к работе, это и к лучшему, ведь мысли будут заняты делом и не возникнет лишних ненужных размышлений. В магазине жарко и меня клонит в сон, я пытаюсь подавить зевоту, прикрывая рот ладонью. От влажности и духоты мои волосы, собранные в невысокий хвост, начинают завиваться ещё сильнее, мокрая челка липнет ко лбу. Глядя в маленькое зеркальце, вижу, как сильно раскраснелись обычно бледные щеки. Старый вентилятор с громким треском гоняет по кругу горячий воздух, грозя сломаться в любое мгновение. Утерев пот со лба, смотрю на круглые часы, висящие над входом — время близится только к полудню, мне ещё работать и работать, но радует, что через несколько минут можно будет сделать перерыв. Ханна обещала заглянуть в это время. Но для того чтобы уйти на перерыв, мне нужно рассчитать двух покупателей, которые не торопятся с выбором. Худая, высокая женщина, напоминающая воблу, придирчиво перебирает упаковки с крупой, словно ожидает найти что-то необычное в нашем непримечательном магазинчике. Парень в сером капюшоне, из-под которого виднеется козырек чёрной бейсболки, переходит от полки к полке, бросая в продуктовую корзину все, что попадается под руку, а потом снова кладёт выбранный товар на место. Кажется, он просто коротает время, прогуливаясь между рядов. Мне виден лишь его профиль, лицо разглядеть невозможно, но чем дольше он ходит по магазину, тем сильнее становится моё внутреннее беспокойство. Наконец, женщина подходит к прилавку и ставит корзину передо мной. Рассчитав посетительницу, снова смотрю на часы — уже четверть первого. Когда я перевожу взгляд на единственного покупателя, то замечаю, что он уверенно движется в сторону прилавка. Подойдя вплотную, он снимает капюшон и чуть приподнимает бейсболку — я отшатываюсь от неожиданности, хоть и предполагала подобное — на меня смотрит Алекс, его глаза покраснели, словно он очень много работал или долго не спал. Алекс внимательно следит за моими движениями, пока я «пробиваю» товар, но не произносит ни слова. Однако его взгляд действует на меня сильнее любых слов. Больно видеть Алекса таким разбитым, не похожим на самого себя. В его взгляде читается решительность и холодная ярость, заметно, как плотно он сжимает челюсть, словно сдерживая себя от резких, грубых слов. Он оглядывается по сторонам, и убедившись, что никого кроме нас в магазине нет, кладет на прилавок сложенный в несколько раз листок. — Почитай, пожалуйста, как будет время. Мне хочется, чтобы Алекс снова стал прежним, чтобы из его глаз исчезла эта горечь, чтобы складка меж бровей разгладилась, а на губах снова появилась улыбка. Иррациональное, странное и глупое желание. Но если ради этого мне просто нужно взять письмо, то почему бы и нет? — Хорошо, — я беру письмо и кладу его в карман фартука. Алекс едва заметно кивает и выходит из магазина. Глядя вслед его удаляющейся фигуре, я, на какое-то мгновение, хочу крикнуть, чтобы он остался, чтобы помог мне стать собой, снова начать чувствовать. Но желание исчезает также быстро, как и возникает. Даже если Алекс останется — это ничего не даст. Ведь ни Ханна, ни Грейс не смогли пробудить во мне тех чувств, что вызывали раньше. Но ведь записка Алекса взбудоражила тебя. Внутренний голос не хочет просто так отступать, снова толкая меня к краю пропасти. Убедившись, что в магазине не осталось покупателей, я вешаю на входную дверь табличку, извещающую о пятнадцатиминутном перерыве. Сейчас самый пик жары и улица почти пуста — лишь редкие автобусы проезжают мимо да пара автомобилей. Личная машина обходится дорого и ими могут владеть лишь очень состоятельные семьи. Войдя в темную, маленькую подсобку, включаю свет — электрическая лампочка вспыхивает над головой, озаряя помещение тусклым желтым светом. Присаживаюсь на маленький диван и достаю из кармана послание Алекса. Что он написал такого, что нельзя было сказать лично? К чему эта таинственность? Развернув листок, погружаюсь в чтение. Лина! Я пишу тебе письмо, потому что есть много того, что я хотел бы тебе сказать, но не могу это сделать в реальности, при живом общении. Прости, что не успел спасти тебя и позволил им сделать это с тобой. Понимаю, что теперь ты, возможно, не захочешь меня видеть и слушать, но хочу, чтобы ты знала. Ничего еще не потеряно, Лина! Все можно вернуть… Пусть они сделают хоть миллион операций — любовь нельзя удалить, как аппендицит. Она все равно вернется, все равно даст о себе знать. Ты говорила, что твоя сестра перестала думать о том парне после операции, что перестала любить его. Но дали ли им шанс на восстановление? Смогли ли они соединить те тонкие нити, что остались после вмешательства «врачей»? Я люблю тебя, и никакие операции этого не изменят, ты всегда будешь той самой Линой, девушкой, гоняющейся наперегонки с ветром, маленьким воробушком у статуи Губернатора. Никто не может этого у нас отнять. Кроме нас самих. Прошу тебя, дай мне шанс снова быть с тобой. Исцеленные и заразные — это лишь стигмы, ярлыки. Позволь показать, что все еще можно наладить. Я не хочу пугать тебя или принуждать, если ты согласишься — приходи в бухту на диком пляже. Я буду ждать тебя там каждый день в шесть вечера. А если откажешься — я все пойму, и не буду искать встречи. Что бы ты ни выбрала, какое бы решение ни приняла, ты всегда можешь рассчитывать на мою помощь и поддержку. Если понадобится помощь, просто оставь записку в Губернаторе. Я всегда рядом. С любовью, Алекс. Я задыхаюсь. Душно. Почему в комнате так душно? Упав на диван ничком, пытаюсь остановить рвущиеся наружу рыдания. Они не дают мне дышать, но слез нет. Мне хочется плакать, грудь словно рвут изнутри чьи-то острые когти, но я не могу проронить ни слезинки. Хватая ртом воздух, часто и прерывисто дышу, в надежде, что скоро это закончится. — Лина? Что с тобой? — на пороге запасного выхода стоит Ханна. — Алекс… — единственное, что я успеваю ответить, прежде чем провалиться в темноту.