***
Зелёные кеды валяются на песке рядом с Юнги. На них почти смешно смотреть: Юнги уже и забыл, что оставил их здесь. Прошло десять лет, но конверсы в идеальном состоянии — вот что значит, сука, качество. Юнги не знает, почему ему так весело осознавать, что для него пролетело много-много лет, а эти кеды не состарились вместе с ним. Они застряли в этом времени вместе с его памятью, и сейчас, будто верные спутники, они смотрят в горизонт, пока босые ступни Юнги и пальцы его ног зарываются в прохладный песок. Ему не хватало открытого неба, воды, кораблей и нервно скачущих возле них дельфинов. Юнги казалось это загадочным: надо же, дельфины следуют за моряками, но те просто подбирают отброшенную в шоке рыбу, коматозную от давления, создаваемого волнами. Здесь нет никакой романтики. Её не было, когда Чимин прижимал лицом в грязь, напоминая, что не осталось в голове ни капли здравого смысла. Теперь Юнги — локальный сумасшедший, и он оглядывается на Хосока, стоящего позади. Хосок разглядывает сверху вниз оценивающе, думая о чём-то, но Юнги прекрасно понимает, о чём думает Хосок. О том же самом, услышав короткий рассказ Чимина о произошедшем. Юнги теперь — опасен, Хосок догадался по крови на лице, что у Юнги не всё в порядке. Хосок выглядит осторожным, и Юнги, смотрящему на него вопросительно, больно думать, что это будет конец. Хосок, тяжело вздохнув, подсаживается рядом, не опираясь на недавно, но очень давно для Юнги раненую руку. — Мне Чимин сказал, что у тебя всё плохо. — Что он ещё сказал? — Юнги поворачивает голову обратно к морю, не смотрит на Хосока. — Так и сказал, «всё плохо». — И что ты хочешь мне этим сказать? — Не думаю, что с тобой всё плохо, — Хосок упирается локтями в колени, так же глядя в горизонт, вдалеке виднеются зависшие корабли Акрада. — Ты просто стал сильнее. — Ты знаешь, — подхватывает Юнги, — у нас есть фраза: «что не убивает тебя, делает сильнее». — Это правда, — поддакивает Хосок. — Не думаю, — Юнги почти искренне улыбается, откидывается назад, на локти, тяжело выдыхает. — Мы по-разному понимаем силу. То, что ранит — оно ломает. Твоя рука после стрелы, она стала сильнее? — Нет. Юнги кивает. — Вот и я. — В тебя не влетала стрела, — резонно подмечает Хосок. — В меня влетели вы, перемещение во времени, полгода жизни у мамы, и ещё чёртова куча дерьма, — так и держа улыбку на губах, продолжает Юнги. — Я даже не уверен, что я вообще могу мыслить здраво. В первый же день здесь я грохнул двух мужиков. Мне было так всё равно, будто я в мусорку запустил упаковку от ужина. Юнги тянется к подолу рубахи, на глазах Хосока подтягивает её вверх. Он показывает шрам под правым ребром, который Хосок в полутьме спальной мог не заметить. — Это от чего? — немного растеряно моргает Хосок. — Это от новой печени, — предвосхищая вопросы, Юнги добавляет, — это орган такой. А это… Это новая почка. — В вашем времени, что, пересаживают… Органы? — губы у Хосока смешно кривятся. — Да, — невесело смеется Юнги. — И это даже без стрелы. Хосок молчит, и Юнги, словно дурак, лежит с задранной рубашкой. Он смотрит на Хосока, и почему-то в голове всплывает мысль: он не прикоснётся. Он бы прикоснулся раньше, но сейчас он сидит на расстоянии, будто они чужие друг другу. Юнги не опускает свою рубашку, даёт Хосоку смотреть на бледную кожу, рассеченную шрамами. Когда они встретились, Юнги выглядел совсем по-другому: не было мышц на боках и животе, не было мышц на ногах. Он был мягкий, мелкий, узкий. На нём тогда сохранились остатки макияжа, и волосы были выкрашены в зелёный. Юнги был не живец, но симпатичный по меркам парней этого времени. Юнги помнит секс, где ему было сложно перехватить инициативу, когда руки Чимина сжали его запястья. У него не было сил даже ехать на коне. Хосок тогда смотрел по-другому. Юнги отпускает рубашку, Хосок отводит взгляд, смотрит на валяющиеся рядом конверсы, как отсылка к времени давности то ли десяти лет, то ли семи дней. — Ты больше не любишь меня? — брови Юнги сходятся к переносице, уголки губ опускаются вниз. Он пытался сохранить спокойное лицо, но от одной мысли становится тяжело. — С чего ты взял? — Я больше не похож на женщину. И я больше не тот, кем был, когда понравился тебе. Хосок снова замолкает. — Тебе явно нравилось чувствовать себя героем. Защищать меня или типа того. — Что мешает мне защищать тебя сейчас? — Хосок приподнимает бровь. — То, что я могу постоять за себя? — Юнги, ты всё ещё остался таким же, как раньше. Такой же самоуверенный в себе зануда. — Тогда почему ты не прикасаешься ко мне? Не говори, что это война, — Юнги говорит резковато, заметив, что Хосок хочет что-то сказать. — Война уже почти кончилась. Они не тупые, чтобы выходить на берег, где была резня. Хосок смотрит на него, как на душевнобольного. Как на человека, ляпнувшего самую большую глупость в мире. Но у Юнги на щёки не наползает алый стыд, и он смотрит с вызовом, почти агрессивно. Хосок теперь сильно младше, Юнги имеет полное право смотреть на него так — он думает. И когда Хосок придвигается ближе на коленях, Юнги не знает, чего ожидать: окажется заваленным на песок любимыми руками или звонким ударом в щёку. Юнги готов ко всему, и когда Хосок роняет на землю, прижимает к ней собой, Юнги удовлетворенно вздыхает. Хосок прикасается к нему. Всё в порядке. — На самом деле, я что хотел сказать… Хватит думать. Твоя голова не принесла тебе ни счастья, ни покоя. Или хотя бы прекращай думать за других. — Очень… Глубоко, — Юнги покачивает головой, сложным взглядом смотря в небо. — Ну а чё, мы тут по-твоему вообще без мозгов, что ли. — Слегка. — Дебил. Юнги приоткрывает рот, когда губы Хосока касаются его. Словно подросток, Юнги заводится моментально, от одного языка во рту. В паху становится туго, напряженно, тянет. Ноги рефлекторно раздвигаются, и голубое небо контрастирует с тёмным, жестким петтингом на влажном берегу. Здесь песок сухой, приятно пахнет морем, Хосок целует глубоко, долго, искренне. Юнги не замечает, как в поцелуй срывается из горла тихий стон, и Юнги чувствует мерзкую улыбку самодовольного Хосока. Юнги резко сводит колени, когда тонкая ладонь Хосока опускается между его ног. — Я всё ещё… Тебя… Это самое, — выдыхает Хосок. — Что «это самое»? — прыскает Юнги. — Вещи своими именами называй. — Хочу тебя. Пусть ты и выглядишь, как мужицкая версия самого себя. Это нормально. В конце концов, у тебя есть член. — Ну да, всё логично. — Люди с членом должны выглядеть как-то так. — Да ничего они не должны, Хосок. Это просто я. После возвращения из прошлого я не мог больше смотреть на себя в зеркало. Меня здесь мог убить даже ребёнок. — Это точно. — Я не хотел возвращаться сюда, пока мне всё ещё будет так же страшно. — Поэтому вместо большого мозга, ты выбрал большую палку. — У меня всё ещё есть мозг. И палка. Хосок с силой проталкивает ладонь между плотно сжатых ног. Он не лезет под ткань брюк, но сжимает пах. Под палкой они точно имели в виду «меч», и Юнги мог бы выпендриться, схватиться за лежащую рядом катану, треснуть Хосока рукоятью. Но Юнги только сглатывает, запрокидывает голову, вздыхает и закрывает глаза. Хосок трёт пах, и даже если бы Юнги хотел думать, что Хосок не любит его больше, он не может. Хосок целует в шею, и Юнги пытается найти в его движениях механику, то самое странное, что было с Чимином. Этого нет. Юнги ищет подвохи — не находит. Открыв глаза, он смотрит в небо и видит вместо голубого полотна голубое стекло купола. Этот купол видит только Юнги. Хосок не оборачивается через плечо, не рассматривает его вместе с Юнги. Он приподнимается на предплечье, смотрит в лицо Юнги. — Если ты будешь истекать кровью, то вместе со мной. Со мной и Чимином. Ты понял меня? — Да, Хосок, я тебя понял, — Юнги медленно переводит взгляд с неба на глаза Хосока. — Это странное признание в любви. — Я не в любви тебе признаюсь, — резковато, но забавляясь, отвечает Хосок. — Просто говорю, что ты не один. Если умирать — то всем вместе. Мы по-другому в нашем времени не живём. Всё должно быть, как в последний раз. — Мне всегда нравился концепт: мы против всего мира. И Хосок вряд ли знает слово «концепт», вряд ли он понял правильно, но он целует так, будто понял всё. Даже больше, чем понимает Юнги, и пусть у Хосока нет проблем с дереализацией, и он не знает, как её лечить, он лечит что-то другое. То же, что залечивает Чимин. Лежа сверху, Хосок упирается бедром между ног, смещает ладонь на грудь, жестковато гладит по ней. Юнги бы хотел сказать, что он чувствует себя живым, но он чувствует себя возбуждённым и никак. Он видит вещи, которых нет на самом деле; мысли его подводят, он думает то, чего нет — истекает кровью в своём воображении. Он хочет сосредоточиться на руках Хосока, но получается плохо, и единственное механическое, искусственное что есть на этом берегу — сам Юнги. — Чего ты хочешь? — шёпотом спрашивает Хосок на ухо. — Хочу… Чего я хочу? Не существует вопроса сложнее для человека, который хочет всё и ничего. Человека, с трудом вспоминающего своё имя по утрам. Человека, влюблённого до желания умереть, жить, летать, зарыть себя в землю — разорвать на куски, только бы больше не испытать расставания. Юнги хочет не думать, хочет забыть о будущем, хочет знать только своё любимое настоящее, и будто ему больно, он закрывает глаза и вздыхает. Открыв их, он больше не видит купол, только небо, но тот продолжает его накрывать. Юнги чувствует будущее возле себя, и даже руки Хосока не смогут выбить из головы знание, что больше ничего этого не существует. Юнги хочет, чтобы человечество было живо. — Прежде, чем искать Тэхёна. Чтобы вы взяли меня так, будто значу всё для вас. Хосок смеётся, и звучит так по-настоящему, так искренне. Юнги улыбается измученно. — Просто скажи, что хочешь, чтобы мы вдвоем выебали тебя. Юнги точно пожалеет об этом предложении, но раз его не существует, какая, к чёрту, разница?***
Иногда Юнги интересно: если Бог существует, то что он курит? Солнце стоит высоко в небе, когда Юнги забрасывает на лошадь сумки с едой, запасным плащом, медикаментами. Самое жуткое воспоминание детства Юнги — сборы, начинавшиеся с вечера, для дороги, которая будет ранним утром. Родителям почему-то очень нужно было выехать как можно раньше, а Хосок с Чимином идеально проспали чуть ли не до обеда, и никакой петух не мешал им. Юнги больше не нужно многого, как в будущем. Йошико приучила обходиться малым, и единственное, от чего Юнги не сможет никогда отказаться — лекарств. Он закидывает в себя антибиотики. Теперь у него есть набор таблеток, которые нужно принимать в этом времени, чтобы не слечь, как в прошлый раз. Если Бог есть, как он допустил, чтобы человек смог так легко нарушить пространственно-временные барьеры? Если Бог есть, почему он не предусмотрел, что дав человеку возможность перемещаться во времени, нужно подготовить его к перемещению заранее? Сейчас решается судьба человечества, и если он смотрит откуда-то с неба, то видел ли он, что происходило ночью в одной конкретной постели? Понравилось ли ему это? Нравится ли ему то, что от Земли ничего не осталось? Юнги сонно трёт глаз, разминая тазовые кости, пока Чимин с Хосоком заканчивают сборы. Мысли о существовании Бога посещают Юнги реже, чем о существовании самого себя, но вчерашний вечер был более, чем реальным. Долгий, почти изнурительный секс, закончившийся короткой перепалкой. Они пытались уговорить Чимина остаться дома, но Чимин поклялся, что сможет сдержать себя, когда увидит Тэхёна. Они обещали друг другу быть вместе, умереть — вместе, и раз так, оставить Чимина в замке априори не получится. К тому же, он единственный, кто знает, как найти Тэхёна. — Есть одно место, разрушенный храм в Ширане. Когда-то Тэхён часто был там. — Ширан? — переспрашивает Юнги. — Далеко до него? — Нет, это регион, откуда я родом. По пути придётся остановиться на ночь в поле, таверн там нет. На границе со столицей часто ошиваются бандиты, но, думаю, — Чимин выразительно смотрит на Юнги, — это больше не проблема? Юнги мотает головой. Не проблема. Он бы сказал, что сейчас его проблема — сидеть в седле, но он сам хотел лечь под них обоих. — Искать одного колдуна по всему миру, — бубнит Хосок. — Идея кажется сумасшедшей. А если он вернулся на Акрад? — Он не колдун, — отвечает Юнги. — И не с Акрада. Я более чем уверен, что он из будущего. — Так, получается… — тянет Чимин. — Всё, что произошло с твоей семьей, как-то связано со мной и Намджуном, — Юнги кивает. — Тэхён не уплывёт с этого материка. — Ты слишком хорошо понимаешь, что происходит в голове безумных ведьм, — без шуток произносит Хосок. — Как здорово, что я хотя бы не заселился в разрушенный храм. Юнги подгоняет коня вперёд, демонстративно проходит между Чимином и Хосоком. У них не мало времени, у них целая чёртова бесконечность с обратным отсчётом до будущего. Но Юнги слишком хочется посмотреть в глаза Тэхёна, и может быть Хосок прав, и нет никакого парня из конечного времени, а обычный обезумевший местный шаман. Юнги надеется, что он не сделал ошибку, оставив Намджуна за главного в замке, защищать Чжиын, если та забеременела. Намджун в этом времени никогда не был, он не вёл военных действий против захватчиков, над Намджуном всегда доминировала его девушка. Но, судя по всему, то, что происходит в прошлом, никак не влияет на будущее. Юнги, правда, всё равно надеется, что Намджун не залезет не в те трусы, пока они пытаются найти хоть кого-то, кто объяснит, что случилось с Землей.