настала пора возвращаться домой

TW! Слегка насилие, кровяка За окнами электрички Земля выглядит совсем не так, как в памяти о фантастическом времени, из которого вернулся Юнги. Глаза у Юнги серые, печальные — так говорил Намджун, собирая их в дорогу. Сам Юнги в отражении плотного стекла видит своё осунувшееся лицо, мешки вместо век и не серость, не печаль, а пустоту, сравнимую только с выжженным бордово-коричневым полем, на котором возможно когда-то выращивали рис. Его любимая планета сохранила только самое худшее, ландшафт больше напоминает Марс, на который все когда-то так стремились улететь, но выбрали превратить зелёно-голубой шар в тот красный, который так манил. Юнги сглатывает. На глаза навернулись бы слёзы, если бы слёзы остались. От места, которое в воспоминаниях больше похоже на бред сумасшедшего, осталась только тупая боль в районе печени, поджелудочной, кишечника, яиц, коленей, горла и почему-то глаз. Может, им просто больно видеть яркое сравнение, не нужно интернета и учебников: много лет назад эта планета была вся зелёная, а теперь хорошо, если по пути, на скорости под пятьсот километров в час, попадётся хотя бы одно искорёженное сухое дерево. В отражении бесконечных стёкол, окон, стенок медицинской капсулы, в которой Бёли держала на карантине во время курса антибиотиков, Юнги постоянно видел себя. Всё, что он мог — разглядывать своё отражение, с каждым днём становящееся всё хуже. Пока не дошло до того, что он просто перестал воспринимать своё лицо как своё. Лицо это теперь будто чужое, налепленное, точно принадлежит кому-то другому. Юнги не уверен, что и имя-то его — принадлежит ему. Что хоть что-то в этом мире настоящее, а особенно он. Всё неправильно. Поэтому Намджун, чувствуя, что что-то не так, постоянно находится рядом. А что именно не так Юнги даже не может сказать. Прокуренный наукой, мозг Намджуна не поймёт его объяснений, что не так всё. Совсем всё. — Мы могли бы не ехать, — вяло произносит Юнги, слыша, как на соседнем сидении Намджун бурчит и ругается на дедлайны. — Можно было бы остаться дома. — Бёли не вирусолог, — Намджун так трогательно берёт под локоть, что Юнги бы умилился, если бы не продолжал рассматривать свой уже не привычный мир за окном. — А если мы пришли бы в больницу, возникла бы целая куча вопросов. — Выдумали бы что-нибудь. Какая разница. — И они отжали бы нашу машину. И все разработки. И тебя бы закрыли на опыты. Последнюю фразу Намджун говорит очень тихо, параноидально стреляя взглядом в какую-то девушку, резко поднявшую голову. — Посмотрели бы на моих червей внутри и отпустили бы, — пожимает плечом Юнги. — Заплатил бы штраф за то, что побывал снаружи. — С твоих слов это всё такая ерунда, — не раздражённо, но серьёзно и всё равно мягко говорит Намджун, ладонью проводя по бедру, от которого на ощупь осталась одна только кость. — Как бы ты потом нашёл работу с такой административкой? — Кому нужна эта работа. На этот раз Намджун тянет к себе за руку. Юнги оборачивается. Видя жалость и тоску в выражении лица Намджуна каждый день, Юнги было бы стрёмно сознаться, что ему плевать на его чувства. Он очень устал, у него всё очень болит, и он просто не хочет даже пытаться что-то решать, что-то делать, с чем-то бороться или разбираться. Юнги выполнил свою часть в эксперименте: привёз Намджуну образцы, а всё остальное на нём — расчёты, планы, Намджун точно вернёт планете былое величие. Юнги же здесь больше делать нечего. — Юн-и, — Намджун бьёт по больному, используя запрещённый приём, и уголки губ Юнги дёргаются вниз. — Я знаю, что ты всё это говоришь только потому, что у тебя СПИД. — Как СПИД связан с моей депрессией? — устало спрашивает Юнги. — Напрямую, с твоей нервной системой, — тёплая ладонь Намджуна проводит по голове, и Юнги замечает, как всегда Намджун делает вид, что не скидывает с руки небольшой клок выпавших волос. — У тебя проблемы с памятью, ты за утро три раза переспросил меня, куда мы едем. — Потому что это неважная информация, — Юнги отворачивается к окну. — Поэтому я её забываю. И у меня нет Алексы. — Алекса не отвечала за качество твоей памяти. Юнги, ты с момента возвращения не в себе. Но это пройдет. — Ха? — Мы съездим к вирусологу, тебя вылечат, — Намджун звучит так ободряюще, что Юнги начинает мутить. — Меня тошнит от твоего весёлого тона. — Нет, тебя просто постоянно тошнит. Но это тоже лечится. Юнги не бросает в Намджуна колючее «ага, как скажешь», но проговаривает это про себя. За окнами электрички земля покрыта трещинами. Юнги никогда не был снаружи, но знает, что там очень жарко. Воздух в поезде приятно прохладный, на лице медицинская маска, на плечах тёплая толстовка, которая стала будто бы на размер больше. За окнами электрички совсем другой мир — другая реальность, в которую разум Юнги отказывается верить. Там нет растений, нет озёр, нет высоких домов. Все дома разобрали, когда собирали купола; все заводы унесли поближе к воде, чтобы иметь достаточную систему охлаждения. Земля теперь выглядит очень пусто, бессмысленно, и одна несчастная несущаяся электричка сбивает пыль с магнитной железной дороги. Ни один мусор, подложенный редкими жителями «наружи», не собьет поезд с его хода. Юнги интересно, сколько людей бросилось под эту самую электричку на этом пути до столицы. Сколько ребят, не получивших место под куполом, покончило жизнь самоубийством, изо дня в день разглядывая эту землю, все эти трещины. У Юнги в руках бутылка воды. Снаружи воды — ни капли. Откуда эта вода вообще взялась? Разумеется, дождевая, очищенная, обработанная. Ещё вода из моря — обессоленная. И тоже очищенная. Все жидкие отходы возвращаются в землю. Юнги задаётся вопросом, поможет ли его моча закрыть хоть один разлом на лице планеты. Что за бред. За окнами электрички никакого желания существовать. Юнги переводит взгляд на своё отражение, не может вспомнить себя до перемещения во времени. Он помнит только себя с Хосоком и Чимином, как было страшно и хорошо там, в прошлом; какая вкусная была еда, даже эти странные слизкие супы. Он помнит воздух, помнит воду морем, океаном. Помнит поцелуи, которые уголки губ трогают вверх. Он помнит вкус жизни, теперь на губах сухость и корки — вкус крови. Юнги закрывает глаза, чтобы не видеть окна электрички и разруху за ними. Поезд несётся сквозь какой-то старый город, где ещё остались балки от прежних небоскрёбов. Следы минувшей цивилизации на скорости превращаются в забор, гордость за предков покинула Юнги уже давно, и сейчас, вместе с ней, он хоронит себя — идею о саморазвитии, достижениях. Ему так всё равно — Намджун не может и представить. Он просто хочет вернуться назад. Снова жить. И любить. Вырваться из стёкол и окон. Быть собой. Но вместо «себя» только СПИД, съедающий остатки желудка кислым соком. Шутка про то, что если он кончит в Хосока или Чимина, они умрут — даже была весьма смешной — Юнги прыскает сам себе под нос, лбом прижимаясь к стеклу. — Всё в порядке? — спрашивает Намджун. Юнги мотает головой. — У тебя нет депрессии, — как будто сам себя убеждает Намджун. — Она кончится сразу, как мы вылечим СПИД. — Ага. Как скажешь.

***

Принятое утром решение отпустить Юнги одного, с одним Чимином в качестве проводника, было самым разумным. Юнги не поцеловал Хосока на прощание — долго смотрел и думал, решаясь, но развернулся, ничего не сказав. Он не хочет больше прощаться. Не хочет всех этих ритуалов. Хочет сделать дело и вернуться домой. Прямо на берегу реки, лежащей за холмами и лесом, в одном дне неторопливого пути без знамён и факелов, разбит лагерь. Акрадцы не гасят костры, они достаточно уверены в себе, чтобы выдавать себя огнями. Никто в здравом уме не нападёт на ораву наёмников, приплывших с островов. Юнги понятия не имеет, что там на Акраде происходит, что слухи ходят о ведьмах, шаманах, людях, способных подкрасться неслышно. Но все тревоги, охватываемые местными, не касаются Юнги. Он тихо вынимает из кожаного чехла остро заточенный нож, давно подаренный Чимином и Хосоком, и время, не сказавшееся на них, сказалось на рукояти. Она пережила эти десять лет вместе с Юнги. Тревоги и страхи о людях с островов — не для Юнги: под его одеждой плотный углеродный костюм, за спиной катана, способная рубить металл, будто ветки. Алекса увеличивает зрачок, и Юнги в тёмной ночи, освещенной огнём и пропахшей варёной рыбой в котлах, видит почти так же хорошо, как днём. Не акрадцы идеальные убийцы, но он. Юнги единственный, кого на этой земле нужно бояться. И Алексу. Её вшитый в мозг рефлекс при виде опасности перехватывать контроль, отдавая управление над телом идеальной машине с чёткими вычислительными алгоритмами. Услышав шевеление Чимина сбоку, Юнги резко выставляет руку, призывая его замереть. Обернувшись через плечо, Юнги мотает головой. — Я один, — шепчет Юнги, почти одними губами говорит. — Как? — Чимин почти хватается за голову. Схватился бы, если бы руки не были заняты удерживанием Юнги на месте. — Это безумие. — Доверься мне. — Я доверился тебе тогда, — яростно шепчет Чимин, его голос уносит ветер. — Но сейчас… Юнги, их здесь человек сто, не меньше. — Меня одного хватит, — Юнги кивает. — Юнги, нет, давай вернемся, я не… Юнги бросает кинжал на землю, берёт лицо Чимина в ладони. Он заметил, что это его успокаивает ещё тогда, лет десять назад — и целует. Коротко, но тепло, прижимаясь губами плотно, не издавая ни звука. — Доверься мне, слышишь? И не высовывайся. Я со всем разберусь. Чимин не доверяет. Сложно, наверное, доверять, когда у тебя в голове лежат совсем свежие воспоминания: слабого, больного насквозь Юнги забирают из прошлого, обратно в будущее. Он весил килограммов на пятнадцать меньше, чем сейчас. Не мог ходить сам. Теперь же просит Чимина довериться, положиться на него в убийстве армии профессиональных наёмников. Юнги бы сам себя послал нахуй. Но запах охоты несётся с севера, вместе с влажным ветром, каплями воды, вырвавшимися из реки. Юнги отпускает Чимина, который отпускает его не сразу, и, пригнувшись, идёт по самым тёмным теням вдоль палаток и шатров. Это так напоминает лучшие года в Японии. Самураи не брали на себя грязную работу, для Юнги и Йошико не было ничего грязного, если речь шла о спасении любимой страны. Они спасли её: в будущем, Япония стала одной из самых великих стран, и забраться бы ещё во времена второй мировой, не дать японцам оступиться, но все войны меркнут перед тем, что будет в конечном времени. Локальный геноцид не сравнится с полным уничтожением человеческого рода. Ради этого, ради спасения Намджуна и его семьи в этом времени, Юнги готов на всё, даже на подлое убийство. Он никому не признается, что мысль об этом его будоражит. Греет сильнее одежды, костра в небо. Сапоги поглощают шум шагов по земле. Поодаль Юнги видит акрадца с луком, вглядывающегося в горизонт и жующего колос. Он охраняет лагерь, и одной меткой стрелы будет достаточно, чтобы снять одного убийцу, пробравшегося в лагерь. Юнги постепенно выпрямляется, вырастает на распрямляющихся коленях и, в последние несколько шагов рывком подбегая к постовому, хватает его за голову, зажимает рот одной рукой, а второй режет горло. Нож, заточенный в будущем, заходит в шею легко и глубоко. В ладонь Юнги льются предсмертные булькающие звуки, кровь брызжет из артерий, и медленно опускаясь обратно на колени, Юнги укладывает бьющегося в агонии акрадца. Тот погибает быстро — за несколько секунд его глаза становятся пустыми, а в лагере ничего не меняется, спящие не просыпаются, другие постовые слишком далеко, чтобы что-то услышать. Можно было бы забрать лук и снять их издалека, но Юнги не доверяет чужому оружию. Он пробирается дальше, огибая лагерь, убивая всех трёх постовых, и перед тем, как решиться зайти в лагерь, оглядывается. Чимина не видно, он не ползёт за ним следом, остаётся на своём месте, но Юнги уверен, что Чимин не двигается до момента, пока не услышит шум. Юнги, планируя решить эту ситуацию без лишнего шороха, надеется, что у Чимина хватит мозгов не выбираться из укрытия. Покачав головой, Юнги проходит в лагерь, прижимаясь к земле и поглядывая по сторонам, замирая возле шатров прежде, чем зайти внутрь. Спящие люди не представляют никакой угрозы. Юнги режет им глотки во сне, крепко держа рот закрытым, а тело сдерживает ногами. Всё идет как по маслу, пока конвульсия одного акрадца не сшибает ногой подпорку ткани в палатке, и та не обрушивается прямо Юнги на голову. Все его руки в крови, её капли на лице, и на коленках. Он очень злобно шипит «сука», когда путается в ткани. Всё, что остаётся в его голове — Чимин и его возможное безрассудство броситься прямо в лагерь помогать. Юнги беспощадно режет ткань катаной, поднимаясь из неё до того, как акрадцы поймут, что свалилась палатка не просто так, а по причине. Юнги стоит в кругу вооружённых до зубов мужиков и женщин с островов, большая часть из них выше его на две головы, но он, не боясь ни капли, ухмыляется и кивает головой вбок. — Добрый вечер. Когда вокруг Юнги собирается куча трупов, сквозь гору мертвецов на ногах видно только двоих: Юнги и женщину. На её шее амулет с клыками, её ауру можно ощутить на расстоянии. У девушки волосы отдают синим, и Юнги понимает теперь, почему его приняли за акрадца. На её лице боевая раскраска, синяя краска перечёркивает глаза и переносицу крестом, на нижней губе серьга. Она выглядит шаманкой, но в её руках не посох, а два коротких облегчённых меча. Юнги улыбается. Улыбается кроваво, жестоко и искренне-счастливо. Потому что видит и знает, этот бой не будет таким же простым, как остальные. Последняя выжившая — главарь наёмников, и она вряд ли сложит оружие, сдавшись. Будто две хищные кошки, на полусогнутых ногах они чертят круг, обходят друг друга по дуге. У женщины глаза львицы, но далеко не такие, какие Юнги видел у Йошико. Йошико смотрела с праведным гневом и хитростью, а эта холодная — настоящая убийца. Послали ли её навести шуму или убить короля, она уже знает, что проиграла. Вокруг неё трупы её соклановцев, но для неё последний вдох в этом моменте — последнем сражении. Как и у всех глупых людей из прошлого. На её месте Юнги бы бежал. И поступи она так, он бы даже не пытался догнать её, чтобы добить. Юнги не думает уже, как это повлияет на время: ему всё равно. Он оставил так много людей без продолжения, обрубил сейчас несколькими движениями целые истории. И лязг стали, звонкий треск веток под ногами выбивает из головы все опасения за будущее. Юнги забывает себя и всё, что его окружает, сосредотачиваясь только на двух мечах, не давая им попасть по голове — на той нет никакой защиты. Слипшиеся от крови волосы, влажные на затылке от пота, присыхают к коже, к лицу, словно верёвки — плотные, шершавые — поднимаются в воздух при резких движениях. В танце мечей, на фоне костра, Юнги слышит переступь шагов босых ног убийцы, шум реки, перекрывающий дыхание Чимина где-то вдалеке. Где он там, думает о чём — не слышно, не важно — река бьётся в своём русле, гудит. У Юнги впервые не гудит в голове, только внизу живота, в паху, от резких движений и выпадов, ударов по стали. Он не защищается, атакует, выкладывается на полную в страшной, необъяснимой потребности убивать, бить, слить свою ярость на самого себя, на время, на всё происходящее. И в момент, когда гнев закладывает не только уши, но и глаза, оба меча ударяют его по рёбрам. Это больно — Юнги резко выдыхает, чуть сгибаясь. Сталь застревает в одежде. Он был бы мёртв, разрублен пополам, если бы не углеродный костюм. Эта женщина победила бы его, если бы была из того же времени, что и Юнги. Её глаза становятся огромными, она смотрит на свои заточенные клинки, упирающиеся в рёбра, которые не может проломить. У Юнги улыбка кровавая. — Кто ты? — выпаливает она своим низким голосом. Но Юнги молча рубит её клинки, сталь обламывается, падает под ноги. Если её отпустить, она придёт за ним, придёт за Чжиын, придёт за Чимином с Хосоком. Юнги знает таких, как она: они идут по следу крови, пока не вгрызутся в цель. И, не отвечая на вопрос, стремительно вскинув катану, он молча рубит её голову. Тело подвисает перед ним на секунду, в оцепенении замирает, остаточные нервные импульсы бьют по рукам, заставляя те дёрнуться. Она пыталась схватиться за другое оружие, но не успела. Тело без головы валится на землю, а Юнги остаётся стоять с поднятой катаной, держа её перед собой, с нечеловеческим взглядом смотря в глаза главы наёмников. Вокруг становится тихо. В синих глазах тихо. Ещё одна оборванная жизнь никак не задевает Юнги. Катана опускается, повисает вдоль ноги. — Алекса, просканируй на наличие выживших. Алекса молча перехватывает контроль над зрением, шеей. Она крутит головой, изучая каждое тело, пытаясь заметить малейшие движения, но, приметив только трупы, выдает короткий отрицательный ответ: «Никого нет, Юнги». К месту массовой казни единственным палачом начитают слетаться птицы, Юнги запрокидывает голову, смотрит в небо. Птицам здесь не страшна темнота: это хищные чёрные вороны, ночные обитатели долин у рек. Их не пугают костры, их манит запах падали — они ждали, пока последняя голова слетит с плеч. Юнги делает глубокий вдох через рот. На лицо налипла кровь, Юнги кажется, кровь стекла по шее под костюм, засохла на груди и плечах, сковывает движения, грудную клетку. Дышать чуть тяжело, давление в паху мешает думать, отпустить эту быструю и жестокую зачистку королевства от иноземных захватчиков. Юнги хочется хаотично вонзать клинок в тело снова и снова, пока адреналин не выйдет, но он стоит, не двигаясь, замечая краем глаза Чимина, боясь показаться перед ним сумасшедшим. Юнги резко отворачивается, чтобы Чимин не заметил его лица. И, неуютно шагая к берегу, останавливается у самой кромки воды. Валяются подгнившие брёвна, Юнги садится на одно из них, успокоить сердце, пытающееся пробить грудную клетку и перегнать всю кровь ниже пояса. — Что произошло за эти десять лет? Голос у Чимина сиплый. Он почти не двигается, будто Юнги — дикое животное, и рядом с ним нужно вести себя осторожно, не дёргаться. Юнги, бессмысленно утирая присохшую ко лбу кровь, смотрит в горизонт, где виден другой край быстрой реки. На том другом берегу непроходимые леса. Чимин садится рядом, молчит, взгляд его направлен в лицо Юнги, и там он видит те же леса, неизведанные, чужеземные. Чимин догадался, что рядом с ним уже совсем другой Юнги, не тот, которого он оставил посреди деревьев неделю назад. И Юнги немного страшно смотреть в его глаза. Увидеть там то, что Чимин больше не любит его. Что он оставил любовь для беспомощного подростка, которого достаточно уронить замахом руки. Ужас, обитавший в Юнги, подкашивал его колени лучше любого удара. Любовь Чимина была только для того, слабого Юнги. Думать об этом — больнее, чем знать, что ты призрак минувших дней. — Много всего, — уперевшись локтями в колени, говорит Юнги негромко, чтобы не нарушить идеальную тишину, перебиваемую только гарканьем подлетающих ворон и звуками бурного течения реки. — Расскажи мне, — просит Чимин. — Не трогай меня, — голос у Юнги чуть хриплый, взгляд не на Чимина, только в воду. — Юнги, пожалуйста, поговори со мной. Что произошло? — Какая тебе разница? — огрызается Юнги. — Тебя не беспокоила разве только вагина королевы? — Боги. Голос Чимина повышается, он становится злым, и Юнги ожидает чего угодно, кроме того, что резко вскочив на ноги, Чимин рявкает. Не в воздух, не в небо, не на стаю ворон, выгрызающую глаза трупам, но прямо на Юнги. — Почему ты такой блядски холодный?! — Прошло десять блядских лет. Ты не представляешь, что я пережил за них. — Так расскажи мне! — Ты не поймёшь. Чимин хватает с земли камень и бросает его в реку. Юнги удивлён, что бросил он камень в воду, а не прямо ему в лицо. Юнги не помнит Чимина настолько злым, и забитые в голову книжки по психологии подсказывают, что не один Юнги столкнулся с тяжёлой ситуацией ожидания и реальности. В его ожидании, Юнги должен был вернуться тем же самым: светлым, смешным, забавным и занудным. То, что вернулось, не соответствует действительности, в которую Чимин привык верить. Намджун привыкал к новому Юнги планомерно, день за днём; Юнги в возрасте тридцати двух лет обрушился на Чимина в один день. И всё равно, Юнги не хочет оправдывать ни его, ни себя. Он такой, какой есть, и это правда, что Чимин ничего не поймёт. Невозможно понять человека полностью, невозможно понять его чувства, его проблемы — мы никогда не сможем поставить себя на место другого, скатиться с вершины своего восприятия, эгоизма и невежества. «Я понимаю» — не более, чем рудимент вежливости, забить неловкую паузу, мысленно прокричать «хватит». Они сверлят друг друга глазами, пока злость Чимина не перестаёт быть горячей, начинает искрить, словно грозовое небо. — Ты стал злым, — выплёвывает он. — Опасным. Ты не был таким раньше. — Это то, что происходит с людьми после десяти лет непрекращающегося пиздеца, — Юнги дышит тяжело. — Ты теперь всегда будешь оправдываться временем? За то, что нихрена не говоришь? Что ведёшь себя, как последняя сука? — Блять, Чимин, — Юнги раздражается в ответ, и что хуже, чувствует, что обижается. У него редко повышается голос, он просто становится ниже. — Не лезь мне в душу. — А куда мне можно лезть, господин из будущего? — саркастично кривляется Чимин. — Зачем ты нахуй вернулся, если будешь молча отшивать меня? Юнги поднимается на ноги, вставая напротив Чимина. — Что ты хочешь услышать? — разводит руками Юнги, взмахивает ими. — Почему я не веду себя, как беспечный пидорас? Тебе что от меня сейчас нужно, а? Алекса успевает заметить, как Чимин, выдержав долгую, тяжёлую паузу, резко подаётся вперёд, но почему-то не воспринимает это как опасность. Юнги приоткрывает рот, чтобы крикнуть ему отойти, иначе он врежет ему, неуверенный, ложь это или действительно смог бы ударить. Но между губ Чимин проталкивает язык, хватая за грудки, и Юнги, тут же начиная задыхаться, то ли от гнева, то ли возбуждения, хватает его в ответ. Чимин подбивает под ноги, Юнги падает на землю, приподнимается на локтях, знает, что это не то, что пытался сделать Чимин — свалить на землю. Чимин ложится сверху, локти расползаются по песку. В рыхлую землю Чимин вдавливает Юнги, его крепкое бедро оказывается между ног, и Юнги кажется, что он никогда не слышал свой стон таким громким. Он отдает эхом в голове, выгибается тело, когда Чимин сжимает член через одежду так сильно, что белеет в глазах. Юнги весь в крови, Чимину всё равно. Распластавшись на животе под руками Чимина, Юнги лицом лежит в грязи: тут земля, перемешанная с песком и илом, пахнет рыбой, выловленной из этой реки. Юнги успевает только нажать на замок на шее, открыть молнию, с которой Чимин справляется интуитивно — тянет её вниз. В его времени нет таких замков, во времени Юнги нет ни одного человека, который мог бы справиться с ним самим — с Юнги. И Чимин, по наитию ли, по замыслу ли, хватает за волосы, вдавливая одной рукой в грязь, второй спуская одежду с бёдер. У Юнги в голове только собственное дыхание, тяжёлое и загнанное, член стоит до боли, и просто хочется спустить в руку Чимина прямо сейчас. Он своими грубыми, мозолистыми ладонями хватает бёдра и тянет на себя, прижимается к ягодицам сзади, трётся так, будто готов взять на сухую. И Юнги не понимает, какого чёрта происходит, что с ним, почему он прогибается в пояснице, как последняя шлюха из самой дешёвой придорожной таверны. Почему стонет от одной мысли быть выебанным на берегу реки, посреди ночи, в грязи и крови. Это нездорово. И чем больше это нездорово, тем больше Юнги нравится. Полураздетый, он кончает через минуту от того, как Чимин жёстко ведёт кольцом пальцев по члену. Юнги не слышит себя — кажется, просит остановиться, но Чимин не отпускает, выжимая до последней капли, удерживая за волосы к земле, коленями стоя на голенях, фиксируя на месте. Его не сбросить с себя, он почти лежит сверху, размазывая влажный песок по груди. Руками схватиться не за что, только собирать землю под ногти, впиваться в неё, сквозь сжатые губы выть, не стонать. Крепкая ладонь Чимина не расслабляется сразу, он держит член зажатым, будто не хочет отпускать, пока не стечёт последняя капля по животу. И только когда дыхание Юнги успокаивается с быстрого и шумного, становится тише, Чимин убирает руки, падая рядом настолько же уставшим. Они лежат на земле. Юнги со спущенным костюмом до колен, покрытый влажной землёй. Острые колени смотрят в небо, в небо направлен пустой взгляд. Небо тёмное, почти чёрное, ночное, не звездное — облачное. Юнги сглатывает, собирая пустоту в своей голове по нотам, включаясь заново, и дело не в зависшей, перезапускающейся Алексе. Дело в недрах психики, усмирённых очень внезапным и очень коротким односторонним петтингом. Юнги даже забывает из вежливости спросить Чимина, нужно ли ему помочь; Юнги не хочет двигаться, не хочется быть вежливым, и он не надеется на понимание Чимина — он просто не думает. Внутри так хорошо и пусто. — Теперь рассказывай, — внезапно выдыхает Чимин. — Это что вообще было? — Юнги опасливо переводит на него взгляд. — Да ты просто такой же, как и я. Заводишься от крови. Юнги смотрит на Чимина, внезапно — отличного психолога, как он так же медленно поворачивает голову, смотрит в глаза. Чимин больше не боится, в его глазах нет страха, только неподдельный интерес, спокойствие и, Юнги кажется, жалость. Только что именно ему жаль и кого — страшно спросить. Грустно ли ему, что Юнги перестал быть таким, как раньше, или ему просто печально видеть то, чем он стал? Юнги не отводит взгляда, не понимая, что чувствует сейчас. Ему впервые за долгое время просто спокойно, мышцы расслаблены, собственная нагота и свалившиеся набок колени не смущают. Только холодный ветер тянет с севера, морозит кожу, но слишком лениво двигаться, одеваться, натягивать одежду на грязь — сперва бы зайти в реку и смыть с себя всё это. Кровь, пот, грязь, теперь ещё и сперму. Было бы неплохо смыть и своё прошлое, но эта присохшая тина точно не ототрётся, и избегать разговоров больше не хочется. В конце концов, в рамках гигантской вселенной ни одно прошлое ничего не значит, и Юнги со своими проблемами — ничего не значит. — Я жил в Японии… — Это где? — Чимин резко переводит взгляд на другую сторону реки, будто Япония там. Юнги прыскает. — Этой страны ещё не существует. Она маленькая, находится посреди океана. На ней много гор и вулканов. Я жил на одной из гор. — Не выл же ты на луну все эти десять лет. — Нет, — снова усмехается Юнги. Усмешка эта чуть горькая от воспоминаний о Йошико, которую он бросил в том времени. — У меня были проблемы с психикой, когда я… — С чем? — Чимин переспрашивает. — С башкой, бля, беды были, — быстро отвечает Юнги. — Когда я вернулся из этого времени. Мне не хватало кислорода в моём времени. — Ну по тебе видно. Что были беды с башкой. Юнги поздновато понимает, что Чимин точно не знает значения слова «кислород». Но Чимин ничего не спрашивает. — Мне не хватало места, — Юнги опускает взгляд на свои бледные ноги. — А теперь мне не хватает места во времени. — Что ты имеешь в виду? — Чимин приподнимается на локте, подпирает рукой голову, а вторую ладонь кладёт на бёдра Юнги. Кожа холодная, а ладонь у Чимина — горячая, и Юнги расслабленно выдыхает. — Знаешь, это чувство, как будто ты не принадлежишь этому миру. — Так ты и не принадлежишь, — Чимин чуть хмурится. — Нет, я о том, что ты выходишь на улицу, где бы ты ни был. И ты нигде, ты не здесь, ты не должен быть здесь. Всё, что ты видишь — не настоящее. Это называется дереализация, Намджун так думал, но это не она. Юнги начинает замерзать. Он морщится, выдыхает шумно, приподнимая таз и пытаясь подтянуть костюм повыше. Чимин отбрасывает руки Юнги, подхватывает бёдра и, по грязи протащив, толкает Юнги лечь на бок. Он обнимает сзади. Взгляд Юнги направлен в реку. Рука Чимина осмотрительно обхватывает бёдра, предплечьем грея сжавшийся от холода член. — Каждый раз, когда я смотрю на небо, у меня ощущение, что его не должно быть здесь, — негромко говорит Юнги. — А что там должно быть? — Я не знаю. Ничего. Как будто кто-то натянул на мир ширму с рисунком. И мне так хочется двинуться сильно вперёд, чтобы меня словно выжало. До конца выкрутить всё, чтобы унесло куда-то туда. Вперёд. И при этом, я постоянно думаю о том, чтобы вернуться назад. — К нам? — Не только. К самому себе, когда мне было года три. Начать всё заново. Я не знаю, Чимин, мне кажется, я застрял во времени. Я каждую секунду чувствую на себе. Как оно идёт. Я смотрю на часы каждый раз и мне орать хочется от того, сколько времени прошло, пока я просто… Смотрел на них. Оно постоянно в движении, и меня это сводит с ума. — Ты слишком много думаешь об этом, — почти в ухо говорит Чимин. — Почему ты не можешь просто отпустить это? — Я не знаю. У тебя никогда не было чувства, что ты не на своём месте? — Юнги оборачивается. — Нет, — Чимин задумчиво мотает головой. — Как будто ты растворяешься? — Нет. Это потому, что я живу настоящим. А ты постоянно пытаешься куда-то лезть. Юнги вздыхает, отворачиваясь. «Побочные эффекты от путешествий во времени» авторства Ким Намджуна и правдивы, и нет. Это не время, это то, что в нём было. Юнги видел слишком много, чтобы уметь так просто отпускать; его тело испытало на себе слишком много, чтобы просто забывать. Он не говорит Чимину, что увидел в будущем, где не было совсем ничего. Не рассказывает о конечном времени, о себе, о том, что себя-то уже нет, не повторяет Чимину, что и его нет тоже. Не вбивает в его голову ту же пагубную мысль — что тебя уже не существует. Возможно, Чимину не было бы так всё равно, если бы Юнги рассказал ему всё, что знает. Но Юнги не хочет разрушать и Чимина тоже. Разрушенный, он лежит на берегу реки. Не спасший Землю, неспособный спасти никого больше. Родной город под куполом неизбежно уйдет под воду, и Юнги ничего не сделает с этим. Почему это должно закончиться вот так — полным отсутствием цели, надежды? Юнги цепляется за Тэхёна из последних сил, хватает идею спасения мира за его длинную, зелёную косу. Человечество строилось столько веков не для того, чтобы погибнуть, но Юнги коснулся конечного будущего, и будто паразит того времени, оно навсегда засело в голове. Юнги увидел то, что не должен был. Люди из прошлого не должны оказываться в будущем. С этого момента в голове что-то неуловимо изменилось. Юнги ощущает присутствие нестыковки времени в себе. Но он не знает, как и кому объяснить это, как поговорить об этом, как вылечить. Поднявшись высоко, Юнги как никогда ощущает падение вниз. Его мотает между гранью «будущего» и «прошлого», но даже в настоящем он не найдёт покоя — знает, что его дорога домой неизбежно прервётся, запнётся об очередную минуту жизни без якоря. Пройдя весь этот тернистый путь в поисках себя, Юнги не удивлён, что всё изменилось, и из птиц только вороны, и свет только от затухающего костра, и запахи больше не цветов — внутренностей рыбы. Юнги, лёжа на земле, хочет плакать по тому потерянному себе, и руки Чимина не успокаивают больше. Не прошло и пяти минут, как тревога возвращается назад. Мягкие губы целуют в затылок, Юнги кожей ощущает улыбку на них. Чимин не чувствует раскола внутри Юнги, кровоточащего, истекающего чёрной гнилью, не видит сыплющейся штукатурки реальности, сбитых координат времени и пространства. Для него этот момент — любимый вернулся, лежит рядом, ничего не нужно больше. Юнги так хотелось бы довольствоваться малым, но с детства он всегда хотел всего. Он не создан для любви, ему не хватало одного, с кем делить свои чувства — он нашёл двоих. Он находил то, что искал, но сейчас не может найти самого себя внутри души, разорванной на части по каждому из времён, где доводилось быть. — Где ты научился так махать мечом? — голос у Чимина светлый, мягкий, заинтересованный, почти счастливый. Такой, что Юнги через боль улыбается. Но не оборачивается. — Расскажи мне. Я хочу так же. — Была такая девушка, её звали Йошико…