настала пора возвращаться домой

Хочется смеяться: лет десять назад Юнги бы чувствовал воодушевление, даже восторг от того, что идёт следом за Хосоком и Чимином к остальной верхушке армии. Теперь он знает, что придётся здесь очень даже к месту. Чимин держит голову опущенной, а когда смотрит — смотрит не в глаза. Стыд на лице Чимина Юнги ещё не видел — не такой. Поиметь королеву — не так абсурдно, как осознание, что Намджун-то, оказывается, королевских кровей. Если королева, конечно, забеременела. Намджун идёт рядом, его пра-пра осталась в зале для совещания, и он сам не знает, что сказать по этому поводу. Его первый день в прошлом прошёл почти так же эпично, как день Юнги, но его хотя бы не били по голове, хоть какие-то плюсы. Юнги не знает, ждёт ли Намджун поддержки или утешения, замешанный в глобальную драму длительностью в сотни веков. Какой-то странный чувак, возможно, из далёкого будущего или прошлого, охотится за ребёнком, с которого началась ветка семьи Намджуна, и это тянет на неплохой сюжет для фильма, если бы не было так странно. Юнги старается не думать об этом: он только знает, что, взяв за горло Тэхёна, спросит у него про весь тот бред, который он нёс при встрече. О конечном будущем, о том, что стало с планетой — Тэхён наверняка знает. Почему он убил всех родственников Чимина, оставив его одного. Где время должно было свернуть не туда, и как так произошло, что от Земли остался один только камень. Пока Юнги задаётся вопросами спасения планеты, он уверен, что никто больше не думает об этом. Мозг Хосока занят войной и разглядыванием Юнги, его нового амплуа в одежде ассасина; Чимину очень стыдно, а Намджун просто очень в шоке от происходящего. Юнги давненько попрощался со своей юностью, она валяется в виртуальном гробу его теперь тихой Алексы. Фотографии из детства отложены в то, что не нужно регулярно проверять, пересматривать. Алекса молчит, не засоряя фон комментариями. Раньше Юнги было прикольно болтать с ней, теперь ему лучше думается в тишине, и сейчас, ощущая себя самым взрослым в комнате людей из прошлого и нежного Намджуна, Юнги как никогда осознаёт всю ответственность. Всё на нём. Никакой помощи в этом доме. Когда Хосок толкает речь о высадившемся войске на территории королевства, Юнги уже знает, что делать. — План такой, — прерывает рассуждения Хосока и его армии Юнги, — я иду туда один. Вы остаётесь защищать короля. Намджун защищает королеву. — Один? — Хосок даже не пытается сдержать смеха в голосе. — Юнги, прости, но ты и один… — Да ты петуха боялся, — восклицает Чимин, взмахивая рукой. — Там целая армия наёмников. Юнги приподнимает взгляд к расписанному потолку. Насмотревшись на фреску, выдержав паузу, он смотрит выразительно на Хосока, затем на Чимина. Они не особо умные, Юнги понял это уже давно, но как можно игнорировать то, что за десять лет тело Юнги изменилось с тощего на абсолютно нормальное? Огромная катана за его спиной никого не смущает? Юнги сглатывает рвущийся из него сарказм. Они не видели его всего несколько дней, и их разуму слишком сложно осознать все изменения. Насколько действительно много времени прошло. Для них он всё ещё слабый пацан с зелёными волосами, плачущий в кустах, когда кто-то показывает нож. Нужно было стереть эти воспоминания — самому стыдно вспоминать себя же. — Да, я пойду один, — уверенность в голосе Юнги неподдельная. Хосок и Чимин не понимают её, растерянно смотря в безмятежное лицо Юнги. — Одного меня будет достаточно. Парни в доспехах смотрят на него, как на слабоумного. А Юнги даже не смеётся, и это не шутка. Сложив руки на груди, он стоит прямо, и только Намджун понимает, насколько правдив Юнги в своём заявлении. Его одного будет достаточно. Как минимум потому, что его одежду не пробить стрелой и мечом. Как максимум потому, что Юнги успел побывать на разных сражениях. Попытки побороть депрессию кончились не совсем так, как этого хотел Намджун, и адреналин оказался лучшим способом справиться с унынием и порывами к саморазрушению. Хосок и Чимин этого ещё не знают. Но брови Чимина чуть сходятся к переносице, морщинка залегает на лбу Хосока. Они не видят в Юнги ни капли страха и, не понимая, что не так, Хосок отводит взгляд, согласно проговаривая: — Ну ладно. Мы ещё обсудим это наедине. Тут нечего обсуждать. Юнги кивает. И почему-то только сейчас, смотря на них, общающихся с командирами армии, Юнги понимает, как сильно он скучал. Насколько сильно. Они выглядят совсем так же, ничего не изменилось. Жизнь для них встала на короткую паузу, пока его не было, и всё идёт по накатанной. Юнги будто вбросили на десять лет назад, в тот же момент, когда он покинул это место, и чёрт, это так и есть. Губы поджимаются, Юнги нервно проводит по ним языком, пытаясь вырвать из сердца самые крошечные осколки. Нельзя ожидать от Чимина с Хосоком тех же чувств: они не испытают этой агонии от тоски, они не ощутят то же, что и человек, оторванный от реальности на десять лет. Вырванный из своего дома, вброшенный в аквариум, полный вялых золотых рыбок. Юнги становится чуть тяжело дышать: эмоции снова переполняют его, но он вовремя прикрывает глаза и делает глубокий, бесшумный вдох носом. Когда это происходит, каждая часть тела болит. Оно будто снова начинает чувствовать, каждое нервное окончание выворачивает. Юнги надеялся, что эта фантомная ломка осталась в Японии, в прошлом, но вот она снова, и хочется сломать себе руку, только бы сбросить это странное натяжение. Сейчас самое главное, что они могут сделать — это защитить королеву от всех, кто может попытаться отнять её жизнь или её будущего ребёнка. В обеих этих ветках, нарушенных вмешательством Тэхёна или войны, которой, возможно, и не было бы без его влияния, не станет Намджуна. Пустой взгляд на большую карту континента, даже отдалённо непохожего на то, что из себя представляет Земля сейчас. Тэхён, скорее всего, пытается убрать Намджуна, за этим ему нужен первенец Чимина. Уничтожить всё, что связывает планету с Намджуном. Удалить его из времени на самом начале. Намджун занимался разработкой проекта, и по его итогу, как показало время, Земли не стало. Эти мысли не помогают успокоить дрожащую в пальцах тревожность: Юнги начинает видеть во всём смысл, глобальный концепт нового времени, где не будет существовать его лучшего друга. Но так ли это важно? Шло ли в других ветках время по-другому? Может, Юнги уже пытался спасти этот проклятый мир? И ничего не получилось? Юнги опускает голову, губы поджаты. Он думал, что по возвращении будет хотеть только одного — руки Чимина ниже пояса, руки Хосока в себе. Но он хочет лечь на кровать, хочет заорать в подушку, хочет не пробовать этот мир на вкус, хочет попросить Алексу отключить сознание на пару суток. Юнги уже нечего пробовать здесь: за десять лет путешествий во времени он попробовал многое. Здесь он только за одним, чего не смог найти в других временах. Он поднимает взгляд и смотрит на идеальный скат спины Хосока, склонившегося к карте. Хосок упирается руками в материк, Чимин двигает фигурки кораблей, и Юнги пробивает на улыбку — это всё такая чушь. Он может забросить Намджуна на один из этих кораблей, чтобы он потопил весь флот. Намджун, конечно, не станет этого делать. Он всё ещё думает, что концепт морали существует там, где нет времени. Ничего не повлияет на будущее, потому что в конечном будущем будущего нет. — Хорошо, теперь всем нужно отдохнуть, — заканчивает совещание Хосок. Ага, отдохнуть. По взгляду Чимина Юнги видит, что думает он вообще не об отдыхе. Солдаты покидают зал, и они остаются вчетвером: Намджун, Юнги, Хосок и Чимин. Чимину неловко возле Намджуна, они не смотрят друг на друга, будто дети. — Так ты переспал с королевой? — Юнги спрашивает тихо, зная, что в замке везде уши. — Да, — мнётся Чимин. — Я не мог ей отказать. Она же королева. Юнги не спрашивает Хосока, нормально ли ему. Конечно, нормально. Им всегда всё нормально. — Вы что-то говорили про сон? — Да, нам вчера приснилось, что ты был здесь, — тянет Хосок. — И мы тебя не узнали. — То есть, — переспрашивает Юнги, — это был именно сон? Вы не вспомнили что-то из прошлого? — Это было похоже на сон, — отвечает Чимин. — Это важно? Юнги мотает головой. — Не думаем, — внезапно подает голос Намджун. — По крайней мере, это не изучено. Но если вы всё ещё помните нас, значит, то перемещение никак не повлияло на ход событий. Что странно… — Время не меняется так просто, — смотря на него, говорит Юнги. — Эффект бабочки — это чушь. Мы не можем переиграть события. — Это тоже ещё не изучено, — замечает Намджун. — Так, умники, — громко окликает Хосок. — Мне надо поговорить с мелким, по поводу его сумасшедшей идеи перекромсать в одного всех наёмников Акрада. Юнги, если ты отрастил яйца, то какие-то тупые… Почему-то Хосок подходит к двери. И резко открывает её. Почти вваливаясь в зал, запинаясь, влетает Сокджин, до этого, очевидно, подслушивавший весь диалог. — Добрый день, — нервно смеясь, легко кланяется Сокджин. — Простите, я тут мимо прохо… — Брось пороть свою чушь, — грубо одёргивает его Хосок. — И займись чем-нибудь полезным. Это Намджун. Или как-то так. — Именно так, — ворчливо бухтит Намджун. — Познакомь его с королём. Он займет место Юнги, пока мы решаем проблему с Акрадом. — Понял, — кивает Сокджин. — Что-то ещё? — Ты услужливый или внезапно понял, в какую задницу загнал нас со своими манипуляциями? — Хватит, Хосок, — Юнги берёт его чуть выше локтя, тянет на себя, чтобы не дать подойти к Сокджину слишком близко. — Скорее всего, эта война тоже дело рук Тэхёна. Этот пацан просто трахал твоего брата и жрал дополнительную порцию мяса за это. Расслабься. В комнате повисает тишина, слышен только рвущийся из Сокджина то ли смех, то ли кашель. Намджун, понимая, куда попал, громко вздыхает. А Чимин стоит бледный, услышав имя, которое не хуже криптонита выносит всю его смелость. Чимина даже жаль: его психологическая травма ничем не поправима, даже объяснением, зачем Тэхён всё это делает. В его памяти, Тэхён — фея с зелёными волосами, выпотрошившая всю его семью, пытающаяся забрать его ещё нерождённого ребёнка. И сложно винить Чимина за ступор, но Юнги, смотря на него, не уверен, что Чимина стоит брать с собой в путешествие, охоту на Тэхёна. Если он увидит его, нужно будет собирать Чимина по частям, а не пользоваться моментом и бросить все силы на допрос. Глядя на то, как Сокджин уводит Намджуна, Юнги так и не отпускает руку Хосока. Намджун оборачивается всего один раз, выразительно изгибая брови и открывая рот, беззвучно крича «что?». Потому что теперь он видит, насколько Сокджин старше Чонгука, которого он имеет. И во времени Намджуна это не то что непозволительно, это просто ужасно, немыслимо, никто даже не попытается подумать о таком. А Юнги улыбается ему и кивает. Добро пожаловать домой, блять. — Ты же не думаешь, что я говорил серьёзно про отдыхать? Юнги, продолжая улыбаться, но обращая улыбку в усмешку, поднимает взгляд. Выражение лица Хосока такое знакомое. — Конечно нет. Неудивительно, как до этого он мог так легко не вспоминать всё, что не связано с ними. В Алексе стоял чёткий блок: не пропускать Хосока и Чимина дальше тёмной, плотной шторы, ограждающей мысли от памяти. Юнги открывал для себя их единственный секс только по ночам, изредка подглядывая одним глазом на это воспоминание, от которого остались отрывки. Их покромсала поломка Алексы и СПИД, что сжёг большую часть воспоминаний. Нервные клетки, говорят, не восстанавливаются, и Юнги не хочет думать, почему его мозг подбрасывает иногда параноидальные идеи, шизофренические порывы орать в воздух, бить неконтролируемо того, кто подставил своё лицо. Все эти симптомы описаны в книжке Намджуна, которую он, очевидно, хочет выпустить после того, как громко заявит на весь мир, насколько путешествия во времени реальны. Все эти симптомы, Юнги надеется, не больше, чем его возврат. Раньше он и подумать не мог, что будет спать с женщиной. Йошико случилась с ним, словно фейерверк посреди тёмного неба. Он не мог представить многое, но вот он снова здесь — в доме, обвешанном шкурами. Здесь пахнет мясом, зажаренным на вертеле. На столе стоит огромный круг сыра, лежат яблоки в корзине, свежий хлеб чуть подсох. Юнги бросает плащ на пол, оставляет любимую катану у порога, оборачивается и видит, как то же самое делают Чимин с Хосоком. Десять лет назад Юнги не предавал значения тому, как тяжело носить оружие. Они носили и оружие, и Юнги на руках, Юнги же снимал только кеды. Он прикусывает губу изнутри, когда Чимин тянет за руку в сторону уже знакомой постели. И Юнги хочется радоваться, улыбаться, броситься к Чимину на шею, позабыв всё и всех, всё что находится за этой дверью. Но кошмары его жизни прячутся не за деревом, за костями, в черепной коробке, и Алекса не настолько умна, чтобы оградить от всего, что там творится. — Ты скучал по нам? — спрашивает Чимин. В его голосе наглая ухмылка. — Конечно, — неожиданно для себя и честно отвечает Юнги. Он поджимает губы. — Я скучал. — Десять лет, да? — Хосок будто бы не верит. — Это сколько тебе сейчас? — Тридцать два. — Ты не мог выбраться до того, как станешь стариком? — Стариком? — вырывается смешок. — В моем мире люди доживают до сотни. Хосок присвистывает. В его мире хорошо, если доживают до сорока. Его мир становится миром Юнги, потому что зависая между Хосоком и Чимином, Юнги снова ощущает полное отсутствие возможности вернуться назад в будущее. Он дома — его дом здесь; но его дом не существует, его дома больше нет. Его нет, есть будущее куда более далёкое, чем ранимый и хрупкий мир Юнги. Он закрывает глаза. Ладони Хосока тянут одежду, начиная раздевать, не нужно слов, член Юнги говорит красноречивее. От запаха их тел в паху становится тяжело. От идеи секса втроем становится душно. Этого мира достаточно для троих. Юнги всего достаточно, кроме существования в неведенье. Мысль, что он не существует больше, обняла его крепче рук Хосока. В жаре между двух тел, на постели с жесткой льняной простыней, мысль, что жизни и нет больше, горит ярче. Юнги не может отпустить её так же, как отпускает себя, запрокидывая голову, открывая шею, подставляя её острому как лезвие ножа языку. Чимин вылизывает его кадык, а Юнги смотрит вниз на него, растворяясь в осознании, что его нет точно так же, как нет сейчас Чимина. В одинаковых положениях, скомканные и выплеванные временем, они занимают слишком много места своим пониманием его линейности. Хосок с Чимином не мечтают о том, чтобы узнать каждую секунду, познать саму суть пространства и его координат; Юнги же, закрывая глаза, вздыхая, когда ладонь Чимина ложится на его пах, простонать хочет не любимое имя, а то, как тяжела его голова. Хосок целует в ухо, приподнимаясь на локте. — О чём ты думаешь? — шепчет он, и его голос трещит по швам в сознании Юнги так же громко, как костёр на заднем фоне. Огонь в камине блестит в отражении металлических подсвечников. Дрова лопаются от температуры, трескается кора, и всё это реально настолько, что Юнги становится тяжело поверить. Десять лет он хотел оказаться в этой постели, десять лет молил несуществующих Богов о том, чтобы время бежало быстрее, психика скреплялась стяжками более уверенными, движения снова стали лёгкими, дышать по ночам было не страшно — грудь не вздымалась в ритме сердца кролика. Но десять лет стали ничем, кроме пропасти, отделявших одну точку нереальности от другой. В это почти невозможно поверить, и с рукой Чимина вокруг члена, Юнги задыхается то ли от удовольствия, то ли нарастающего шока. Понимая не до конца свою ситуацию, но начиная окунаться в неё, Юнги думает. Он думает, когда должен чувствовать. За гранью этого мысль отдаться им обоим, чтобы раздвинули ноги и не оставили места сомнениям. Юнги знает, что не сможет получить удовольствие от себя снизу. Не так, когда знаком вопроса перечеркнуто собственное существование и будущее родной планеты. — Ты не здесь. Мы все не здесь — хочется сказать Юнги. Как никогда, Хосок абсолютно прав. Юнги, повернув голову чуть вбок, смотрит в его глаза, отражающие огонь так же ярко, как натёртый металл. У Юнги с Хосоком в возрасте теперь та же разница — десять лет или около того, опыт в битвах сравнялся, но навсегда Юнги останется тем умным подростком из будущего, не знающим покоя. Ему нужна новая вера: вера в человечество и себя не сработала. На кого смотреть, поднимая голову выше, если там нет собственного отражения в зеркальном потолке продуктового магазина? Там, выше, нет купола — выше, Юнги помнит, только тёмное, пыльное небо. Нет птиц. Нет Бога. Юнги смотрит в глаза Хосока долго, пристально, дыша сквозь приоткрытые губы. Чимин дрочит медленно, почти не отрываясь губами от груди, томными поцелуями на коже не отвлекая внимания, не пытаясь вырвать из мыслей, только погружая глубже в тёмную их часть, где Юнги навсегда останется наедине с самим собой. Там, в его голове, где нет больше ни цели, ни уверенности в завтрашнем дне, он навсегда один. Темнота, живущая там, начала пожирать его. Ещё десять лет назад. И не Юнги, а то, что взрастило в нём время и его острые углы, ошибки в расчетах, печальная математика будущего, бросается на Хосока с поцелуем прошлого — глубоким, жёстким, полным любви и отчаяния. Хосок наверняка ощущает разницу, но Хосоку не на что жаловаться. Задницей Юнги чувствует, как крепко у него стоит. И как будто это было вчера, Юнги помнит последние слова Хосока перед возвращением домой. Юнги поднимается на колени и, со стоящего перед кроватью комода, приподнимает сумку. В своём смятении он точно знает только одну вещь наверняка: свою беспрекословную преданность к этим двоим, и желание, созданное из любви, не адреналина на японском залитом кровью поле. Юнги достаёт смазку в пластиковом тюбике, от которой лица Хосока и Чимина синхронно искажаются. Приподнимается бровь, взгляд непонимающий, а Юнги только мотает головой, чтобы не задавали вопросов. — Это чтобы вы не померли, если я в вас кончу, — поясняет Юнги, и от этих слов его тянет смеяться. Пара нервных, неровных смешков вырывается, пока Чимин заливисто смеётся. Эта тема и пугает, и веселит его, но они знают, с кем имеют дело — Юнги никогда не ошибается. Хотел бы Юнги верить в себя так же, как эти двое верят в него. — А если мы в тебя кончим? — спрашивает Хосок, переворачиваясь на живот. — Не сегодня, — Юнги смотрит на него сверху вниз. — Ты чего раскомандовался? — с игривым вызовом бросает Чимин. — Ты забыл, что я теперь лет на десять вас старше? Юнги опускается ниже к Чимину, опускаясь на одну руку. Мышцы в руке напрягаются, удерживая вес тела. Чимин трогает напряженный трицепс, сжимает его пальцами, приваливаясь обратно на кровать, возле Хосока, и не сопротивляется. Не сопротивляться в постели — его натура, но Юнги буквально кожей ощущает, что тут дело в другом: эта разница в возрасте действительно стала заметна на теле. — Сегодня я хочу, — Юнги шёпотом говорит в его губы, — чтобы ничего в этом мире не было, кроме вас. Мягкие губы Чимина так приятно целовать: Юнги ставит его язык вместо своей идеи фикс. Он целуется и знает, чувствует коленями, как Хосок притирается членом к кровати, ёрзает бёдрами. Смотрит, дышит глубже, тяжелее. Юнги отстраняется от Чимина, чтобы выдавить на пальцы смазку, создающую два слоя: присыхающий и эластичный на пальцах, влажный на контакте с воздухом. Кислорода здесь много — она быстро принимает нужную консистенцию; разве это не может быть доказательством реальности всего происходящего? Как несуществующий человек мог заболеть в этом времени? Испытывать все те мучения восстановительного периода? На снимках видеть изменившиеся после короткого пребывания здесь органы? Юнги прикрывает глаза, бросая смазку между Хосоком и Чимином. Ему нужно сделать всего один вдох, чтобы успокоиться, чтобы напомнить себе о прикосновениях любимых — зациклить их вместо навязчивой одержимости понять происходящее. Поставить на повтор в памяти первую реакцию Хосока от прикосновения между ягодиц. Как напрягается его поясница, вес рефлекторно перераспределяется на колени и локти. Хосок знает, что не будет больно: он раздвигает ноги, опускает голову, не говоря ни слова. А Юнги знает, что если бы он не хотел этого, дал бы понять не только словом. Юнги переводит взгляд на Чимина, когда под резковатый вздох Хосока вводит в него пальцы. Глаза у Чимина почти горят, уставленные на красивый профиль Хосока – он смотрит так жадно на то, что сам не смог получить. И будто чувствуя не свою власть над Хосоком, но власть Юнги, пальцы запускает в его волосы, собирает их в кулак и тянет голову Хосока назад — чтобы видеть его лицо. Они целуются, пока Юнги растягивает ещё девственного, сжимающегося вокруг пальцев Хосока, знавшего только шлюх да Чимина, готового на всё, только бы принять всю боль на себя, забрать себе всю любовь Хосока по каплям. Как это может быть нереальным? Как это — не настоящим? Как всё, переполняющее сейчас, может быть только чьей-то памятью на пространственно-временном полотне? Это было так просто — осознавать, что Хосока и Чимина больше нет. И так странно — что нет самого себя. Будто смазка, вывернутая наизнанку с пальцев, сброшенная на пол. Каждый звук в этой комнате отдает по ушам. Словно под водой. Юнги смотрит на идеальную линию позвоночника, мышц спины, на ласки любовников, которых Юнги хочет взять поочередно. Как всё это может не существовать? — Это будет не больно, — склоняясь к уху Хосока, прижимаясь грудью к его спине. — Меня резали ножом, — обернувшись, отвечает Хосок, — в меня попадала стрела. — Но тебя ещё не трахал парень, — подмечает Юнги. — Всё бывает в первый раз, — прыскает Чимин. Его ладонь предусмотрительно опускается к паху Хосока. — Просто… — мямлит Хосок, снова опуская голову, чтобы не было видно покрасневшего лица. — Я раньше не был уверен, что хочу этого. «Раньше». Здесь есть «раньше» и «позже». Время здесь в движении. В движении мысли Хосока, его взгляды на жизнь и то, что должно быть в сексе. Ментальный рост подвластен времени, и Юнги невыносимо думать, что этого всего нет. Оно не может не быть, когда его ладони сжимают высеченные словно из камня бёдра, пережившие не один поход. Когда произносит низко «всё будет хорошо» для Хосока, успокаивая его голосом куда менее успешно, чем Чимин — руками, губами. Почти ложась на Хосока, укладывая его на себя, сжимая в своих руках, Чимин, находясь будто бы снизу, удерживает его волосы, тело, будто на веревку садит дикое животное. И не один Юнги берёт Хосока — они берут его вдвоём. Зажимают между собой, Чимин отпускает ладонью пах только когда Юнги сильно тянет на себя, зная, что Хосок готов — привык, растянут. Хосок стонет в голос, ему хочется быстрее, грубее, так, как он брал Чимина. И Юнги, слыша вместо мыслей яростное биение своего сердца, чувствуя вместо душевной боли каплю ледяного пота, стекающего с затылка, отпускает себя. Первый раз Хосока выходит не таким, каким его представлял себе Юнги. Он на грани крика, звонкие шлепки звучат громче, чем слова Чимина — «Чёрт, как ты хорош», обращенные к Хосоку. Нахваливает его не как своего короля, но как снятую в таверне шлюху, и Хосоку, рожденному с кровью королевской, это нравится куда больше слепого почитания. Хосок инстинктивно пытается вырваться, потянуться вперёд, подальше от давления сзади, но попадает в капкан других рук — Чимин сдерживает его на месте. Хосок натянут словно струна между четырёх ладоней. Юнги так нравится смотреть на него сзади. Но с тихим внутренним ужасом, паникой на подкорке, Юнги не чувствует того же, что для Чимина и Хосока было пару недель назад, для Юнги — слишком давно. Уповая на то, что он изменился, Юнги не ощущает детского восторга от вида лица Хосока, кончающего от резких движений члена в себе, от требовательно выжимающей его руки Чимина. Юнги не ощущает себя самим собой, когда с резиновым щелчком стягивает с члена присохшую смазку. Возможно, в этом нет никакой необходимости: в нём свежая сыворотка, стимулирующая иммунитет, вирусная нагрузка неопределима. Возможно, если Хосок с Чимином заболеют, это никак не отразится на будущем. Юнги видел это будущее — он видит его в глазах Чимина, когда тот роняет на постель и подминает под себя. — Я хочу взять тебя, — требовательно говорит Чимин, раздвигая коленом ноги Юнги. — Не сегодня… — Я устал быть снизу, — лицо у Чимина почти злое от возбуждения. Юнги ничего не может сказать на это, он смотрит в лицо Чимина, уже и забыв, что лежащий рядом Хосок, растянувшийся на постели и тяжело дышащий, всегда был сверху. Член Чимина налит кровью, упирается во внутреннюю сторону бедра Юнги, и Юнги кусает губу, сосредоточенно борясь с Чимином взглядами. Ладонь Хосока подбирается змеёй бесшумно, неожиданно. Она ложится на горло, придавливает его, и глаза Юнги закатываются, приоткрываются губы, он успевает сделать один вдох прежде, чем Хосок прижимает своей рукой за шею к кровати. Хосок ложится ближе. Его ладонь ложится выше — он пальцы запускает в рот, кладет на язык, проталкивает глубже в горло. И это помогает забыться, не думать, только слушать, как Чимин впервые в жизни использует смазку, размазывая жирный слой по своему члену. — Какая странная хрень… — у себя над головой слышит Юнги, но он слишком занят пальцами, трахающими его горло, и губами, целующими его висок. Чимин хочет сделать это по-своему, и кто Юнги такой, чтобы отказывать ему? Ноги оказываются на плечах, таз выкручивается навстречу, пальцы во рту заменяются губами. Хосок берёт за руку, никого из них не смущает тот факт, что тело Юнги может убить их. Дело не в неверии: они слишком верят в смерть, чтобы бояться её. Их любовь пугает — она растаскивает на части, рвёт на куски, и Юнги вспоминает, чего он так ждал десять лет. Они не могут шептать, как скучали, слишком мало времени прошло, а в стоне без слов Юнги не может признаться, каково это было там, без них. Как сильно они были ему нужны, единственный стержень, выпрямляющий спину и помогающий держать голову высоко поднятой. Всё так сильно изменилось, не изменилось одно — руки Чимина, удерживающие под коленями, поцелуи Хосока, их голоса и то животное, которое Юнги, думал, взрастил в себе. Но смотря на лицо Чимина сквозь ресницы, едва приоткрытые глаза, Юнги не чувствует себя зверем. В нём впервые за всё время нет ни человеческого, ни животного. Юнги видит себя машиной, андроидом со своей новой искусственной печенью и клапаном сердца. Юнги не страшно, не больно, не тоскливо. Ему просто хорошо и хочется узнать, насколько настоящее это чувство.