настала пора возвращаться домой

— Как Йошико? Намджун помогает выбраться из машины, потому что даже после всех настроек, сборок и пересборок, у них болит голова после перемещений, темнеет в глазах. Юнги дышит тяжело, стоит, придерживаясь за локоть Намджуна, слушает, как Алекса запускается в его голове. Точнее, болит голова не у «них», а у Юнги. Намджун предпочитает это время, но не потому, что любит его. Просто перед его глазами человек, который теперь не может ужиться ни в одном; человек, которому всегда не хватает места; человек без своего места где-либо. — Нормально, собиралась воевать за Киото. — Не хочешь вернуться под конец войны, узнать, как она? — Может быть, когда-нибудь. Юнги точно не хочет видеть её труп или слышать от её отца, что она умерла на войне, а костюм, который Юнги оставил там, передался кому-то другому. Но он вернулся в своё время, в обычное будущее, всё тот же Намджун рядом, комната всё та же. Ничего не поменялось, а значит теория всё ещё работает. У них с Намджуном много теорий, которые не проверить. Или… Почти не проверить. — Так, я вбил в систему формулу, — Намджун показывает на экран с кодом для машины. Юнги садится рядом, широко расставив ноги и сложив руки на груди, подпихивая коленом сведенные ноги Намджуна, и тот смотрит на него осуждающе. Юнги закатывает глаза и забрасывает одну ногу на другую, теперь максимально закрываясь; у него, как у предоставленного самому себе животного, развилось много плохих привычек. За десять лет его характер, кажется, стал только сквернее. Намджун же почти не изменился, изменил только цвет волос и стал ещё более умным, если это вообще возможно. Счастливым и гордым обладателем готовой научной работы по восстановлению флоры и фауны планеты. — Она приняла её? — Да, ошибок в коде нет. Они оба выдыхают напряженно и смотрят друг на друга. — Ты точно хочешь попробовать? — спрашивает Намджун неуверенно. Юнги и сам не знает, стоит это делать или нет, но то, чему его научила жизнь в прошлом — это не сомневаться и делать. Намджун, как типичный представитель тридцать первого, мнётся, сомневается, и, наблюдая за ним, Юнги не понимает, как мог быть таким же? Неуверенным, боящимся, опасающимся. Он кивает, смотрит взглядом твердым, говоря без слов «конечно», «конечно, точно». Потому что каждая теория так и останется теорией, если не проверить её на практике. А там будь, что будет: если что, Намджун сможет вернуться во времени немного назад, предупредить, что это не сработает и, может, кто знает, может что-то изменится. — Из-за одного человека, рисковать так сильно… — Мне нужны ответы. Или хотя бы уверенность, что мы ошибаемся. Намджун вздыхает и трёт переносицу пальцами. Всё началось с Тэхёна. С крупицы неуверенности, посаженной в голове Юнги. С его взгляда осознанного, с его слов, и может это всё правда бред сумасшедшего, но Юнги готов на всё, чтобы сомнения эти развеять. Он думал о потенциальном движении вперёд так часто, что не мог спать временами. Всё своё свободное время и все медитации, призывающие не думать ни о чём, приводили его к тому дню у дерева. Запаху трав, приглушенный голос, твердящий что-то невразумительное, а раздающийся почему-то в голове, но Юнги не уверен, что в словах Тэхёна не было совсем ничего значащего. Он бы не был учёным, если бы бросал любую зацепку. Для ученого Юнги выглядит слишком неправдоподобно; пусть он и остался костлявым, теперь он куда сильнее даже Намджуна. — Хочешь сделать это сегодня? — А чего ждать? — уточняет Юнги. — Да и мне будет это сделать легче после того, как попрощался с Йо. — Но здоровье… Юнги кряхтит и издает протяжное «ааа». Его здоровье в полном порядке: Алекса быстро прогоняет состояние тела, и то на максимальных шкалах. После тренировок с Йо у него не болит спина, мышцы держат все кости, он чувствует себя лучше, чем когда-либо. Пусть и неуместным в этом времени, слишком чуждым для него, но способным куда больше, чем раньше. Юнги показывает Намджуну два больших пальца вверх, и Намджун смотрит в ответ с сомнением, но не спорит. Юнги старше, а ещё Юнги куда опытнее в вопросах путешествия во времени, просто потому, что из машины он не вылезает. Но Юнги видел, да и сам не против, что Намджун ведёт список побочных эффектов. Туда же, в справочник для потенциальных туристов в прошлое. Потеря ощущения времени, клаустрофобия, красочные сны, ночные судороги, изменение личности. И вопросительное «регресс развития?» на полях: каждый человек, оказавшись в природе, стремится в неё, как самое настоящее животное. Появляется агрессия, жажда разрушения. Выстроенные насильно обществом нормы раскалываются без постоянного контроля. Человек лишается цепей морали, человек становится таким, каким должен был быть изначально — частью дикой природы. Юнги видит, как Намджун смотрит на него. Взглядом ученого, пытающегося раскрыть для себя новую форму жизни — мальчика, покорившего время. — Тогда давай, упаковывайся. — Есть, босс. — Я скорее пилот. — Проверь навигацию пока, пилот. Я схожу за едой. Юнги переодевается в современную одежду: в джинсы и футболку, накидывает сверху куртку и надевает на голову капюшон от неё. В кроссовках он чувствует себя намного увереннее, чем в плетеной обуви самураев, и сухая, идеально ровная, залитая специальным материалом земля его купола, куда мягче отзывается в коленях. Он выходит из дома и, не включая музыку, идёт по сумеречным улицам: они никогда не бывают полностью тёмными. Судя по часам, сейчас ночь, но Юнги всё ещё помнит время в пятнадцатом веке, и там был день. Его биологические часы сбиты с толку, сбиты с курса, и ему кажется даже, что ему не тридцать два, а где-то двадцать четыре максимум. Люди его века живут долго. Алекса говорит, что всё идёт правильно и соответствует его возрасту, только ещё одно побочное перемещений во времени — ты перестаешь чувствовать всё, что касается времени. Рука Юнги касается воздуха, а он будто перед глазами видит пространственное полотно. Тонкая сетка, прогибающаяся под каждым его прикосновением. Людям просто не хватает скорости, чтобы разорвать её. Чтобы двинуться далеко-далеко назад, нужно преодолеть скорость света и выйти из атмосферы, выйти в космос, — так думали раньше, но помимо «назад» всегда рядом стояло «вперёд». Времени впереди, считалось, не существует. Увидев Тэхёна, Юнги не может отпустить мысль, что впереди есть что-то ещё, они просто не способны были это увидеть. Ограниченность скованного данными и фактами мышления не позволяла заглянуть ещё дальше, но у Юнги не скрепа вместо мозга. После скачков туда и обратно, миры перед его глазами выглядят как-то по-другому, и сколько бы он не пытался объяснить Намджуну, Намджун не понимал этого так, как нужно. Он только записал в список побочных явлений одно слово — дереализация; у Юнги сплошные дежавю и жамевю, и может Намджун не совсем не прав. С рассудком Юнги точно что-то не так, но вместе с тем он никогда не видел всё так ясно. Разбивая каждую вселенную на составляющие. Всё в какой-то степени нереально. Он делает шаг, и он остается в прошлом на один шаг назад: если он вернется всего лишь на минуту, то окажется в этой невесомой точке между-между. Девушки, что пьют энергетики, сидя на капоте машины одной из них, останутся, снова сделают глоток и снова заржут на всю улицу. Они уже в прошлом, каждая секунда их жизнь оказывается прошлым, и точки «настоящего», Юнги кажется, не существует. Перманентно между прошлым и будущим, баланс не может перекоситься, и если существует прошлое, то кто сказал, что нет будущего? Он ломал себе голову над этим десять лет, заставляя Намджуна додумывать и дорабатывать его идеи. И вот они пришли к тому, что машина приняла написанный код. Провал это или победа — Юнги всё равно. Если что, вся информация о нём всё равно записана на этом полотне, и для кого-то, кто сделает шаг назад, он будет существовать в мире, которого уже нет. В последнее время Юнги перестал разговаривать даже с Алексой, и его стильная металлическая вставка в голове покрыта обычной искусственной кожей. Глядя в зеркало, он и без того не видел в себе ничего настоящего, чтобы оснащать своё тело неестественными приборами, неестественными цветами. Он — один единственный экземпляр в куполе, выглядящий совершенно обычно. Его купол — не самое благополучное место, и даже к этой искусственной ночи подбираются хищники, что для Юнги больше не кажутся опасными. Он проходит мимо зовущих его выпить женщин, те кричат ему пьяно в спину, что он — невежливое чмо, и что его задница — супер, а Юнги только поднимает руку, не прибавляя темпа шага, мол, «ладно вам, дамочки, чао». Даже в не самом лучшем куполе на каждом шагу камеры, и, если они решат напасть на него, ограбить или затащить в свою тачку, одна из тысяч точно зафиксирует это; полиция приедет, правда, уже поздно. У Юнги хватит яиц отбиться даже от нескольких женщин из этого дерьмового района. Он заходит в магазин и подносит руку, отбивая чип в запястье в системе, и та приветствует его, показывая, сколько у него кредитов для покупки в этом магазине — количество товара всегда ограничено на каждого человека; в мире не так много ресурсов, чтобы объедаться. Он нажимает в автомате на цифру два, вбивает код витаминизированного желе, и в пакеты, что подлежат переработке, набирается купленное. Ещё два — себе и Намджуну — пюре из искусственного мяса, и кредиты подсвечиваются на экране. Алекса диктует код подтверждения. — Мин Юнги, одобряю оплату, код девять-два-три-один. — Спасибо за покупку! — звучит голос из автомата. — Ждём вас снова! — Конечно. Куда я, блять, денусь, — бурчит он в ответ. Выходя на улицу, вскрывая одну из упаковок и присасываясь к ней, Юнги поднимает голову, видя и слыша, как щитки купола начинают подниматься. В небе высвечивается голограмма, такие же надписи, как на ней, тут же появляются на каждом неоновом табло: «В связи с погодными условиями купол закрывается, приносим свои извинения за возможные проблемы со спутниковой связью». Начинается дождь, и Юнги может видеть его совсем недолго и совсем плохо. Капли падают на купол, и тот обтекает внезапным ливнем. Кислотным, ядовитым, но всё равно таким похожим на тот, что он видел в Японии, что видел в… Где бы это ни было, как бы давно это ни было, у этого времени лишь координата в пространственной точке и только, оно выпало совершенно случайно. Юнги пьет желе с привкусом лимона, пытаясь не вспоминать, как стоял под импровизированным зонтом на рынке, как смотрел вперёд и видел мир. Сейчас у него только аквариум, стеклянный колпак, что стремительно блокируется металлического цвета пластинами, и когда купол покрывается полностью, а темнота становится глубже, тяжелее, между стеклом купола высоко в небе и пластинами разливается щелочной обеззараживающий раствор, после — ударяет пар, нейтрализуя попавшую на поверхность кислоту. Юнги опускает голову и ускоряет шаг, чтобы вернуться домой до того, как он почувствует себя в ловушке. Запертым навечно, с небом, падающим ему на голову. От публикации проекта остался один шаг, и Намджун, наверное, ненавидит Юнги за то, что он тянет. Вся работа оформлена, план расписан, осталось только прийти на ежемесячную научную конференцию в центральном куполе их региона и вывалить на людей всё. Получить грант, кучу денег за разработки, радоваться началу реализации: каждый пытается вложиться в восстановлении экологии планеты, но никто не был даже примерно близок настолько, насколько их команда. Юнги не нравится что-то в этом: что-то не так в этом проекте, ощущения какие-то неправильные, плохие, но чёрт, все ощущения, что есть у Юнги в этом времени — ужасные. Намджун писал большую часть, именно он разработал самые сложные концепции, и значит, что проект обречен на успех — всё, за что берется Намджун, становится золотом. Юнги проходит мимо женщин снова, снова не обращая на них внимания, погруженный в свои мысли о том, какая будет планета после их проекта. Юнги хочет быть уверен, что никакой планеты после их проекта пока нет. А если она есть — что она зеленая, ясная, чистая, как в прошлом. Он собирается рискнуть. И переместиться вперёд. Если это невозможно, его всего лишь разорвет. И его даже не тошнит, когда он представляет свои кишки снаружи. Юнги бросает Намджуну еду и, пока тот ест, прямо перед ним Юнги одевается в костюм, стабилизирующий давление при перемещении, если оно окажется далеким, и весь Юнги, нажимая на кнопку, высасывающую воздух, выглядит так, будто натянул на себя презерватив. Намджун каждый раз ржёт, когда они меряют эти полупрозрачные похожие на тонкую резинку костюмы, идеально обтягивающие до самых пальцев. Затем — копию того, что он подарил Йо. Его тело выглядит слегка глупо в полностью облегающем доспехе: ноги всё равно остались достаточно худыми, а плечи выросли, что ему кажется непропорциональным, зато имеющим шансы выжить, поэтому ему плевать. — Помоги мне влезть в защитный. Третий костюм — изолирующий, который можно уничтожить в случае попадания на него нежелательных веществ. Юнги поправляет перчатки, пока Намджун наносит на его лицо и волосы защитный гель, и натягивает капюшон на голову, закрывая тот маской на лицо, в которую встроена маска кислородная. Юнги в трех костюмах и с баллоном за спиной, который сработает, если датчики засекут низкий уровень кислорода в воздухе, что невозможно, если время в будущем есть и, если проект сработал — кислорода должно стать больше, воздух станет чище. Но они предусмотрели всё, иначе они не были бы собой. Готовый, Юнги стоит перед Намджуном, они смотрят друг на друга, и Юнги не сомневается в том, что они собираются сделать. Прежде, чем внедрять проект, нужно убедиться, что не случится чего-то, что уже никогда нельзя будет изменить. — Если я не вернусь, передай маме… — как-то слишком мягко начинает Юнги, не планируя звучать так тоскливо. — Юнги, если ты не вернешься, я вернусь назад и попробую всё исправить, — заверяет его Намджун. — Ты же знаешь, что это маловероятно. Ничего не подтверждает, что время можно изменить. — Я придумаю что-нибудь. Они обнимаются коротко, Юнги отступает до того, как у Намджуна чувства перевалят за границу, где их уже будет контролировать сложно. У Юнги в голове раздается голос Намджуна: «проверка связи». Юнги отвечает так же, мысленно: «раз-раз, это мясо — самое противное дерьмо, которое я ел за последнее время». «Поешь своих моллюсков и кроликов, когда вернем их в природу». Они предусмотрели даже то, что Юнги не сможет послать сигнал Намджуну, и теперь компоненты из их помощников стоят в головах друг у друга. Юнги смотрит в глаза человеку, с которым буквально обменялся частичкой мозга. Улыбаясь, они кивают друг другу, и Намджун закрывает за Юнги двери машины. — Готов? Юнги поднимает большой палец вверх. Он не уверен, готов ли. По сути, он должен быть готов умереть, но ему так всё равно, что живот не крутит, в глазах не темнеет, в теле только нервная дрожь от того, что он наконец-то почувствует это снова. Это — перемещение во времени. Как каждая клетка будто разрывается и собирается заново, будто само пространство рвется вокруг тебя, и всё пылает, бросает в жар, рассыпаются нейроны и сшиваются — на это чувство оказалось возможным подсесть. Юнги нервничает только потому, что может увидеть, и это их первая попытка двинуться вперёд. Настолько вперёд, насколько это возможно, до самой конечной точки, где выбросит, ударив о временной потолок. Поймать волну, на которой идёт самое крайнее время, поймать её мгновение и соскочить, потому что по-другому невозможно: нет «настоящего», а Юнги уже и кажется, что его настоящее — не настоящее вовсе. Он вспоминает лицо Тэхёна и не может поверить, что тот — ничего не знающий олух из прошлого. Всё не просто так. Всё просто не может быть простым. Намджун мнётся, но жмет в кнопку, и Юнги закрывает глаза. Он знает это ощущение наизусть и, расслабившись, ждёт, что, когда его тело растянет в стороны особенно сильно, его просто порвет напополам, или выкинет обратно в их времени с Намджуном — их грустной, унылой конечной точке настоящего. Но он движется, движется дальше, перед глазами, когда Юнги пробует открыть их, всё ярко-белое, а писк такой звонкий, что, если бы не блокирующая шум Алекса, он бы оглох как в самый свой первый раз. Он летит долго, почти так же долго, как летел в далекое прошлое, и сияние перед его глазами такое чистое, что Юнги не может перестать смотреть. У них всё получилось! Это — яркое и белое небо, кристальный воздух, и эти зеленые всполохи — деревья! Юнги пытается вытянуть руку, но та трещит, и гравитация жмёт его со всех сторон, заставляет вытянуться по струне. Позвоночник вытягивает так, будто Юнги длиною в километры, его размазывает по полотну, и он не может даже сглотнуть от напряжения — слюна стекает с нижней губы, с распахнутых губ вырываются короткие вздохи, выдохи, воздух выжимается из легких. Он умирает за то, чтобы увидеть совершенное будущее — да пошло оно всё. Всё это стоит того, чтобы вернуть планету. Юнги тянет так сильно, что он начинает кричать вместе с оглушительным писком в ушах, но, в мгновение — всё лопается. Всё, кроме него. Он падает на землю, ударяясь так знакомо и почти безболезненно от того, что костюмы блокируют отдачу. Юнги подрывается быстро, не давая себе отойти: перед его глазами всё идеально белое, и он пытается шептать имя Намджуна, чтобы тот отозвался, чтобы услышал, что у них всё получилось. Но Намджун не отвечает. И когда пропавшее зрение возвращается к Юнги, перед его глазами открывается… Не Земля. Планета красная. Красная с серым. Юнги смотрит вдаль, и вдали нет ничего. Совсем. Пустыня из камня и песка, и сперва ему кажется, что он находится на проклятом Марсе, станции на котором строить невозможно из-за нехватки материалов. Он, поднимаясь на ноги и оглядываясь, понимает, что всё это время дышит кислородом — очень поганым, отвратительным кислородом, от которого свербит в лёгких. Это не Марс, его бы уже разорвало. Это… Земля? Его рот распахивается то ли от удивления, то ли от того, что он задыхается. Срабатывает система подачи кислорода, и маска на губах закрывается, прилепляется к лицу, блокируя поступление воздуха извне. Системы включаются одна за другой, и пока Юнги, сбитый с толку перемещением, вращается вокруг своей оси, смотря на бескрайнюю пустыню на месте своего купола, сигналит датчик радиации. Здесь нельзя находиться без соответствующей защиты. «Намджун.» Юнги зовет его мысленно, осматриваясь огромными глазами. Здесь нет совсем ничего. Совсем. Пустыня. Земля под ногами полностью иссушенная. Влажность воздуха близка к нулю, здесь нет деревьев, в небе нет ничего, кроме дымки: она серая, а из неё пробиваются мерзкого цвета лучи солнца. Здесь жарко, и вентиляция костюма плохо работает: она не может охладить достаточно — Юнги начинает покрываться потом. «Намджун!» Этот пот — нервный. Юнги сглатывает, дыша через раз, пытаясь понять, что произошло. Это — будущее? Может, его кинуло в другую точку настоящего? В регион, где нет куполов? — Алекса, Алекса, включайся! — он шепчет загнанно. — Привет, Юнги. Что нужно? — Проверь связь. Нахождение любых радиосигналов, или подключись к спутнику. Интернет, мобильная линия, что угодно. — Юнги, в радиусе тысячи трехсот километров нет мобильной связи. Обнаружены два спутника, пролетающие над нами… — Подключись к ним! — Не могу, они отключены. — Тогда что они делают на орбите?! — Вращаются бесполезным куском говна, Юнги. Нет, нет, нет… Это точно какой-то кошмар. Он жмурится и вдыхает глубоко. «Намджун, прием. Намджун, прием.» — Какой это год, Алекса? — Не могу сказать точно, но, исходя из кода, который вы с Намджуном загрузили в меня, это — сороковой век. У Юнги слабеет в коленках, и все пейзажи обретают совсем другой вид. Он видит перед собой планету, которую они должны были начать спасать уже на днях. Его не поражает то, что он видит будущее. Его не поражает ничего, кроме полного отсутствия жизни здесь. Уровень кислорода критически низкий, радиация — критически высокая, влажность — нулевая, и всё указывает на то, что здесь нет совершенно ничего: ни связи, ни людей, ни куполов. Координата точная, они попали ровно туда, куда хотели, и Юнги трясется от осознания, что планета — погибла. Тысяча лет. А может и меньше, если просчиталась Алекса. А сколько она вообще находится в таком состоянии? Где все люди? Куда пропало всё, чёрт?! Юнги хочется бежать, бежать по прямой, попытаться найти хоть что-то, хоть кого-то. Затерявшихся людей, подтверждения, что он действительно в будущем, и он едва успевает мысленно схватить себя за ногу — не рвануть с точки, иначе Намджун не сможет вернуть его назад. Только Намджун не отвечает. «Намджун!» — Алекса, пошли сигнал Намджуну. — Сигнал не отправляется. Намджун не доступен для связи. Юнги ругается вслух так пылко, что аж сгибается пополам и резко выпрямляется, топая ногой по земле. Он вскидывает голову, взгляд в небо — в ужасе. Неба нет. Да ничего в этом мире нет. На Юнги накатывает отчаянное осознание, что он, возможно, единственный живой человек на этой планете сейчас. В этом времени, в этом месте, которое не предназначено для людей. Что-то в нём теплится верой, что это вообще не Земля, что он застрял в каком-то аду, филиале региональной больницы, но… Это же то, что он подозревал. Что всё, что они делают, не приведет ни к чему. И что они далеко не конечная точка. Что он и Намджун точно такое же прошлое. Его начинает тошнить. Когда он опускает голову, перед его глазами разверзается то, что Юнги ещё никогда не видел. — Алекса, что это? — шокировано пытается уточнить он. — Это песчаная буря. Советую найти укрытие. Издалека, по идеально высушенной равнине несется огромное рыжее облако, и у Юнги душа падает в пятки. Он даже не успевает испугаться, только про себя заорать со всей дури: «Намджун, самое время возвращать меня назад!». Он закрывается руками, когда буря подходит к нему, пытается снести его ударной волной и порывом, песок фантомно ощущается на коже, а пространства и воздуха становится критически мало. Алекса тревожно воет, предупреждая об опасности и пытаясь выхватить контроль над телом, чтобы спасти его, но Юнги отказывается, стоя на месте твердо, зная, что всё будет в порядке. Что всё будет в порядке, даже если он умрет. Ведь его уже не существует. Он — всего лишь чье-то прошлое. Чья-то информация на пространственном полотне. Его, блять, уже как несколько веков нет. «Держись!» — кричит Намджун прямо в голове, подключаясь. Тогда почему чувство возвращения назад такое настоящее, и боль от того, как вытягивает тело, прокручивая назад в тридцать первый век, такая яркая? *** Тэхён, развернувшись на стуле, сидя спиной к барной стойке, оглядывает таверну. Шлюхи сидят на коленях путников и наемников, пытаясь найти себе кого брутальней, побогаче, и никто даже не смотрит в его сторону, хотя он честно считает себя самым очаровательным мальчиком в таверне. У него на лбу написано — не такой, как все. «Шаман с Акрада». «Тэхён, поедатель младенцев». О, Тэхён сделал достаточно, чтобы в этом регионе все были наслышаны о нём. Это — один из способов подняться из грязи в князи, и эль, что перед ним стоит — поставлен в дань уважения. В этой таверне есть то, что Тэхён любит особенно сильно. В этом месте нередко бывает Чимин, и Тэхён, вздыхая, смотрит на просторный стул, на котором сидел Чимин. Наверное, на этом стуле у бара сидел Юнги или его любимый мальчишка-бастард. Тэхён представляет себя рядом с ними, но в этой картинке всё как-то нерадостно: наверняка в него начнут тыкать клинком, угрожать и орать, а Чимин и вовсе может расплакаться. Всё это как-то не очень выглядит. Тэхён отбрасывает свою косичку сперва за спину, но тут же, передумав, перекидывает её через плечо и берёт в руку, лениво теребя зелёную прядь волос, накручивает её на запястье. — Мастер, вы не будете питье? Может, вам налить чего-то другого? — услужливо спрашивает бармен. Тэхён оборачивается и смотрит снисходительно-вежливо. — Нет, я не люблю алкоголь. Он мешает думать. — Могу ли я вам помочь ещё чем-то? — Айрин пропала далеко? — как бы равнодушно спрашивает Тэхён, но почему-то все считают, что за его уставшим и ленным тоном голоса всегда кроется что-то жестокое. Он же лапочка. Какого дьявола все считают его маньяком? — О, нет, сейчас, я приведу её… Она вам нужна вместе с комнатой? — владелец таверны начинает пресмыкаться, едва заметно кланяясь. — У нас есть самые лучшие… — Фу, нет, — морщится Тэхён, отмахиваясь, как от мухи. — Просто позови её сюда. Бармен приводит Айрин — красивую девушку с длинными, тёмными волосами и красными губами. Тэхён подмигивает ей, а она вежливо улыбается ему, заинтересованно смотря, игриво поблескивая взглядом, будто флиртуя с ним уже сейчас. Тэхён зовет её выйти, и она покорно, согласно движется за ним, как самая настоящая девочка из эскорта, мамочка местных молодых проституток. Но Айрин особенная. Тэхён знает это лучше, чем кто-либо. Ночное небо звездное, как и всегда. Воздух, как и всегда, чистый и свежий, попахивающий конями и говном людей, что просираются прямо у входа, не успевая добежать до отстойника после ночи пьянки и обжорства. В этом есть даже какая-то эстетика, но Тэхён не рвётся изучать вывалившегося из-за дверей мужика, что издает шуму больше, чем его желудок после местной еды. Тэхён стоит ровно и смотрит пустым взглядом в никуда, пока Айрин ждёт команды. — Что произошло? — спрашивает он слишком низким, грубым для самого себя голосом. — Сработал один из спутников. Тэхён поднимает взгляд к звёздному небу и сует в рот сорванный колосок. Айрин смотрит на него спокойно, оглядывая его лицо. — Что думаешь делать? — она нарушает молчание первая. — Не знаю. У меня осталось мало зарядов, чтобы рвать туда. Да и я уже пытался. Ничего не получилось. Девушка отворачивается. Тэхён скашивает взгляд, оценивающе глядя на её платье. — Симпатичное. Кто-то подарил? — Дресс-код. — Не потеряла хоть что-то менее проститутское? — Конечно, нет. Тэхён выразительно двигает бровями, приподнимает их и возвращается глазами к небу. — Пусть сами возвращаются сюда. Может в этот раз всё будет по-другому. Она пожимает плечами. — Ладно… — мямлит Тэхён сам себе под нос. Развернувшись к девушке, он берёт её лицо в свои ладони и заглядывает ей в глаза. Они смотрят друг на друга пристально и долго, сталкиваясь взглядами и меряясь прохладой в них, механической сухостью, и словно воздух повисает между ними, замирает само время — звуки между ними сжираются. Будто они оба теряют сознание, а возвращаются оба синхронно на вопль пьяного ссущего мужика: — Да трахни ты уже эту бабу, чё как телка, чё, яиц нет, шлюху слабо поиметь? Что за чмошные волосы? Ты чё, косичку отращиваешь как девчонка? Тэхён, моргая растерянно, смотрит на гогочущего пьяницу. Они встречаются со «шлюхой» взглядами снова, и та, кивая, идёт уверенным шагом к пьяному наемнику. — Ооо, детка, ты хочешь меня больше, чем ег… Она протягивает руки к его голове и сворачивает шею одним мощным движением. Мужчина валится куском мяса, а Тэхён вздыхает разочарованно, смотря большими глазами на то, как растекается дерьмом и мочой мертвое тело. Тэхён поджимает губы и качает головой, зачесывает волосы, хватается за них и издает мучительный стон в небо, выпуская в звезды всё своё негодование. — Да нет же! Я что, забыл поменять тебе прошивку, глупый ты андроид?! — Профилактика была назначена на вчера, ты опять забыл о графике, — отвечает она. — Ладно. Ладно! — выпаливает Тэхён, взмахивая руками. — Ладно, Алекса, пошли уединимся, что ли, и перенастроим тебя. — Хорошо, — механически отвечает Алекса, лишаясь нежных интонаций «Айрин». — И, Алекса… — Да, Тэхён? — Спой мне деспасито?