настала пора возвращаться домой

Чимин бодро идет по коридору замка, и впервые за последние восемь дней у него отличное настроение. На самом деле, ему кажется, что его настроение настолько отличное впервые за всю жизнь. Впервые за всю жизнь он на вершине того, что мог бы достичь: чего на самом деле не смог бы достичь, если бы не случилось то, что случилось. Теория, произнесенная Юнги однажды вслух, что всё так или иначе делается к лучшему, «даже если выглядит, как последняя залупа» — работает, и Чимин улыбается стенам и людям замка, понимая, что у него… Всё хорошо. Что у них — всё хорошо. Он стал правой рукой капитана королевской гвардии; он участвует в военных советах при короле; ему кланяются слуги, и эмблема на его лёгком доспехе теперь королевская, а не невидимая печать принадлежности Хосоку. Чимин знает то, что не знает никто в этом замке, и от этого его улыбка тянется ещё шире, ещё хитрее, будь у него хвост — замахал бы им по-лисьи. Они спасли Юнги — Юнги из будущего — Юнги пришёл в себя и теперь начинает заново наседать на нервы, и Чимина это не бесит, как бесило раньше. Чимину это нравится, Чимину нравится всё. Он вдыхает полной грудью затхлый воздух каменного гиганта, замок пахнет золотом и едой, и Чимин всегда чувствовал себя тут не к месту. Теперь он чувствует себя. Помимо всего прочего, он близко сдружился с королевой, и та, проходя мимо него вместе со своей свитой, замирает после обращенного к ней низкого поклона, чтобы слегка кивнуть из вежливости, улыбнуться ещё очаровательно по-девчачьи, смерить Чимина миролюбивым взглядом и спросить, как у него дела. — Лучше всех, Моя Королева. Чжиын улыбается ему, и Чимину хочется на радостях прекрасного дня стиснуть её тощее, маленькое тело в объятиях. Но он не настолько удачливый, чтобы проверять границы смирения Чонгука, который, кажется, совсем не понимает своего счастья. У него могут быть дети от прекрасной и умной девушки, у него может быть всё, а он продолжает опускать свой взгляд ниже пояса Сокджина. Однажды, когда дни были тяжелые — когда Юнги лежал в кровати неживой, Чимин видел, как Чжиын плачет. Ему не хватило сил утешать её и спрашивать, что случилось, но и ей не хватило сил говорить. Они просто сидели и смотрели вдвоем в стену. Почему-то Чимину думается, что дело было не в том, как к ней относятся в замке — а относятся к ней замечательно. В том, как не относится к ней король. Прости, дорогая моя королева, твой король — соблазненный мужчиной малолетка, и тебе придется учиться жить с этим. — Как чувствует себя ваш с капитаном друг? — она спрашивает, Чимин бы подумал, из вежливости. Но взгляд её светлый и честный. — Намного лучше, — Чимин радуется, не скрывая этого. — А как вы? Всё в порядке? — Разумеется, — кивает она и улыбается слегка зажато, но взгляд по-королевски не отводит, пусть и смотрит снизу-вверх, пусть и меньше, и слабее. Эта девочка правит королевством вместо своего горе-короля. — Лучше всех. Приходите как-нибудь ко мне на обед. Обманываешь — думает Чимин, но, согласившись и поклонившись ещё раз, ретируется к залу совещаний, где Хосок как раз должен был промыть мозги Чонгуку. Чимин толкает дверь и видит перед собой картину уютную, как дом. Хосок, упершись ладонями в стол, находясь по другую сторону от Чонгука, всё равно умудряется нависать над ним. Чонгук подергивается на своем королевском месте, за спиной его — Сокджин, подливает ему вина. Сын казначея, потому что сам казначей слег с болью в правом подреберье; заведующий складами с зерном, капитан морского флота, и… Юнги. Чимин едва заметно поднимает руку, машет ему, и Юнги моргает вместо приветствия. Он всё ещё тощий, не успевший заново отъесться после того, как поднялся с кровати. Всё ещё бледный, белый, как снег в январе. Губы отдают серым. Он сидит воробьем, закутавшись в покрывало из шерсти, не двигается, но взгляд его ясный, сосредоточенный, и теперь, зная о Юнги правду, Чимин видит то, что не замечал в нём раньше. Насколько Юнги и правда… Не такой. Чимин садится рядом, тоже по левую сторону от Хосока, и пока тот громко, на весь зал отчитывает все изменения во внешней и внутренней политике, Чимин осторожно касается бедра Юнги. Юнги едва заметно оборачивается к нему головой, вопросительно приподнимает брови; Чимин открывает глаза пошире, косится на Хосока и кивает пару раз, одними губами спрашивая, всё ли тут нормально. Юнги закатывает глаза и отворачивается. Противный человек. Но ответа, конечно, такого достаточно. И руку с бедра его Чимин не убирает. — Перенаправить деньги с военного вооружения на развитие сельского хозяйства? Серьезно?! Хосок взмахивает отчетом. Чимин чувствует, как вздрагивает Юнги от резкого движения прямо возле его лица, и хочется неуместно заржать над тем, какой Юнги дерганый. — И это при угрозе военного положения?! — У нас кончаются запасы зерна, и… — Они у нас кончатся, если Акрад нападет завтра и перебьет добрую половину Королевства! — Капитан, не перебивайте короля, — пищит сын казначея. — Засунь себе в жопу свои рекомендации. Акрадский дипломат? Почему он уехал ни с чем? Чонгук испепеляется под взглядом Хосока. — А где вы были, позвольте спросить, капитан? — спрашивает Сокджин, стоя ровно за высоким стулом Чонгука. — Не позволяю, — Хосок режет. — Не моё дело — общение с дипломатами, а твое — не вмешиваться, когда управляющие разговаривают. На самом деле, находясь в этом балагане, состоящем из Хосока и тех, кто пытается его переорать, Чимину хочется схватиться за голову. Юнги вздыхает возле, и они сидят вдвоем, не совсем понимая, что здесь забыли. Юнги надо отдыхать, Чимину — да тоже, наверное, отдыхать, или продолжать тактично флиртовать с королевой. Единственное, чему радуется Чимин, это что Хосок ебет его, а это дает определенные привилегии. Например, Хосок никогда не будет смотреть на него таким злобным взглядом. И никогда не будет повышать голос так агрессивно. Чонгук не выдерживает, подскакивает и рявкает, но в глазах его встают слезы — он не привык повышать голос. — Если у нас начнутся проблемы с Акрадом… — Хосок говорит сухо. — Реальные проблемы с Акрадом. Это будет полностью ваша вина, мой король. Но смотрит он не на Чонгука. А на побелевшего Сокджина. Потому что все в этом зале знают, кто на самом деле принимает решения. Когда они выходят из зала, выходят из замка, Юнги перебирается на спину Хосока, обнимает его вокруг шеи и висит обезьяной. — Точнее, кто прокладывает эти решения через еблю, — запоздало, наконец-то открыто комментирует ситуацию Хосок. — На самом деле они имеют смысл. Сокджин делает всё, чтобы людям жилось лучше. — Но то, что лучше людям — хуже для королевства. Юнги, мы на грани войны. — Да не будет никакой войны, — он вздыхает устало. — Кому это надо? — Не знаю, как там в вашем будущем, но здесь люди воюют друг с другом, — Хосок огрызается, и тут же ойкает, потому что Юнги ударяет его ладонью по уху. На это Хосок возразить ничего не может. — А как в будущем? — щенячьим голосом спрашивает Чимин. — Никто не воюет. Все уже воевали столько раз, что планета не выдержит ещё одной войны, — у Юнги поджимаются губы, смешно выпячивается верхняя, будто он чем-то разочарован. — То есть, не выдержит? — У нас почти нет растений. Нет водоемов. Экологическая система разрушается, в 95 процентах регионов уже произошло опусты... — Юнги набирает в грудь воздуха и осекается, видя сложное выражение лица Чимина. — Короче, везде один камень, песок, нихуя нет, ничего нет. — Жутко. — И все люди больные. — Ты тоже? — Я же человек. — А чем? — спрашивает Хосок, разворачивая голову, чтобы увидеть хотя бы профиль Юнги. — Болезнью, которая не дает мне вас выебать. Чимин давится воздухом и закашливается. — Болезнь, которая не дает тебе использовать член? Как проклятие? Юнги издает звук умирающего тюленя и отмахивается. — Нет, но есть вероятность, что, если я кончу в вас, вы умрете. Теперь давится Хосок. — Да успокойтесь вы, — Юнги выпрямляется на спине Хосока, оглядывает их обоих. — Вы отлично справляетесь с жопами друг друга. А мне трахаться — последнее, чего сейчас хочется. — Ты типа… Ведьмы? Чёрной вдовы? — Я не знаю, какое отношение пауки имеют к моему члену. — Но… — Так, давайте вы сделаете вид, что вы оба умные, и… Блять, Хосок! Хосок резко разворачивается вокруг своей оси, заставляя Юнги снова обнять его крепко и прижаться сильнее. Чимин смеется лающим смехом гиены, а у Юнги злости на них обоих не хватает. Хорошо, что хватает любви. Хосок смеется, но недолго, замолкает быстро, и в глаза Юнги ему смотреть сложно, поэтому идеально, когда он сидит на спине, когда ладони держат его под коленями. Он уже неделю прячет от него записку, и сперва, когда Юнги пришел в себя, Хосок вообще забыл о ней, но вчера она снова напомнила о себе, показавшись в шкафу с одеждой. Маленький, идеально-белый, жесткий кусок бумаги с неизвестными никому символами. Что с ним делать — Хосок, черт, знает. Он будет держать его как можно дальше, чтобы Юнги как можно дольше оставался с ними. Потому что Юнги смотрит с таким теплом и любовью, что не хочется выпускать его из объятий. Хосока рассахарило, Чимин потёк карамелью, и всё это — вся эта «любовь» на троих точно не играет им на руку, как мужчинам. Но Хосок несёт Юнги к морю, и зная теперь, откуда он, с удовольствием и стыдом понимает, что с неизвестного острова не приплывут, не заберут Юнги. Его дом совсем не в этом мире, и хорошо. Юнги обнимает так крепко, будто в последний раз. Они как будто не верят окончательно, все ещё воспринимают, как шутку. Для них будущее — как другой континент, а не осознание, что где-то спустя века всё ещё живут люди и живут совсем по-другому. На спине Хосока такой расклад событий кажется Юнги разумеющимся: наверное, они и сами понимают, что после их смерти будет кто-то другой. Они просто не видели тот мир своими глазами. Не задают вопросов, чтобы не услышать ответы. Ответ на то, когда Юнги нужно будет возвращаться домой. Никогда — думает он, лежа головой на плече Хосока, отстраненно слушая разговор своих любовников, разглядывая полосу из деревьев и травы. Научившись жить так, окруженным зеленью, без головной боли, без еды в порошке и гелях, он не представляет, как можно жить по-другому. Мира в будущем как будто и нет, как будто всё, что произошло здесь — единственное настоящее. Юнги не хочет думать о том, что Хосок и Чимин на самом деле уже очень давно мертвы, и они всего лишь отголосок мироздания, его память, записанная на полотне пространства-времени. Юнги тянется ладонью к груди Хосока и чувствует, как бьется его сердце. Хосок спрашивает, что такое, а Юнги отрицательно качает головой. Ему сложно поверить, что Хосок, как и Чимин — не настоящие. Они — единственное настоящее, которое теперь есть у Юнги, и ему хочется остаться вместе с ними. С тем количеством сыворотки, которую послал ему Намджун, он продержится долго. Выздоровеет ли без медицины будущего — непонятно, но главное, что не умрет же? Юнги уже отвык и от голоса Алексы, от идеального слуха — одно ухо вышло из строя, и от интернета, и от всего-всего, что было у него дома. Человек удивительно адаптируется, Юнги впервые пробует это на вкус, впервые проверяет себя на прочность. Прочность его тела — такая себе, но если он вернется домой, то вряд ли сможет выходить из дома и снова смотреть на этот серый, высокотехнологичный мир. И вряд ли сможет не дать освистывающим его бабам по ебалу. Не будет больше Хосока, опускающего его на ноги со своей спины; не будет больше Чимина, удерживающего под локти и помогающего свалиться на песок. Юнги выдыхает, как почётный дед, и ему тяжело держать спину без опоры, поэтому Чимин садится позади него и дает откинуться на себя. — Почему твой друг не прислал ещё какое-нибудь лекарство, чтобы ты поправился быстрее? — спрашивает Хосок, садясь рядом и доставая из сумки алкоголь. — У тебя что, какие-то проблемы с тем, что я овощ? — Юнги вскидывает бровь нагловато. Чимин обнимает его вокруг рёбер и поддергивает вверх, сжимает покрепче, выдавливая из Юнги весь кислород. — Да, поэтому мы таскаем тебя на руках, мальчик из будущего, — Чимин ехидничает, и разжимает руки, когда Юнги начинает агрессивно бить в них локтем. — Лекарства рецептурные. Плюс, чёрт знает, чем я сейчас болею. — Реце?... — Только лекарь может их назначить. — У вас лекари дают разрешение на лекарства? — Хосок отпивает вина. — Странно, что вы там все не сдохли. — Города под куполом, и там отличная система фильтрации… — Купол? Как аквариум? — слишком уж восторженно уточняет Чимин. У Юнги ощущение, что для него это всё просто какая-то отличная сказка на ночь. Юнги смотрит в море. Сейчас оно не штормит, но на диком пляже залив тяжело назвать спокойным. Море растекается волнами по мокрому песку, тянется назад, и у Юнги есть стойкое ощущение, что пульс планеты бьется, что её сердце всё ещё пылает. Он будто чувствует это через землю, но это всего лишь его сердце и его невысокая температура — признак борьбы с каким-то воспалением. Что за время без сыворотки наворотил ВИЧ у него в организме — страшно представить, но даже если Юнги умрет так, счастливым и у моря — да плевать. Чимин с Хосоком запьют его вином, поцелуют крепко на прощание, как целовали каждый раз на ночь и утром, радуясь, что он проснулся. Жизнь, на самом деле, прекрасная штука, и когда ты умираешь, достигнув своей цели, обретя то, на что и не надеялся — кажется, будто совсем всё не зря, и что даже там, закрыв глаза навсегда, будет так же хорошо. Юнги горько хмыкает. Ему никогда не было хорошо, глядя на небо, обтянутое пластиком. Даже дождь не добирался до него. Он просто сталкивался с куполом и лился на его стены. — Точно, как в аквариуме. — Ужасный мир, — заключает Чимин. — Точно. Юнги смотрит на Хосока, положив голову на плечо Чимина. Хосок пьет вино, не оборачиваясь на них, напряженно в даль, думает о чём-то. И Юнги не хочется говорить, но, смотря на него, он бросает будто бы ничего не значащее, будто бы на ветер: — Но хуже всего, что там вас нет. Хосок напрягается заметно. Чимин радостно ерзает ладонями по телу, обнимает покрепче и подтягивает к себе ближе, но, утыкаясь носом в макушку с проступившими чёрными корнями, спрашивает ровно: — Тебе нужно домой? — Да нет, на самом деле. Только если лечиться. Хосок заметно выдыхает. Юнги выпрямляется. — Ты что? Боялся, что я отправлюсь в своё время? Хосок не отвечает, но качает головой неопределенно. И чего он такой напряженный? — Не беспокойся, — выдыхает Юнги, обратно наваливаясь на Чимина, принимающего от Хосока бутылку. — Вряд ли возможно вернуть меня назад. Так что будем доживать здесь. — Выпьем за это! И не переживай: найдем тебе нормального лекаря. Не здесь, так где-нибудь в другом месте. Юнги фыркает. Два наивных идиота. Хосок разворачивается наконец-то к ним лицом, а не лицом к морю. Они меняются бутылкой с Чимином, греются алкоголем, а Юнги греется о грудь Чимина, о его горячее дыхание недалеко от уха. На самом деле, лежа так, на песке и в руках любимого мужчины, Юнги понимает, что легко уснуть. Под шум волн, под мерное покачивание волн. Юнги сжимается, подтягивает ноги, складывает руки на груди и кутается в свой плед плотнее, прячется от соленого, прохладного ветра. Даже если они не найдут лекаря, он пытается верить в то, что экология наладит всё сама: здоровое питание, сон, а когда появятся силы — дрочка в шесть рук на ночь. Вряд ли ухо, оглохшее из-за погибшей Алексы, начнет слышать так же хорошо, как раньше, но это и не мешает. Горизонт — идеальная синева, смесь с серым. Маленькая ладонь Чимина поглаживает по груди успокаивающе и, подмерзая, Юнги прикрывает слезящиеся от ветра глаза. Но на горизонте маячит что-то тёмное, и количество точек быстро увеличивается. Юнги сонно трёт кулаком глаза, думая, что у него упало давление и поплыло зрение, но точки никуда не пропадают. — Что это? Взгляд Хосока мгновенно устремляется в горизонт. Юнги видит, как сжимается ладонь на горле бутылки. Чимин вытягивается тоже, заставляя Юнги приподняться. — Что там? — Юнги повторяет вопрос, видя, как напряженно они уставились в море. — Не наши флаги, — жестко комментирует Чимин. И дальше всё происходит так быстро, что Юнги только успевает промямлить «блять, не так резко» — его вздергивают за руки, заставляют подняться на руки, тащат под локоть с пляжа. Он запинается, едва не падает. — Да что такое? — Нужно срочно в замок, — и голос у Хосока такой, что Юнги выбирает не говорить. Дойдя до дороги, Хосок, правом королевской гвардии, временно заимствует лошадей у рыбаков. Они скачут что есть скорости до замка, и Юнги не может оглядываться назад, но слышит какой-то шум. Крики, люди собирают вещи, люди видят какую-то панику, люди видят что-то, чего не видит Юнги, и его раздражает не знать. Они добираются до замка, забираются на холм, и далеко внизу Юнги видит линию моря, в ней — море кораблей. Чимин выверено срывается в другую сторону по приказу. Хосок остается с Юнги на самой высокой точке обзора, и они смотрят на море вдвоем. Юнги не решается задавать вопросов и ему не хочется прослыть тупым, но он, глядя в море, стоя плечом к плечу к Хосоку, видит, как что-то летит от кораблей прямо на сушу. Это что-то горит. Глаза Юнги открываются шире. Огромный горящий шар врезается в высокое здание, и то разрывает на кусочки — Юнги рефлекторно делает шаг назад, и от вида разрушения его почему-то едва не выворачивает. Второй огромный шар — он улетает куда-то в город, и сердце Юнги делает сальто вместе с желудком. Его захлестывает паника от осознания, что это именно то, что не видел его мир уже много поколений. Это и есть война, начинающаяся с разрушения города и… Убийства простых людей. О нет. О, блять, нет. — Я не… Хосок оборачивается. Его лицо не меняется сразу. Он смотрит на то, как Юнги хватается за грудь. — Я не могу… Его лицо меняется не сразу: Хосок моргает пару раз, оглядывая Юнги, и Юнги видит на себе этот изучающий, не до конца понимающий, что происходит, взгляд. Их взгляды соприкасаются, и Юнги пытается держаться за него, но не получается. Сердце колотится, и со следующим взрывом то сжимается так сильно, что у Юнги подкашиваются колени. С реакций охотника Хосок бросается на колени тоже, тянет руки, а Юнги и не замечает, потому что смотрит на то, как горит высокая башня вдалеке. Как каменные, раскалённые ошметки валятся вниз. Ему кажется, что он слышит крики людей. — Я не хочу… Паника — как же давно её не было. Задыхаясь, Юнги слабо отталкивает от себя Хосока, не соображая, что делает. — Юнги, дыши. — Я не выдержу этого! Боже, блять, я не выдержу этого. Он хватается за голову и воет, согнувшись пополам. Взрывы, огонь, падающие люди с неба, полыхающие дома — это слишком; для его времени — это дико, страшно, этим пугают всю жизнь, из этого делают триггер, воспитывая общество мирное и спокойное. Болезнь, что выжгла органы изнутри — это слишком. Вкупе — невыносимо, и Юнги начинает рыдать. Не от страха, не от страха перед смертью, а от осознания, насколько поломало его время здесь. Нет, нет, он не хочет никакой войны! Он не переживет её! Ему хватило всего, что было до неё: перемещения, выживания, мгновений, когда он держался за жизнь. Отбитой памяти, частичной глухоты — хватит, всего хватит. Юнги не замечает, как его хватают, почти волочат по земле, подальше от ограждения — его начало кренить. В себя Юнги приходит, когда Хосок хватает его за щеки и заставляет смотреть в глаза. Юнги заранее видит там взгляд уверенный, спокойный, сдерживающий. Но Хосок смотрит на него виновато. — Извини меня. Юнги шмыгает носом, стараясь не смотреть на дым, что валит над головой Хосока. Не слышать, что происходит там в городе. — За что? — Вместе с лекарством я нашёл записку… И я её не отдал тебе, потому что… Глаза Юнги распахиваются широко. Он не успевает уловить и части своих движений — замахивается и бьет Хосока в лицо. Ладонью прямо по щеке, со всей силы, со всей беспомощности, агрессии, ужаса. Хосок дергается в сторону, сползает ладонями по щекам вниз, на грудь Юнги, хватает его за одежду, и Юнги отступает сильно и резко назад, ошарашенно и чувствуя себя преданным. Хосок остается сидеть перед ним на коленях — побитый щенок, когда Юнги выпрямляется во весь рост. — Какого хрена?! — рявкает он, забываясь о том, как всё ещё побаливает горло, и голос от этого звучит ниже и сиплее. — Я мог умереть! — Я знаю… — Я мог умереть, Хосок! — Я знаю... — Какого хрена?! — Я боялся, что ты уедешь! — выпаливает он и поднимается одним движением, нависая сверху-вниз, близко к лицу — носом к носу, смотря в глаза гневно — пожаром в ответ на пожар. — Я просто боялся, что ты прочитаешь её и уедешь, и оставишь нас здесь. Юнги вздыхает судорожно, дыхание трясется сильнее, чем он. Он смотрит на Хосока — не в силах злиться, не в силах делать хоть что-то, видя едкую вину, вспоминая, каким напряженным он был всё время — не умеет скрывать по выражению лица свои чувства. Юнги сглатывает. Ему хочется встряхнуть Хосока хорошо, сказать ему, что он бы никуда не уехал, но… Но ему не место в этой войне. Ему не место здесь, больным и слабым. Он ходит с трудом: а как он будет скрываться от захватчиков? Как он будет бежать, если придется? Ему хочется выдать Хосоку, что он самый главный пидор в его жизни, что он поступил, как тварь, но не может. И Юнги заебался понимать всех. Не заебался не обижаться на тех, кого любит. Чимин отвлекает их, возвращаясь вспотевшим и загнанным: — Наш флот отогнал их. Но Акрад всё ещё не выводит свои корабли. Это вопрос времени, когда прибудет их подкрепление. — Король послал ворон в другие земли? — Юнги, вытирая лицо, отвлекается от Хосока, разворачиваясь к Чимину. — Да, и гонцов. — Границы? — включается Хосок, кладя одну руку на плечо Юнги. Юнги стряхивает её с себя раздраженно. — Пока никаких вестей, но и новостей о том, что видели пешие войска, не было. Пауза повисает, Чимин смотрит на Юнги и Хосока, стоящих близко, но такое чувство, что через пропасть. — У вас всё в порядке? Хосок открывает рот, но Юнги перебивает его: — Он прятал записку, которую послал мой друг. — Что?! — вылупляется на Хосока Чимин. — Ты прочитал её? — спрашивает Юнги. — Нет, не смог. — Так какого хрена мы стоим тут, и ты не отдаешь её мне? Они возвращаются домой впопыхах, Юнги старается идти, но заканчивает на плече Чимина под его грубое «хватит выебываться». Он опускает его на ноги только в комнате Хосока, где он, вышвыривая вещи из ящика, достает ту самую записку. Юнги берет её дрожащими руками. — Что там? — спрашивает Чимин; у Хосока не хватает совести спросить. Пробежавшись глазами быстро, Юнги срывается с места — до своей комнаты, где он вел календарь. — Ну так что там? — Чимин нетерпеливо спрашивает снова. — Он хочет вернуть меня домой. Голос его звучит… Юнги не уверен, как. Перечитывая родной почерк, Юнги поджимает губы. Вот, значит, как. Вот значит, каково это — получить весть из прошлой жизни? Вот значит, каково это — выбирать, какое место для тебя ближе? Он оборачивается на Хосока с его тоскливым взглядом, на Чимина со взглядом еще более тоскливым, и Юнги думается, они возненавидят его, если он оставит их. Но Хосок тихо, болезненно-ломко уточняет: — Не говори, что из-за меня ты опоздал. Юнги смотрит на него совсем другим взглядом. Не злым, не обиженным, а таким же растерянным. Они все вместе впервые оказались в такой ситуации: Юнги впервые нужно вернуться в будущее, впервые нужно выбрать, Намджун или Чимин с Хосоком. Этот мир или тот. И выбирать, казалось бы, нечего — всё очевидно. Броситься с объятиями к ним, горячо прошептать на ухо, что они останутся вместе навсегда, но Юнги плохо. Ему очень. Плохо. Никакая сыворотка не излечит того, что случилось в организме за время без неё; ухо, внутренние компоненты которого механические, не начнет слышать; потерянные фрагменты памяти не восстановятся, и со временем её ячейки переполнятся, и он начнет забывать; он начал привыкать к местной еде, но от неё все ещё нередко выкручивает кишечник наизнанку, рвёт вечерами. Началась война, и Юнги трусливо боится её; боится еще больше того, что он ничего не сможет сделать, если в дом Хосока ворвутся акрадцы, чтобы перебить всех королевских слуг. Даже его, не вылезающего из кровати. Юнги хочется наврать, чтобы сделать Хосоку больнее в отместку. Но он отводит взгляд. Для Хосока и Чимина это так же в новинку — видеть перед собой человека, застрявшего посреди временных зон. — Нет. Завтра он включит машину. Нужно быть на том же месте, где я появился. Он не хочет видеть злобы в их глазах. Не хочет, чтобы они оставляли его в последний день, и закрывает глаза напряженно. Наверняка они просто дадут ему лошадь, оправдаются войной, скажут искать тот лес и то место самому, но Чимин подходит сзади и обнимает. Крепко, больше как друг, чем любовник, и именно это Юнги нужно. Ему нужно знать, что они останутся хотя бы друзьями, расставшись. Главное не зарыдать, блять. Юнги трет переносицу. — Тогда нам нужно выезжать уже сейчас, чтобы не опоздать. Чимин оборачивается на Хосока. — Тебе нужно остаться здесь? Юнги оборачивается тоже. Они вдвоем смотрят на то, как Хосок ломается внутри. — Нужно, — выдавливает он. Видит выражение лица Юнги, добавляет увереннее: — Но к чёрту. Я ничего не должен этому королевству. Морской флот разберется. Дорога домой — самое долгожданное событие тех, кто застрял не на своем месте. Аэропорты, аэропланы, перроны, поезда и электрички; Юнги был маленьким мальчиком, когда его семья переезжала из одного купола под другой. В обезличенных городах, похожих один на другой, нету чувства дома. В обезличенных домах одни и те же окна, стены, серый уплотненный пластик, экологически чистый, но такой бездушный. Засыпая на кровати из полимеров, в простынях, сохраняющих тепло, но без греющих рук, Юнги никогда не чувствовал дома. Он не может плакать, обнимая Хосока со спины, держась за него руками и ногами за лошадь, только почему-то глаза его всё равно слезятся, когда лошадь скачет, и пейзажи перед глазами сменяются. Медленно, плавно. Увядающие к зиме травы и цветы, высокие злаки, леса деревьев. Деревянные дома, пасущиеся животные. Биение сердца под ладонью — Юнги снова кладет её на грудь Хосока, пытаясь запомнить то, какими они были. Живыми. Настоящими. Несмотря на разрыв во времени. Хосок и Чимин существуют сейчас, в существующем для Юнги «сейчас», и он не понимает, где ему суждено жить. Дереализация. Он не знает, кто он такой, после всего проведенного времени вместе. — Меня зовут Мин Юнги, — зажмурившись, шепчет он, позволяя ветру оставить всё беззвучным. — Мне двадцать два года. Я… Из какого я года? Доктор каких наук я? Я изобрел машину времени? Юнги не верит в то, что произносят его мысли его собственным голосом, а не Алексы. Рубашка Хосока становится влажной. Юнги вжимается в неё лбом. Будто физически он чувствует приближение того леса сквозь почти сутки пути, остановки и разговоры только о войне. У него стоит ком в горле, ему ещё хуже от того, что он бежит от опасности, в которой оставляет тех, кого полюбил. Так он и видит себя сейчас. «Меня зовут Мин Юнги, и я влюблен в двух парней, которые на самом деле уже как сотни лет мертвы». Когда они спрыгивают с лошадей, Юнги не знает, сколько им осталось времени прощаться. Подходя к дереву, за которое он хватался и не давал себя оттащить, на него накатывает ностальгия. — Ты так орал в первый день, — не очень весело смеется Чимин, но пытается звучать легко. — А ты сломал мне механические компоненты в мозгу, — Юнги копирует тон его голоса. — Извини, — Чимин смеется почти по-настоящему. — Я думал, что ты женщина, — вспоминает Хосок, улыбаясь. — Рад, что обнаружил у меня хуй? — Юнги вскидывает бровь, что, наверное, выглядит не очень, учитывая, какое заплаканное у него лицо. — Я бы хотел его в себе. Чимин не смотрит на Хосока ошарашенным взглядом. Он смотрит на него влюбленно. Ударяет в плечо игриво и явно радуется тому, что хоть что-то изменилось в их жизни. Благодаря Юнги. Юнги не хочет оставлять их. Он улыбается, но из глаз его льются теплые, соленые слезы — то ли тоски, то ли счастья. Их секунды утекают одна за другой, у них осталось так мало времени для любви, и место, которое раньше казалось ему безнадежным, оказывается полным веры. Нет такого места, чтобы любовь была там ни к месту. В мире нет момента, когда нельзя любить. В мире не существует преград для неё — ни пространства, ни времени, ни языков. У любви есть только она, и Юнги чувствует себя другим человеком не потому, что он побывал в таком мире, не потому, что этот мир сломал всё внутри него. Потому, что любовь перекроила его; он отдался ей и отдается сейчас, подходя к Чимину и беря его лицо в свои ладони. Он целует его глубоко и пряно. Из всех сил, что остались в нём. Гладит его язык своим, наклоняет голову и подаётся вперёд, грудью к груди, руками Чимина на своей талии — одно целое. И отрывается с тяжелым выдохом Чимина в свои губы — быстро, резковато, боясь не успеть обнять Хосока на прощание. Хосок хочет извиниться, Юнги видит это по его лицу, но он просто запечатывает его губы, обхватывая шею руками и вставая на носки, переваливая весь свой вес на него. Хосок подхватывает его, как тащил на себе всё это время, как не давал упасть, как не давал утянуть в чёртову пучину отчаяния. Они целуются в какой-то момент яростно: Юнги хватает его за волосы, сжимает в ладони и сжимает его нижнюю губу своими, прежде, чем с влажным звуком отстраниться. Но он не перестает обнимать его, прижимается лбом ко лбу и выдыхает вместо «я люблю вас»: — Я вернусь. Чимин подходит ближе, Юнги протягивает руку к его волосам и наклоняет к себе, целует ещё раз — ощутимо, крепко в губы. — Я обязательно вернусь. Он гладит их шеи, сцеловывает их улыбки по очереди, запоминает их губы: боится не возвращаться домой, не войны, а забыть их. — Только дождитесь. Они выдыхают бессвязные «хорошо», «конечно», обнимают в четыре руки, зажимают с двух сторон, и Юнги слышит, как горячо становится его телу — раздвигает их в разные стороны сразу же, делает шаг назад и упирается ладонью на дерево. Чимин не подходит к нему, но протягивает руку. — Возьми нас собой? Юнги проходится языком по зубам, нервно и не желая отказывать. — Я не могу. Вы не выживете в моем времени. — Но ты же выжил в нашем. — Я сильнее, чем вы. Чимин и Юнги соприкасаются кончиками пальцев. И Юнги опускает руку, улыбаясь им горько. Они не спорят и хватаются друг за друга, держатся за руки, как боялись держаться раньше. Жмутся друг к другу, не отрывают взгляда от Юнги. — Когда ты вернешься, лучше бы тебе быть ещё сильнее, — с намекающим голосом говорит Хосок. Но Юнги видит, как он не верит в то, что они встретятся снова. И Чимин не верит тоже: его глаза начинают слезиться, и он сильнее сжимает руки Хосока в своих. Юнги хочется уверить их, что всё будет в порядке, и он улыбается, напряженно проезжаясь короткими ногтями по коре дерева. — Конечно, и когда я… Чимин и Хосок смотрят на пустое место, оставшееся вместо Юнги. Его голос оборвался моментально, и после него не осталось совсем ничего. Они моргают, пытаясь уловить этот момент, когда Юнги просто взял и исчез, оставшись только в памяти. Словно его и не было совсем. Галлюцинация, мираж, видение. Чимин вздыхает, и Хосок выпускает его руки из своих, подходит к дереву, прикасается к нему. — У нас даже… Ничего не осталось, — голос у Чимина нервно дрожит. И, прокручивая в голове образ Юнги, Хосок обводит мысленно его с макушки до пяток. И улыбается, с отчаявшимся смехом прижимаясь лбом к стволу ели, у которой они нашли Юнги, кажется, вечность назад. — Его обувь. — Что? — Странные зеленые ботинки. Он ехал сюда в сапогах. Странные зеленые ботинки остались дома.