настала пора возвращаться домой

— …фея, которая убила всю мою семью. Находясь в пути, снова верхом, Юнги не замечает ничего необычного. Ему не нужно привыкать к лошади, не нужно узнавать, что брать с собой, а что нет. Словно он жил здесь вечность: на коне сумка с лекарствами, нитками и ромом, еда, от которой не становится плохо, и на ногах всё ещё живые кеды. Потрепанные жизнью, но живые. Когда Юнги вернется домой, обязательно напишет отзыв производителю. Но он все ещё удивляется, как лицо Чимина может оставаться таким спокойным, когда он говорит о серьезных вещах. Словно это произошло не с ним — с кем-то другим. У Юнги уже лицо искажается от беспокойства, в глазах поблескивает сожаление, будто он сам виноват в этом, а Чимин равнодушно оглядывает дорогу. Стойкость местных людей, их внутренний стержень поражает Юнги, в хорошем и плохом смысле. Насколько все раньше были бесчувственны. Или насколько сильно были поломаны. Тэхён — акрадец, который в своё время был выгнан из королевства за практику магии. Правда, из рассказа исключительно о нем и магии, Юнги не понял совсем, в чём тут, собственно, волшебство. Тэхён — травник, который оказался умнее, чем все остальные. В таком случае, Юнги тоже маг. Но, слушая историю Чимина, взгляды Юнги меняются, и он записывает Тэхёна в простые маньяки со слетевшей крышей. Который зовет себя колдуном. Таких держат в изоляции от общества, и не убивают только потому, что садят на антипсихотики. — Чимин из плохой семьи, — поясняет Хосок, говоря также спокойно: ничего необычного, серьезно? Юнги смотрит на них, не понимая, как человек может так легко жить, когда всю его семью убили в детстве. — Да, и когда мы с Тэхёном встретились, я был готов сбежать за море, только бы не видеть их больше. Тэхён сказал, что я могу пожелать всё, что угодно, и он поможет мне, — у Чимина голос становится тише, но он всё ещё тверд, ни капли сомнений, сожалений. Юнги сглатывает за них обоих, моргает потерянно. — Вместо того, чтобы попросить корабль, я сказал, что больше не хочу никого из них видеть. — И?... — И когда я пришёл домой, там была только гора трупов. А Тэхён пришёл ко мне, как друг, сказав, что я должен буду заплатить за помощь. Юнги напрягается физически, бедра сжимаются, и от этого конь стопорится. Юнги всегда забывает, что лошади не слушают слов, только язык твоего тела. Он ударяет по бокам своего коня пару раз, чтобы тот продолжал идти. — Мой первенец, — невесело хмыкает Чимин. — Ребёнок по любви. — Я забрал Чимина к женщине, что растила меня, когда мне было лет восемь, — добавляет Хосок. — С тех пор мы вместе. И с тех пор Чимин не может думать о том, чтобы спать с женщиной — логично заключает Юнги. С тех пор он считает Хосока своей семьей, своим спасением от голода и улиц — логично додумывает Юнги, не задавая вопросов на тему, которую он бы хотел навсегда закрыть. Он заочно не любит этого Тэхёна, и от всех тёплых чувств к Чимину ему хочется ненавидеть убийцу его семьи, того, кто сделал из Чимина мальчика не солнечного — грозового, ребёнка бури. Сердце не побеждает над разумом, Тэхён не становится просто убийцей, Юнги думает о мотивах и том, как именно он провернул это, зачем, почему; Юнги смотрит на них, разбитых своей жизнью, сирот, и вся его драма семьи, вся её нелюбовь в отношении младшего сына, не оправдавшего что-то там по их мнению, становится такой незначительной. Потому что его мать, узнав, что он застрял во времени, наверняка ругается матом, бьет посуду. Отец плачет по ночам. В памяти живой дом, где постоянно орали друг на друга, где токсичность повышалась на каждом квадратном сантиметре, где было больно находиться, но также тепло было звонить и просить помощи: просто побыть рядом, когда все дороги начинали вести в никуда. Юнги ждёт телепорт домой, будто его сейчас вырвет из этого мира, где он сам не свой, где всё не по его воле, где всё не для него. Он смотрит в спины мальчишек, в душе ставших стариками, лишившись всего за свои двадцать с копейками лет. И понимает, что любит их. Любит их обоих, просто и без условностей, по-настоящему, как один человек может любить другого, как может любить двух сразу. Он хочет обнять Чимина снова, его носом в свою шею, спрятать от кошмаров детства; ему хочется обернуть руками Хосока, стиснуть его, шептать, что не нужна никакая месть, им просто нужно домой, не нужно рисковать из-за того, кто всю жизнь не замечал его. Юнги, стоя на одной дороге с ними, понимает, что он здесь — самый счастливый из несчастных. Мальчик из времени, где радужный флаг можно выбить на лбу, и тебя поцелуют в него просто за то, что ты есть. Где твои отцы не умирают от клинка в брюхо, а матери не зарабатывают, раздвигая ноги. А место, его город под куполом, всего лишь воспоминание, оставшееся где-то в сломанной памяти молчащей Алексы. Он дышит травами, когда Хосок и Чимин говорят с информатором — человеком из придорожной таверны, продающим головы акрадцев за мешок золота. И это настолько дико, насколько для Юнги обретает смысл. Здесь всё честно, здесь — чистая борьба за жизнь, вертись, как хочешь. И он бы не смог, он бы умер в первые же дни, если бы эти двое не закинули его на свою лошадь и не отнесли бы в замок. Видя, как обращаются с людьми здесь, Юнги понимает то, чего не понял сразу в первые дни знакомства: Хосок и Чимин — самые человечные из всех, кого Юнги встречал. И он так хочет быть их, что рвется влезть между ними, но единственное «между», которому есть место — на лошади, в их разговорах, не в их постели. А Юнги и не нужно — он может любить их так, на расстоянии вытянутой руки, с их поцелуями на своих губах, разовый вкус их рта, что никогда не повторится. «Никогда» для Юнги ограничено, и вряд ли он будет тем счастливчиком, что обретет здоровье и иммунитет без лекарств будущего времени. Вряд ли он будет тем счастливчиком, которому повезет уберечь себя и тех, кого он любит. Хосоку и Чимину не нужна защита: они привязывают коней к дереву, обнажают мечи и уверенно кивают за собой, идя через деревья и кустарники к месту, где акрадцы, движущиеся к границе, разбили лагерь. Никто не видел Тэхёна здесь уже давно, и Юнги рад, что им удастся избежать встречи, но не нравится, что именно Тэхён продал своих, именно он сказал хозяину таверны сообщить место лагеря, именно он просил передать привет тем, кто придет за ним; это пахнет ловушкой. У Тэхёна что-то на уме, но Юнги уверенно считает, что нет никого умнее здесь, чем он, и он смотрит на следы — тех нет; поломанные ветки — четкая дорожка, на которую он указывает рукой. В его руках нет оружия, и пусть он неплохо освоился с луком, стрелять у него не хватает сил, а ножом больше шансов, что он вскроет свой живот, ткнет случайно в кого-нибудь. Кинжал, подаренный ему Хосоком, висит на поясе безжизненно и бессмысленно. Юнги не настаивает на том, что Хосок не вправе убивать тех, кто убил короля — местью ничего не исправишь, но сам он убийцей становиться не хочет. Ему хватило одного трупа, и когда из-за деревьев они видят лагерь с тремя акрадцами, Юнги напрягается по-настоящему. Зная, что он не будет делать ничего, только стоять и ждать, он не может не прикоснуться к плечам Чимина и Хосока. Он не видел их в сражении, слышал только, что равных им нет, но двое на трёх — два меча на два и лук — какие у них шансы? Юнги не может говорить, иначе это нарушит их укрытие, но он сжимает их плечи, спрашивая, уверены ли они. Уверены ли они, что это нужно. Не проще ли просто отпустить солдат в непримечательной одежде, делающих вид, что они простые охотники, киллеры под прикрытием. Чимин движением плеча скидывает с себя руку Юнги, а Хосок, держа меч в одной, убирает ладонь мягче — сжимает пальцы и бросает один выразительный взгляд, уверяя, что так нужно. Кто Юнги такой, чтобы спорить? Хосок давит ему в грудь, заставляя отойти, зайти за дерево надежней, укрыться и ждать здесь: если он хотел пойти с ними, то это не значит, что они допустят неспособного сражаться возле поля боя. А у Юнги даже дыхание не перехватывает. Не холодеет в ногах. Голова не кружится. Ему это всё стало нормально, его терпение взлетело до неба, и если раньше он бежал от девчонок, способных изнасиловать его где-нибудь в подворотне, то теперь он уверен, что мог бы просто дать им по лицу, если бы те подошли слишком близко. Он прячется, но он знает, что выбежит в любой момент, если кто-то из них позовет на помощь. Сжимает сумку с медикаментами в руках, стискивает зубы и молится всем местным Богам, на самом деле давно не существующим, чтобы всё кончилось хорошо. Хорошо — понятие абстрактное, и, если сперва Юнги пытался убедить себя, что не стоит переживать, потому что прошлое — в прошлом, потому что всё, что происходит здесь — давно кончилось, уже нет Хосока и Чимина, и даже если они умрут сейчас, это никак не отразится на мире, ничего не поменяется, то сейчас он не может не думать. Юнги так любит — просто любит, всем сердцем, каждым потраченным на этих идиотов нервом — что вздыхает очень громко, когда слышит первый удар меча и надеется, что тот не рассек чьё-то тело. Зажмурившись крепко и открыв глаза, он замечает человека в плаще, и открывает рот, чтобы заорать. Вся его смелость валится из рук. Сумка падает на землю. Тень зажимает ему рот так сильно и так резко, что Юнги не успевает вдохнуть, задыхается о ладонь и перепуганными глазами вылупляется на лицо напротив. Он не знает его, не знает этого лица, но он видит длинную зеленую косу из волос, безумный и счастливый взгляд, никакого оружия в руках, и запах. Запах полыни, запах сочный, запах, бьющий в нос и давящий на голову, будто заставляющий обмякнуть сразу податливо. У Юнги едва не закатываются глаза от того, как сильно пахнет здесь чем-то — горьким и душным. В панике хватаясь за руки, что держат его, придушивают, зажимают к дереву, он пытается крикнуть, позвать кого-нибудь на помощь, вырывается только сдавленное мычание, а в ответ: — Тихо, тихо, — не то, которым успокаивают плачущих детей, но которым грубо хватают кошку за шкирку, готовясь швырнуть в закрытую комнату. Юнги моргает. Пытается прийти в себя, и только через несколько секунд бессмысленного избиения самого себя о дерево в попытке освободиться, понимает, что он всё ещё спокойно дышит носом; что рука только давит, не дает ему выбраться, но не душит со всей силы; что Тэхён, которого боялся увидеть Чимин, прячется так же, как и Юнги. — Я слышал про акрадскую ведьму с зелеными волосами, — горячо шепчет Тэхён прямо на самое ухо, будто его голос может оказаться услышанным за несколько метров сквозь крики и звон стали. — Так и знал, что ты просто самозванец. Когда его рука разжимается, Юнги откашливается и быстрым движением утирает губы. Он с вызовом смотрит в глаза напротив. Такие… Странные глаза. Неадекватные. — Я никогда не говорил, что я — ведьма, — Юнги выплевывает это в лицо Тэхёна ядовито. — В отличие от тебя, мне не нужно прикрываться какой-то магией. Почему ты не там? Юнги показывает пальцем в сторону Хосока и Чимина, голоса которых он всё ещё слышит. И уверен, что будет их слышать. Тэхён бы не прятался просто так. — А зачем? Я не хочу умирать. И мне нужно, чтобы твой мальчик и мой просто разделались с наемниками. — Почему? — Тогда начнется настоящее веселье, — улыбается Тэхён. — Был бы ты с Акрада, понял бы всё сразу. Но я вижу, что ты… Ниоткуда. Он словно смотрит насквозь своими глазами, внимательными и жестокими, изучающими, облапывающими откровенно. Если бы Юнги не привык к тому, что «личное пространство» здесь незнакомое выражение, он бы сразу пнул коленом по яйцам, только вот Тэхён выглядит куда внушительней, и то, что Юнги о нём слышал… И при всем этом именно он выглядит намного безопасней, чем Хосок с Чимином. От него не пахнет кровью. У него даже меча нет, у него нет ровно ничего, только зеленая коса до пояса, выбивающаяся из вороха каштановых волос. И его «ниоткуда», видимо, должно было поразить Юнги, но даже Хосок догадался, что нет места в этом мире, которому Юнги принадлежит. — У тебя голос в голове давно не разговаривает. Ты совсем один, да? У Юнги сжимается желудок. Глаза становятся шире. Он знает про Алексу? Он слышит её? — Не можешь вернуться домой. И тебе нужна помощь. Что за?... Что за нахуй? Юнги встает ближе к дереву, плотнее, подальше от Тэхёна, зачаровывающего его своим низким голосом. Он помнит эту байку про помощь, которой он наебал Чимина, привязал его к себе каким-то ритуальным контрактом. И одними губами пытается шептать «нет», но от вони жженой травы у Юнги из легких рвется только нервный кашель. — У тебя не так много времени осталось, чтобы её попросить, — шепчет ему Тэхён на ухо, прижимаясь крепче, вжимая в дерево. — Ты умираешь. Знаешь об этом? Он выше Хосока, шире в костях, он закрывает собой всё, но не поэтому Юнги чувствует себя маленьким, сжавшимся. Возле Тэхёна, от его запаха мутит перед глазами, становится не по себе от хриплого голоса. Умирает? С чего бы? Юнги пытается прочувствовать себя, но внутри всё в порядке — ни один орган не болит, голова не подкидывает галлюцинаций, с Юнги всё в порядке настолько, насколько может быть в порядке. Но внутри становится морозно, стынет кровь, и Юнги распахивает губы, чтобы послать Тэхёна, а не может выдавить ни слова. Он верит этому голосу, пробивающему насквозь, прибивающему к дереву, заглушающему звон мечей. Их танец для Юнги — в другом мире, у него на двоих только танец с Тэхёном, стоячий, медленный слишком, слишком контактный, его руки на его боках — пальцы обрисовывают рёбра, и Юнги телом слышит не звон, а жар от крупных ладоней. Словно его сканируют насквозь, препарируют, будто лягушку, его раскладывают и вскрывают, заглядывают под кожу, а он, парализованный, не может выдохнуть спокойно, не может сопротивляться чему-то. Это и есть магия? Это та самая магия, о которой говорили Чимин и Хосок? — Магия?... — Юнги пытается спросить, но Тэхён тут же перебивает его своим голосом: патокой, мёдом, таким же низким, как у Юнги, с хрипотцой мягкой. — Магия, наука — мы одинаковые, — он шепчет. — Называем одну вещь разными именами. — Откуда ты… — Я просто знаю, — Тэхён отвечает честным голосом. — Так же, как знаешь ты. Просто ещё не понимаешь. — Чего я не понимаю? — вздыхает Юнги, хмурясь и пытаясь увильнуть от дыхания возле его уха, и натыкается на большие, темные глаза. Тэхён берет его лицо в свои ладони, прижимается лбом ко лбу и смотрит вкрадчиво, и в зрачках его — чистое безумие, которое пугает Юнги. В его улыбке — жажда не крови, но всего на свете, всех в мире знаний, желание оказаться правым во всем, и осознание, что здесь нет никого, кто был бы сильнее него. И Юнги с концентрированным ужасом, одной каплей, травящей всё его тело сразу, понимает, что это правда. — Тебе здесь не место, как и мне, — он моргает напряженно, и Юнги чувствует давление между бровей: алогичность Тэхёна ломает его мозг. — Только я знаю, как выжить. А у тебя ограничено… Время. Время. Голос Тэхёна скользит на этом слове, и Юнги кажется, что он всё знает. Он видел людей, способных щупать и бить по правильным местам, видеть насквозь; пробуя воду — заходить постепенно, слышать её отклик. Юнги хочет верить, что Тэхён бьет наугад и разбивает его корабли чистой логикой, и магия с наукой — одно и то же. Но почему Тэхён звучит так ясно для Юнги? Почему он впервые смотрит на человека из прошлого, а в глазах видит все миры будущего? У Юнги сжимаются кулаки. — Они защитят меня, — Юнги бросает это уверенно, пылким шепотом. Никто не смеет угрожать ему, даже красивый ублюдок из прошлого — они уже это проходили. — Сомневаюсь. А Тэхён улыбается и смотрит немного сочувствующе. Иронично-жалобно поджимает губы и медленно поднимает руку, одними губами отсчитывает мгновения на «пам-пам-пам» вместо нумерации секунд. Юнги смотрит дико, пытаясь понять, что происходит, и почему такой мирный жест выглядит так страшно. Тэхён складывает пальцы пистолетом, и глаза у Юнги распахиваются неестественно — откуда? Как? Он хаотично переводит взгляд с руки на лицо Тэхёна, отсчет не прекращается, и его рука-пистолет взведена, он делает крошечный шаг назад — направляет на Юнги. В его мире нет такого оружия, но его и нет в этом, никто не знает об огнестрельном, порох только в здоровых пушках. Ему не страшно, что указательный и средний приложены к его подбородку, но сам факт — Тэхён. Знает. Откуда-то знает. Он знает неправильно много, он выглядит как тот, кто… — Ты тоже из будущего? — выдыхает Юнги, его голос почти свистит. — Наука или магия, будущее или прошлое — какая разница, — улыбается Тэхён, покачивая головой, и переводит руку, два пальца в сторону Хосока и Чимина, дерущихся с акрадцами. Тэхён не помогает им, он держит свою руку и возобновляет чёртовы «пам» губами. Напряжение Юнги достигает пика, и вместе с тем, как Тэхён выстреливает рукой с беззвучным «бах», на поле посреди деревьев, где кричали и бились мечами Хосок с Чимином, слышится оглушительное для Юнги падение, резкий выдох и стон. Время, которое, как пугает его Тэхён, ограничено, замирает для Юнги. Он отталкивает Тэхёна в плечо, так сильно, что тот отлетает назад. Юнги бросается из своего укрытия, раздвигает огромный куст с дикими ягодами, и, выпрямляясь, большими глазами смотрит на то, что случилось. То, в чём его душа хочет винить магию и Тэхёна, но разум не может. Это нереально. Машину времени не изобретал никто до них, и Тэхён не мог появиться здесь из его мира. А будущее — разве есть будущее? Время не написано, нельзя заглянуть вперед — там нет ничего. Только если… Сам Юнги из прошлого? Его голову рвёт от мыслей, он хочет рвануть к Тэхёну обратно, дать ему по лицу, взять в заложники и допросить, но ноги застыли и примерзли к земле. Меч Чимина, расплескивая кровь и мясо в стороны, медленно выходит из тела лучника, содрогающегося в предсмертной агонии. И Хосок, стоящий к Юнги спиной, падает на колени вместе с ним. Юнги видит, как стрела отвратительно выходит из его спины, возле лопатки, и выстрел Тэхёна рукой — выстрел той стрелы. Предугадал ли он? Или он знал? Или он повлиял? У Юнги к горлу подкатывает тошнота от вида крови и мяса, вскрытых тел, но он, дрожа коленями, делая два неуверенных, ватных шага, набирает скорость и падает возле Хосока, невидящим взглядом смотря на его рану. Со спины она казалась выстрелом в сердце, и Юнги был готов потерять его — ровно в это мгновение, когда вся голова забита Тэхёном и его магией, запахом трав от него, он думал, что потерял Хосока. Что это — всё, точка, что никто и правда не спасет, и он правда умер, он погибнет следующим: акрадцы прикончат его друзей и займутся им. Друзей ли? Юнги обхватывает Хосока, роняет его на себя, заставляет навалиться его дрожащее от болевого шока тело, пахнущее сталью и потом, с закатывающимися глазами — ему больно и плохо, но он не умрет. Осматривая рану бегло, туда, где влетела стрела, угрожая сердцу, Юнги видит — не умрет. Не будет какое-то время дрочить левой рукой, но всё будет в порядке, и это Юнги шепчет над ним скомкано, забываясь, прижимаясь губами к его голове, волосам, целуя неловко и едва прикасаясь. Он забывает о Чимине и том, как тот может повести себя, но он только садится на колени за спиной Хосока и говорит держать его, чтобы не дернулся, пока Чимин обламывает и вырывает стрелу из него. Юнги смотрит на них и боится умирать. Боится смерти. Стоит сказать им о том, что в этом всём виноват Тэхён, что он каким-то образом знал до секунды. Управлял ли он всем, или он видел это в будущем — Юнги не понимает, и, вскидываясь, чтобы не видеть, как мучается Хосок в его руках, стискивает зубы, готовясь заорать от боли, стреляет взглядом в кусты. За которыми уже никого нет. Тэхён пропал, как и шансы Юнги понять что-то о нём. Юнги обнимает Хосока крепко, держит его и стискивает зубы сам, боясь отпустить его, но ещё больше — боясь потерять. Когда он укладывает его, обливающегося холодным потом от болевого шока, и рвёт ножом ткань его одежды, Чимин доверчиво оставляет их наедине, будучи уверенней не в фатальности ранения, а том, что Юнги сделает всё, чтобы Хосок стоял на ногах уже завтра. Заливая грудь ромом, зашивая рану возле плеча, накладывая на неё травы — аналог антибиотиков, Юнги впервые чувствует, что от страха его не трясет, не тянет рыдать, его даже не тошнит от вида крови, и руки действуют уверенней. Жесткость в нём, которой не было до жизни в этом мире, расцветает отвратительным бутоном. Так же, как и чувства к этим двум. Так же, как и знание, что они никогда друг друга не оставят. Юнги смеется слабо, когда Хосок, пьяный болью, гордо выстанывает, что они отомстили за короля — даже сейчас думает о чем угодно, кроме себя. И Юнги не хочет, чтобы кто-то из них думал о Тэхёне и его словах, Юнги уверен, что сказанных только затем, чтобы напугать. Сидя с Чимином в разбитом им лагере, уложив Хосока спать в палатке, они сидят так близко, что тянет положить ладонь друг другу на колени. Пьют одну бутылку на двоих и смотрят в костер, депрессивно и устало, и Юнги бы сказал, что очень хочет домой, если бы в момент, когда Чимин снимает кролика с огня, не осознает приятно-теплое, странное чувство: его дом там, где Хосок с Чимином. Его дом не в будущем — Юнги не думает о нём уже, он не думает о том, чтобы вернуться обратно. Ему нужно, но он не хочет. Он свыкся с этим миром, и пусть он ему не в пору, пусть он не идеален, он прекрасно очарователен, как Хосок со своей улыбкой, как Чимин — готовый протянуть ему руку несмотря на то, что Юнги целует его любимого так, будто готов всё променять за его любовь. — Спасибо, что спас его, — улыбается ему Чимин, и Юнги с замиранием сердца смотрит, как оранжевые языки огня переливаются на его вспотевшей коже. Друзья ли? Разве он бы стал смотреть влюбленными глазами на друзей? Разрешать им сидеть так близко, прикасаться локтем к его руке? Кормить его с рук, носить на руках, когда ноги перестают двигаться от усталости? Юнги оборачивается на палатку с Хосоком. Они проверяют каждые три минуты, бьется ли его сердце, и Юнги не может быть уверенным, кто переживает сильнее: он или человек, который любит его всю свою жизнь, и это заставляет задуматься. Друзья ли? Отношения Юнги разбивались о непонимание, о его чувство одиночества, преследующее даже тогда, когда он был с кем-то. Намджун — его друг, с которым он спал один раз и разумно решил, что лучше остаться без привилегий. Секс всё испортит, когда нет чувств и желания остаться друг для друга. Юнги не может выбрать кого-то одного: Чимина или Хосока, и, глядя на Чимина, влюбленного в Хосока, знает — ему не нужно выбирать никого из них. Потому что Хосок с Чимином есть друг у друга, и Юнги тут третий лишний. Но Чимин наклоняется и целует его между бровей, поцелуй в лоб — чистая благодарность и желание снять напряженное выражение, разгладить морщинки на лбу. Юнги не чувствует в этом прикосновении благодарности. Что угодно, но не чувство невинное. Между ними всё закрутилось слишком, и это понимает не только Юнги, лгущий Чимину своим молчанием, не говоря о Тэхёне. Он выбирает не правду, а отстраниться, убрать ладонь Чимина со своей шеи и просто положить её себе на ногу. «Будь рядом, но не лезь под кожу». Юнги не может позволить себе быть счастливым. Не верит, что впервые в жизни в его сердце нет одиночества: ему казалось, его хватит на весь мир, но всего два человека смогли вытянуть его изнутри. В мире интернета и сообщений нет ничего реального; то, что происходит между ними, лицом к лицу, всегда кожей к коже — реально настолько, что Юнги не может придумать оправдание, найти ошибку в совершенном коде. Он просто дышит ими, пока может. Пока его что-то всё-таки не вернет туда, откуда он родом. — Я не спасал его, потому что он не умирал, — поправляет его Юнги. — Но не за что. Я же сказал, никто не умрет. Юнги, внезапно чувствуя что-то странное в горле, сглатывает тяжело. — Подавился? — Чимин спрашивает, жуя. — Вроде того… Он тянет руки к своей шее. Пальцами под челюсть, щупает кругами и давится по настоящему. Лимфатические узлы разбухли. Кусок в горло не лезет. И несмотря на то, что слабость от бешеного дня накатила, спать не хочется совсем. Невидящий взгляд в огонь. И в ушах стоит голос Тэхёна, предрекающий ему скорую смерть: «Ты умираешь». У Юнги сердце начинает биться чаще, а пальцы задумчиво касаются взбухшего узла, который становится сигналом тревоги, никогда не настигавшим его ранее, остававшимся только теорией и предупреждением о необходимости скорой помощи. Его иммунитет кончается.