настала пора возвращаться домой

У Юнги открылись глаза. После первого в его жизни трупа, полученного благодаря полному отсутствию медицины здесь, Юнги понял, что его ждёт, если вдруг кто-то ранит его. Его кожа — идеальна, на ней нет ни шрама, и Юнги не хочет останавливаться на этом, он хочет вернуться домой в целости, здоровым, насколько это возможно. И, желательно, без разбитого Хосоком сердца. Поэтому, если он не возьмет в руки всё, то проиграет. Ставки слишком высоки, на кону всё, что он знает: самого себя, свою жизнь и проклятое будущее, которое он идеалистически хотел спасти. Глаза Юнги уставились в размытый горизонт. Там, вдалеке, где только зелень и небо, находится его дорога домой. Когда он встанет на неё — он не знает, и, чем дольше смотрит, как капли размазывают воздух, как небо затягивает чёрным, где-то вдалеке, где его дорога в лес, где место встречи с Намджуном, тем сильнее впадает в странное состояние, граничащее с отчаянием и тоскливыми принятием. Он не вернется домой. Это место станет его последней остановкой. Дождь не заливает его и не морозит: Юнги обернут в тёмный плащ с капюшоном, тканевый, не впитывающий воду, но в отличие от всех крестьян, бегущих по домам и под навесы, он раскрыл над собой зонт, и просто смотрит в небо. Он видит дождь впервые. Конечно, за куполом бывали дожди: жалкие осадочки, пара капель, иногда кислые настолько, что надо обрабатывать кожу, если ты переезжаешь между городами-куполами. Так, на всякий случай, для безопасности, вдруг покрытие вагона даст где-то течь. Но в его мире остались только грозы, яркие и чистые, пробивающие в самую землю, и на них можно было смотреть только по интернету. Города закрывали купола и выставляли громоотводы повыше, чтобы не рисковать. Сейчас нету грозы, Юнги не видит её. Он вдыхает полной грудью влажный, холодный воздух и прикрывает глаза. Стоит посреди улицы, вытянув руку, чтобы коснуться воды пальцами, и знает, никто не смотрит на него. Его волосы и пластина в виске скрыты капюшоном, все слишком торопятся спрятаться и спрятать товары от дождя. Этот мир живет в совсем другом ритме, Юнги успевает только смотреть и не всегда повлиять, как это случилось с королём. Понадобилось несколько дней, чтобы прекратить сжирать себя заживо, взять себя в руки и начать делать что-то. Что-то по-настоящему важное, а не валяться в гамаке, раздавать советы направо и налево, и бесить Чимина. — Погода ни к чёрту. К слову, о Чимине. Юнги разворачивается к нему корпусом, впускает под зонт и смотрит в раскрытый пакет. — Это всё, что тебе было нужно? — спрашивает он заинтересованно. Наверное, если вспомнить, с чего у них всё началось, отношения выросли из жалкой семечки в земле в неплохой такой закрытый бутон. Они всё ещё не доверяют друг другу, но Чимин больше не пытается играть в безразличие. И что забавно для Юнги — не орёт на него, терпит все подколки. Меньшее, что может сделать для него Юнги после того, как Чимин заступился за него и готов был за него драться, это отвечать на его вопросы и взять его в свои постоянные помощники. И ведь заступился за него! Не за Хосока! Юнги довольно перебирает минералы, лежащие в бумажном пакете, пальцами. — В идеале бы ещё лабораторию, но да, видимо это всё, что мы можем здесь достать, — вздыхая, отвечает Юнги, и удовлетворенно смотрит на полную сумку, висящую на плече Чимина. — А зачем тебе это? И ты так и не сказал, зачем тебе нужно было… Достать из овцы кишки. — Мы будем делать нитки. — Зачем нитки? Попроси у швей и… — Нет, не те нитки. Нитки, которыми можно зашивать раны. Чимин издает очень глупое и протяжное «а-а-а», но Юнги это больше не смешит и не бесит — умиляет. Они идут по рынку, и Чимин продолжает заваливать его вопросами: а это зачем, а это что, а как, а почему нитки из кишки овцы, и вообще это было мерзко — потрошить её. Чимин куда более разговорчивый, чем казалось в начале, и видимо Юнги перешагнул какой-то уровень доверия. И хорошо, что перешагнул: последнее время они почти всегда вдвоем. Хосок готовится к коронации Чонгука и тому, чтобы принять титул капитана королевской гвардии — почётное звание, которое задолжал ему маленький Чонгук за молчание, что король предпочитает невестам из знатных семей своего слугу. Но поиск королевы для Чонгука тоже вопрос времени, и Юнги видел ту, которую хотят за него выдать. Старше, серьезней, дочь лорда — красавица, и наверняка с Чонгуком у них будут симпатичные детишки, если у того встанет член не на член Сокджина. Юнги вписался во все дворцовые истории. Он знает почти каждого в замке по имени, запомнил без Алексы, потому что ей больше нельзя доверять. Она едва разговаривает, мониторит состояние нервной системы плохо, её доломала эта жизнь, и Юнги делает ставку на свою собственную память. Органическую. Что, вообще-то, очень непросто. — Тут столько воды, — замечает он, стоя на возвышенности и глядя вниз на рынок, который медленно начинает затапливать. — У вас не бывает таких ливней? — Нет, никогда не бывает, — слегка пустым голосом и взглядом отвечает Юнги, запоздало додумывая, что на острове вообще-то должны идти дожди. Но Чимин верит всему, что он говорит. А может даже не только Хосок догадался, что Юнги обманывает их. Забравшись с Чимином на самую высокую точку города, Юнги впервые смотрит на всё сверху-вниз. Из башни замка, когда он зашивал короля этими руками, что теперь крепко сжимают зонт и больше не дрожат, он так и не разглядел город и мир, стелящийся у него под ногами; не до этого было — умирал человек. И удивительно, как быстро о нём забыли. Казалось бы, король умер!... Но нет. Простому люду всё равно. Они уже шепчутся о Чонгуке, сплетничают, предполагая, кто же будет королевой, и каким-то образом узнали, что предлагаемую ему невесту зовут Чжиын — красавица с длинными чёрными волосами и не по-детски тяжелым взглядом. Юнги щурится, стоя близко к Чимину под одним зонтом, и Чимин замолкает, позволяя Юнги в тишине осмотреться. Взгляд Юнги натыкается на что-то синее. Ему кажется или… — Это что, море? — теперь голос звучит тупым у него. — Ну да. А ты в какой порт собирался приплыть вообще? Оно слишком далеко, Юнги видит только размазанную синюю и голубую краску, но его дыхание перехватывает. Он выпаливает, не думая: — Никогда не видел море. — Серьезно?! Ты же с острова! И плыл на корабле! — Чимин звучит так взволнованно, будто поймал Юнги на глупости, в которой постоянно хочет обвинить в ответ. — Ну, в смысле, берега никогда не видел! Только с корабля! Отстань от меня, — Юнги издает низкий смешок и пихает его в плечо, выталкивая под ливень. Видимо, Чимин всё-таки не догадался. Чимин смеется, встряхивает мокрыми волосами, словно собака, щурится от смеха, и рывком бросается обратно под зонт, едва не сшибая Юнги. — Значит сходим, без вопросов. — Возьмем с собой Хосока? — Юнги надеется, что его голос звучит достаточно нейтрально, чтобы Чимин не подумал ни о чём. Чимин всё ещё не знает об их поцелуе, и пусть всё так и остается. — Давай. Если он оторвет свою задницу от королевских дел. Последнее время даже я его не вижу, — и голос его звучит не очень радостно на этой ноте. — И, наверное, будешь видеть реже? Королевская гвардия. — Да нет. Вступлю туда же. Наверняка пойдем с армией на Акрад. У Юнги невидимая рука сжимает горло. Голос падает, становится слегка хриплым и тихим: — Войной, в смысле? А Чимин так нечестно спокоен, что Юнги не по себе. Неужели это нормально — воевать с кем-то? — Твои люди убили нашего короля, Юнги, — Юнги впервые видит Чимина таким серьезным. — Значит, это война. И он внезапно обнимает его за плечи. Так по-чиминовски твердо, резковато, будто боится показаться слишком нежным. Прижимает Юнги к себе на секунду и отпускает. — Придется тебе самому тут справляться, — он улыбается, и Юнги хочется своим удивленным, растерянным взглядом увидеть тоску в улыбке Чимина, но он понимает ужасное: что война — это нормально; что Чимин готов идти за Хосоком хоть на смерть; и что Юнги, как сказал Чимин прямым текстом, останется совсем один в мире, где всё его существование завязано на них двоих. Они выходят из города, спускаются до поля, где растет пшеница, когда дождь заканчивается. Чимин понял, что Юнги думает о чём-то, и разговоры возвращаются обратно в русло вопрос-ответ. А Юнги не до конца понимает и верить не хочет, что через какое-то время всё это между ними кончится. Что никто не будет притаскивать петуха к нему в комнату и бросать его на кровать, пугая; никто не будет спрашивать, насколько удачно он сходил в туалет в этот раз и не блеванул ли от супа; никто не будет забрасывать его на плечо и орать как девчонка, когда Юнги вмазывает коленом по печени, не умея бить сильно, но зная, куда бить нужно; никто не будет целовать его, успокаивая. А ведь он сам просил Хосока никогда не целовать его больше. Юнги идет, мрачно глядя вперёд. Он наверняка потеряет их обоих на этой войне с мечами, копьями и стрелами, и сам пойти на неё не сможет — умрёт там от страха в первую же секунду, и толка от него никакого в таких вещах. Но Чимин и не зовет, не обвиняет, не ждет, что он вызовется сражаться за короля. Они просто садятся на здоровую кучу камней на вершине небольшого склона, внизу которого озеро с утками, и Чимин распаковывает бутерброды с луком, помидорами и сыром. Он любит сидеть здесь по пути от рынка до замка. И несмотря на то, какими бы теплыми не стали их отношения, Юнги видит это. «Это» — тень секса, который Юнги застал между своими друзьями из прошлого. Как, когда молчание затягивается, Чимин косится на него. Будто ждет, что он что-то скажет, так и сейчас. Юнги хочется просто смотреть на дерущихся уток, а у него под боком жующий хлеб Чимин, который смотрит на него как-то неправильно, и Юнги это напрягает. Ещё тогда они с Хосоком оба пялились на него, но Хосок почему-то, постоянно игнорирующий всё это щенячье поведение Чимина, не побоялся вылизать рот левого парня на кровати, и наверняка бы продолжил, плевав на кровь своего отца на коже, плевав на всё. Секс ради разрядки? Наверняка. Юнги не привык быть одноразовой куклой. Так же, как и не привык, что все подобные темы замалчиваются. Он не знает, поэтому ли Чимин на него смотрит так пристально. Или тоже хочет засосать его — Юнги не представляет, что происходит в голове человека, верящего в фей. Поэтому, когда Чимин начинает фразой «слушай, насчёт Хосока…», Юнги радостно подхватывает. — Да, насчёт Хосока, — перебивает Юнги и поворачивается к Чимину, который напрягается заметно. «Я целовался с ним» — хочет сказать Юнги, но глядя на Чимина, вспоминая, как тот несколько раз огрел его по голове, мудро решает умолчать. — Слушай, я знаю, что он тебе нравится… У Чимина белеет лицо. Юнги замирает, приподнимая брови, не до конца понимая: а может, он ткнул не туда? И Чимин хотел поговорить не об этом? — С чего ты, — Чимин давится хлебом и выкашливает его на землю. — С чего ты взял?! — Ну, как ты смотришь на него… — Я на всех смотрю! Глазами своими, блять. Потому что могу. — Нет, на него ты смотришь по-другому. И не говори, что мне показалось, что я видел, как он ебет тебя в задницу. Наверное, стоило выбирать формулировки помягче. Бутерброд отлетает, и хорошо, что не в Юнги. Чимин вскидывается моментально, выглядит взбешенным, и Юнги не отстраняется от него только потому, что уверен — Чимин больше не ударит его. Он краснеет, дышит через раз, набирает воздух чтобы вывалить все в мире ругательства на Юнги, но Юнги, глядя в его глаза, видит не гнев, а страх. Чимин защищается. Он всегда забывает, что здесь любовь между двумя мужчинами — табу, это грех, это мерзость, это неправильно. Как бы сильно Чимин не любил Хосока, Хосок никогда не сделает этого в ответ. Просто потому, что так нельзя, тогда всё станет настоящим и некуда будет деться от порицания общества. Юнги пытается остановить поток оскорблений и угроз, пытается объясниться, что именно он имел в виду, но Чимин не дает ему. Он подскакивает обиженно, и тогда Юнги решает применить запрещенный прием. Подскочив следом за Чимином, он хватает его за грудки и тянет на себя. «Мне-тоже-нравятся-парни» поцелуй: он выходит крепким, злым, они сжимают друг друга, будто хотят раздавить. Чимин — рёбра Юнги, Юнги — его щёки, голову, волосы. Они целуются коротко, и для Юнги это не поцелуй «ты-мне-нравишься». Но «хватит-видеть-во-мне-своего-врага». И Юнги как минимум задолжал один за всё, что Чимин сделал для него. Чимин делает шаг назад первым. С влажным звуком их губы отлипают друг от друга, и взгляд его напуганный, детский, ранимый, такой чувствительный, что скажи Юнги сейчас острое, жестокое слово — наверняка заплачет. Чимин касается пальцами своих пухлых губ, пробует на вкус слюну Юнги, стоит от него на дистанции и ошарашенно пялится. Чимин на вкус как сыр и лук. Юнги разводит руками, начиная нравоучительным тоном: — Теперь ты перестанешь орать на меня? Я не против, я очень даже за, что вы делаете. — Но как… — Чимин, любить друг друга — это не неправильно. — Это же… — Любовь не может быть отвратительной. Она не может быть неуместной. Она просто есть, идет? — А ты?... — Да, я тоже, — Юнги не совсем догоняет, что он «тоже». Но, судя из контекста, Чимин это про мужчин. — Я тоже спал с мужчинами. И с женщинами даже было дело. Потому что это всё не важно. Ты понимаешь меня? У Чимина от грусти подкашиваются колени. Он садится обратно на камень, и Юнги подсаживается к нему осторожно. Упираясь локтями в колени, он смотрит в его лицо, на опущенную голову, на то, как тот внезапно ссутулился. Хосок — это слабое место Чимина. Любовь к нему — его больное место. Концентрация его отчаяния завязана на Хосоке, и Юнги может это понять. Хосока сложно не хотеть, к Хосоку сложно не тянуться, Хосок из тех, кто берёт сам, а взяв — не отпускает. — Я не знаю, что мне делать с этим, — медленно и тихо говорит Чимин, будто скажет громко и все в этом мире услышат. Юнги садится ближе и заставляет Чимина навалиться на него. Маленькому начинающему гею нужна поддержка, и пусть для Юнги это всё неестественно — мучиться по поводу, что ты любишь кого-то не того, он может представить каково это. Чувствовать себя неправильно, неправильным, отвергнутым, не своим. И Юнги не знает, что Чимину делать. Он не прорицатель и не психолог, он не мастер развивать отношения, у него никогда их не было долгих, и никто и никогда не сидел с ним так, обнимаясь, просто разливая слезы облегчения у него на плече. Наверное, это очень приятно, наконец-то вывалить на кого-то свою тайну. Юнги, если произнесет свою в ответ, расскажет Чимину, что же с ним не так, скорее всего получит в ответ только удар рукоятью по затылку или предложение полечиться в доме для душевнобольных. Поэтому Юнги просто молча гладит его по голове, обещая, что всё будет в порядке. Они разберутся. Они сидят втроем на берегу моря. Волны слишком далеко до ног, они не дотянутся, а жаль. Ни одно море в мире не смоет усталость, не смоет утомленное выражение лица Хосока, с Юнги не смоет готовность умереть в этом мире в любой момент, а с Чимина страх. Потому что бутылка вина на пляже должна была порадовать их всех, завести снова бурные споры на троих, разговоры на грани флирта, что-то вот это живое, но из-за атмосферы вскрытого нарыва, из-за Чимина, зажимающегося и сидящего по другую сторону, подальше от Хосока, всё идёт не так, как планировалось. Юнги сидит между ними и видит, что Хосок понимает, о чём думает Чимин. И старательно игнорирует это, чтобы не начать говорить с ним при Юнги, будто Юнги ничего не знает. Но чёрт, так же, как Хосок знает, что Юнги не отсюда, что с ним что-то не так, Юнги понимает и Хосока насквозь. Кроме момента, почему он выбрал его, а не Чимина. У Юнги чувство, что, если он не поднимет эту тему, никто и никогда её не поднимет. — Слушайте. Вы меня заебали. Оба. Хосок и Чимин поворачивают головы к нему и претензионно поднимают брови. Юнги в ответ кладет ладони им на колени и хлопает по ним. — Я знаю, что у вас всё сложно. Что вы поебываетесь на правах… Не знаю, кем вы друг друга считаете. И да, я всё знаю, я вижу, что вы носитесь друг от друга, как два школьника. — Юнги, ты это всё пытаешься к чему сказать? — Хосок спрашивает суховато. — К тому, чтобы вы перестали бояться меня. Юнги встречается с Хосоком взглядом. Вопреки сухому тону голоса, он надеется увидеть его взгляд таким, как раньше: мягким, теплым, нечитаемым. Но у Хосока глаза пустые, безразличные, и Юнги страшно от того, как холодно может чувствоваться Хосок, как эмоционально отстранённо он может оградиться. Ему хочется перекинуть ногу через его бедра, схватить его за щеки и заставить смотреть себе в глаза, прижаться крепко, выпытывая, из-за него ли это. Из-за того ли это, что он не согласился целовать его. Почему они лежали, держа друг друга за руки, а теперь Хосок будто зубами схватился за его горло и сжимает медленно, постепенно, плавно вонзая клыки в гортань? Юнги сглатывает, но не отводит взгляд. Не отводит до тех пор, пока Чимин не реагирует на паузу тоже, смотрит на Хосока вопросительно, и тот сдается под давлением двух людей, которым на него не всё равно. Единственных людей, для которых жизнь Хосока в этом мире что-то значит. Он упирается локтями в расставленные колени и безнадежно сжимает бутылку вина, взглядом прямым в море, и голос у него по злому колючий. — Через два дня я ухожу. Чимин вскидывается. — В смысле? — его голос пронизан беспокойством. — Куда уходишь? — Убийца моего отца. Я не прощу себе, если не найду его и не отомщу. Юнги моргает. Было наивно полагать, что Хосок перестал об этом думать. Он думает об этом до сих пор, и Юнги не знает, от любви ли это к королю или просто чувство долга, или уязвленная гордость, или отчаяние от мысли, что он не справился со своей работой. Юнги только кивает, потому что на большее он не способен и права не имеет: не ему отговаривать Хосока от мести. Потому что если бы он справился лучше, то король всё ещё был бы жив. — Я пойду с тобой, — уверенно заявляет Чимин и подается в сторону, поближе к Хосоку корпусом, но всё равно не может коснуться его из-за преграды в виде Юнги. — И я тоже, — Юнги не знает, что он там может сделать, но если эти два долбоеба проебутся где-нибудь… — Нет, Юнги, мы с Чимином пойдем вдвоем, а ты останешься здесь. Воздух на пляже становится холоднее. Серое небо трескается чёрными тучами, и шквал ветра ударяет Юнги в затылок. Его волосы закрывают видимость, чёлка мажет картинку, взгляд Хосока всё ещё в штормовое море, и в этой погоде не было ничего мрачного до момента, пока Юнги не вышвырнули за борт. Всё время, что он здесь, они всегда были втроем, и Юнги не представляет себе жизни в огромном доме без их воплей, без разговоров с ними, без… Без них. Это словно отношения без секса, любовь сильнее, чем у друзей, потому что не любовь, а чистая преданность, понимание, принятие, и Юнги становится больно от того, как легко Хосок отталкивает его от себя. Из-за какого-то поцелуя? Серьезно? Он прямо сейчас готов целовать его долго, глубоко, вбивая в него мысль, что нельзя отказываться так просто, что дело не ограничивается сексом или что там надумал себе Хосок. Но здесь Чимин, а просьба никогда не целоваться больше до сих пор горчит на устах. Она вырвалась от стресса, категоричная и сухая, и Юнги прямо сейчас готов сорвать её со своих губ вместе с кожей, только бы Хосок перестал вести себя так. Юнги подскакивает и встает напротив них. Сверху-вниз он видит снова, как сильно они отличаются. Они разные совершенно, и дело не только в том, как внутри всё сложено и устроено. Они внешне разные, они жили в разных условиях, но почему-то Юнги уверен, что он сильнее обоих вместе взятых. Если бы они попали в его время — не продержались бы и суток. Он здесь уже месяц или сколько — время идёт так быстро и медленно одновременно, и он стоит здесь, живой, один из самых ценных магистров в замке. Он в этот мир интегрировался как его недостающая деталь, и вместе с Хосоком и Чимином он мог не чувствовать себя чужим. Горько, что именно они и заставляют его себя чужим чувствовать — снова. — Хватит обращаться со мной как со своей вещью, — выплевывает Юнги. Чимин с Хосоком оба поднимают на него взгляды, и только глаза Чимина смотрят с нежностью и пониманием. Когда эти двое успели поменяться местами? Когда Чимин перестал смотреть со злостью? Когда Хосок начал вести себя, словно гребная ледышка? — Я не ваша кукла, и вы не можете садить меня на место, где вам нравится, как я смотрюсь. Пошли вы оба в задницу, если думаете, что я что-то не смогу или что у меня нету здоровенного меча и я не махаю им, а значит бесполезен. Если для вас хоть что-то значит то время, что мы провели вместе, начните уважать меня и мои решения. «Или мне вообще нет смысла пытаться за что-то бороться». Юнги поджимает губы. Ветер снова ударяет в него, но не сбивает с ног, заставляет только сделать шаг в сторону и встать в песок глубже, тверже. Юнги успевает заметить, как дернулись обе руки в его сторону — как они оба собирались схватить его, если тело, состоящее из костей да кожи, рухнет под напором начинающегося урагана. Юнги может сам. Он просто «сам» не хочет. Хосок облизывает верхнюю губу, смотрит пытливо, и вздыхает, хватается рукой за свои волосы и тянет их. Что это за реакция? — Что это значит? Да? Нет?! — Юнги разводит руки рывком, рявкая на Хосока. — Хватит молчать, я не нанимался в твои психотерапевты, чтобы вытягивать из тебя… — Я просто не смогу, — мямлит Хосок. — Что ты не сможешь? — Чимин подсаживается к нему и трогает за плечо. Хосок вскидывает голову и смотрит на Юнги. Так, как он смотрел обычно. Только боли в его взгляде намного больше. — Я не хочу быть ответственным за твою смерть. Не хочу привезти в замок твой труп, поэтому не хочу, чтобы ты покидал его. У Юнги ком в горле собирается снова, давит на небольшой кадык и заставляет вздохнуть судорожно. Чимин смотрит на них обоих непонимающим, невидящим взглядом, но Юнги, столкнувшись с ним зрачками, осознает, что Чимин начинает догадываться. Или уже догадался. Он не может не догадаться, когда Хосок протягивает руку и переплетает пальцы с Юнги, когда сидит в объятиях Чимина, но ладонью обнимает другого. Юнги хочется взвыть, отдернуть руку, приказать Хосоку прекратить это делать — прекратить разбивать сердца всем на этом берегу, но вместо этого, не видя злости и обиды в лице Чимина, Юнги просто падает перед ними на колени. Делает один шаг на них, садится к ним вплотную и опускает ладонь на ноги Чимина, держит их обоих, потому что видит подтверждение той самой единственной мысли, позволявшей ему в начале придумывать всё, вести себя так, чтобы не оказаться убитым двумя неандертальцами, которые теперь стали самыми близкими ему людьми. Что Юнги, несмотря на слабое тело, намного сильнее обоих. — Никто никого не потеряет, — твердо заявляет он, сжимая в руке ладонь Хосока, а в ладони своей — бедро Чимина. — Я не позволю никому умереть. И если ты собираешься найти того, кто убил твоего отца, мы быстрее справимся с этим все вместе. Втроем. — Ты знаешь, я не спущу с него глаз, — пытаясь приободрить Хосока, слегка трясет его Чимин. — Это и не сложно, его голова выглядит как гребаный факел. — Ну спасибо, — прыскает Юнги. Хосок закрывает глаза свободной ладонью и давит улыбку. — На меня слишком много всего свалилось с этой коронацией Чонгука, — объясняется он, но никто и не ждет его оправданий. По Хосоку и так всё понятно сразу. — Хорошо, тогда — втроем, — заключает он, но не договаривает чего-то. Чимин с Юнги приподнимают брови почти одновременно. — Но есть проблема. — Какая? — Мне нашептали, что в этом может быть замешен твой… Старый знакомый, Чимин, — осторожно проговаривает Хосок. — Его видели на наших землях, а он, насколько мне известно, не имеет права покидать Акрад. У Чимина лицо замирает, становится каменным, и Юнги бегает взглядом от Хосока к Чимину обратно, не понимает, о ком они говорят. — Только не говори, что это… — Да, нам нужно найти Тэхёна. Чимин вздыхает громко и роняет обе свои ладони на колени, сжимая их нервно. — Кто такой Тэхён? — «любовник его бывший, что ли?» — Сраная фея, которая… Юнги давится ветром и кашляет до слез, и когда выпаливает, то звучит слишком громко и до смешного звонко: — Серьезно?! Феи существуют?!