настала пора возвращаться домой

Юнги выворачивает в кусты. — Ты в порядке? Хосок кладет ему руку между лопаток, и это было бы мило, если бы не вся еда, выходящая из Юнги наружу. Чимин держит коней, и Юнги бы задумался, как именно Чимин удержал бы их, если бы они скакнули вдаль, унеся и его на себе, и, возможно, за поводья выдернув его из седла. Но Юнги слишком плохо, чтобы обращать внимание на что-либо, кроме собственной рвоты, в которой явственно видно очертания недавно съеденных продуктов. Его рвёт снова и он, держась за живот, который не болит, но по ощущениям перекрутился вокруг своей оси раза три, пытается откашляться от мерзкого чувства в горле. Последний раз его рвало много-много лет назад, когда он впервые перебрал алкоголя. И то ему было плохо только потому, что он тогда не закинулся парой порошков от интоксикации, а бросил всё на самотек. В этом же мире боли столько, что Юнги начинает мрачно охуевать; его рвёт снова, и он едва не валится с ног, Хосок ловит его под локти и помогает, придерживает, тактично смотря в небо, пока Юнги выворачивает. — Что он ел? — спрашивает Хосок у Чимина, а тот, внезапно, отвечает с беспокойством в голосе. — Не знаю. Всё, что и я? Юнги пытается отмахнуться, мол, да не связано это никак. Он уже понял, ровно в этот момент, что здешняя еда у него просто… Не переваривается. Желудок, привыкший к порошкам, не тянет жесткую пищу. И это полный пиздец, потому что умирать от голода во времени, где еды хоть жопой жуй — самая стыдная смерть. Юнги кашляет и дышит, чувствуя себя идеально пустым внутри, неидеально вспотевшим и измотанным от долгого ора над кустами, хорошо, что хоть не под ними — это было бы самым стрёмным завершением опыта с хождением в туалет в горшок, а не унитаз, который тебе и жопу помоет, и высушит, и до блеска натрёт, и ещё спасибо за посещение скажет. — Всё нормально, — кряхтит Юнги и сплевывает. — Я знаю, что это. — Что? — Хосок становится ближе. Как его не смущает, что тут, вообще-то, блевал человек, и всё это выглядит весьма мерзко? Но он приближается, чтобы из фляги налить воду в ладони. Юнги полощет рот ею и быстро умывается. — У меня проблемы с желудочно-кишечным трактом, — уклончиво бросает, врёт откровенно. Не сказать же, что он из будущего, а там нет такой еды, и даже его родители такое не ели, с чего бы ему быть в состоянии переваривать такую пищу. — Что такое?... — Чимин заметно напрягается. — Желудочно?... — Бля, Чимин, живот это твой. То, что внутри живота. Чимин кладет руку себе на живот и морщится, будто там, ей богу, инкубируется чужой. У Хосока лицо выглядит примерно как-то так же. — А тракт — это разве не дорога? — он пустым взглядом смотрит на широкую дорогу вдоль полей, на которой они как раз и были, когда Юнги стало плохо и он спонтанно начал блевать прямо с лошади. Ладно хоть не на себя и не на неё. — Давайте я потом сделаю вам краткий курс в вашу анатомию, — Юнги утирает лоб рукавом. — Сколько нам ещё до… Деревни? Села? Как это называется? — До города. Мы будем в большом городе, — уточняет Хосок. — Недолго. Если не нарвемся на бандитов, то доедем достаточно быстро. Бандитов?! Юнги просто машет рукой на это всё, потому что всё, он заебался, хватит с него страха, ора, хватит с него всего уже на свете. Он просто будет овощем, амебой, которая будет кивать и соглашаться, и ему глубоко насрать, что происходит в этом мире. Его задача — думать головой и убедить принца, а потом и короля, что пользы от него намного больше, чем вреда. Вернуться домой и отмокать в ванне двадцать лет. И бросить этот сраный проект по машине времени. Хосок помогает ему забраться на лошадь, на которой Юнги провёл часа два, а уже слегка натёр себе внутренние стороны бёдер и отбил задницу. Проходящие мимо люди, почему-то гуляющие пешком по огромному, длинному тракту, смотрели неоднозначно. Вроде бы с одной стороны у Хосока и Чимина плащи с королевскими знамёнами, а с другой — с ними едет то ли женщина, то ли мужчина, мятные волосы и лицо вселенской усталости, ненависть ко всему во плоти. Но Юнги, на самом деле, несмотря на все неудобства, не может насмотреться на всё вокруг. Травы цветут, они пахнут сладко, летают жуки и птицы, издалека виднеются здоровенные олени с гигантским рогами. Этот мир прекрасен, думает Юнги, и, когда они выехали за территорию замка и столицы, он едва не расплакался от переполняющего его… Ощущения прекрасного? Он любил ездить в скоростном поезде, смотреть из окна, как со скоростью звука проносятся пейзажи выжженных, мёртвых земель, ало-серых полей от засух, поломанные иссушенные деревья. Даже это казалось ему по-своему красивым, а тут... Как люди смогли так сильно испоганить планету? Из того, какой она была, и какой стала. Юнги горько и больно, и пусть он не эмоциональный снаружи, внутри у него душа творца. Ты не станешь инженером, если подсознательно не можешь уметь творить и сочинять. Тебе нужно опережать самого себя на шаг, чтобы создать что-то великолепное. Ничего великолепней этого мира Юнги не видел. Подумать только, может быть прямо на этом месте сейчас его купол, а под ним истощенная земля. У него во рту мерзкий привкус рвоты, но даже это не портит картинку. Он придумает, что делать с едой — всегда придумывал что-то; в этом мире должно быть что-то пригодное в пищу. Правда пока что Юнги даже не представляет, что же это такое. — Вот, держи. Чимин внезапно подходит к нему на своем коне и протягивает яблоко. Настоящее, зеленое яблоко, а не его картинку и не ароматизатор для порошков. Юнги берёт его слегка растерянно; раз его рвало от еды, то как ему поможет другая еда? — Спасибо, но зачем? — Перебьет вкус и перестанет тошнить, — Чимин объясняет коротко, а после сразу сворачивает, вставая по другую сторону от Хосока, возвращаясь обратно. Чимина Юнги не понимает. Если ненавидит, то ненавидел бы правильно и до конца. Юнги откусывает яблоко и, первый кисло-сладкий кусок, который пережевывает только ради вкуса, сплевывает. — Ты вообще выглядишь каким-то больным, — поднимает Хосок тему, скептически и с ухмылкой кивая в сторону бёдер. — Тебя никто не кормил дома или что? — Кормили. Родился таким, — Юнги снова уклоняется. Было бы намного проще, если бы он сказал им правду. Но это проще для него, а для этих — очередной взрыв мозга. — На Акраде мало больных людей. — Поэтому они взбунтовались? Превышают вас по силам? — А ты почему не знаешь сам? — Хосок задает очень логичный вопрос. Юнги звонко вгрызается в яблоко, отводит взгляд. — Я… Не очень интересуюсь политикой. Хосок хмыкает, Чимин кривит губами следом за ним. И у Юнги остается мерзкое ощущение, что Хосок знает, что он не из Акрада. Хосок знает, что он из будущего. Хосок, судя по его вопросам и тону, вообще знает всё и просто подыгрывает. Юнги косится на него, ловя себя на жуткой мысли: а вдруг Хосок сам из будущего? Ещё более далекого, чем Юнги?... Так, нет. Он же родился здесь от короля. Юнги выдыхает и заставляет свою паранойю заткнуться. — Но ты точно ничем не болеешь? Если что, можем показать тебя лекарю. Сделает так, чтобы ты не блевал каждую дорогу, — Чимин ржёт вместе с Хосоком. — Да не болею. Я… «Не могу заболеть» — оседает у Юнги на языке. И паранойя вместе с ужасом накатывают на него обратно. Он не может заболеть. Взгляд падает на локтевой сгиб, в который последний раз Юнги ставил иммуносыворотку. Иммунитет — это не хуйня вопрос, потому что его вообще нет. Иммунитет изжил себя, когда эпидемия ВИЧ распространилась по всему миру, и тут или эволюционируй, или сдохни. Люди придумали, как заменить его совершенным, искусственным иммунитетом, доступным всем и для каждого. Каждый ребёнок рождается без него: один укол — и ты до конца его действия защищен от всех известных человечеству вирусов, некоторых заболеваний, чувствуешь себя хорошо, а как подходит время — ставишь ещё один укол, и так по кругу. Юнги становится чуть тяжелее дышать. Чимин с Хосоком разговаривают, и Юнги даже не хочет шутить про Чимина, лижущего Хосоку жопу, очевидно подстраивающегося под него, подстилающегося во мнениях и умозаключениях, потому что шутка сейчас, единственная самая смешная, это… Как долго протянет его искусственный иммунитет. Через какое время организм полетит к чертям. Юнги осматривается: как много незнакомых вирусов существует сейчас? Как сильно они ударят по нему, когда действие иммунитета кончится? Как именно это будет замечаться? Умрет он или?... Блять. Блять, блять, блять. Юнги закрывает глаза, дышит, выдыхает, заставляет себя расслабиться, но вместо этого стискивает лошадь сильнее, и та замедляется. Ему нужно вернуться до момента, когда её действие кончится. — Алекса, — шепотом, отвернувшись от Хосока и Чимина, отстав от них на пару шагов, активирует Юнги помощника. — Как давно мы проходили реактивацию иммуномодуляторов? — Прости, Юнги, эта информация мне недоступна. — А календарь? Когда я записывался на неё? — Функция распознавания времени недоступна. Прости, Юнги, я не могу сказать, какая сейчас дата, чтобы отсчитать дни до записи. — Просто скажи мне фактическое число записи, Алекса. — С кем ты там разговариваешь? — оборачивается Чимин, и его лицо за секунду из красивого и веселого, даже очаровательного, превращается в подозрительное. — Ни с кем, тебе показалось, — Юнги придумывает самый тупой ответ из всех возможных. — Не отставай, — а вот Хосок не оборачивается, просто повышает голос, окрикивая Юнги. — Если наебнешься с лошади, никто возвращаться и поднимать тебя не будет. — Четвертого августа ты должен был прийти на прием. Отметок о результате приема у меня нет. — Вы оба просто прелесть, обожаю вас, — саркастично. Юнги пытается вспомнить, что было месяц назад. Но Алекса предупреждала о проблемах с памятью, о повреждённых участках, и у Юнги огромный пробел о том, что было в августе. Ходил ли он к врачу, вколол ли он сыворотку, и, предполагая, что конечно, ходил, Юнги невесело подмечает — осталось ему примерно месяц. И кто знает, как местная еда и экологическая ситуация скажутся на составе его крови, на уровне микроэлементов; будет сыворотка тянуть дольше или наоборот меньше. Так много переменных, а у Юнги ни лаборатории, ничего, чтобы проверить. И он тем более не ожидал, что переместится так далеко и так надолго, чтобы сунуть себе шприц в карман. У него голова пухнет от проблем, а её ещё стоит забивать проблемами обычных людей этого мира. Решать глупые вопросы хранения продуктов, проблемы здоровья, постройки зданий, транспортировки… Зная, что это ни к чему не приведет, это не сделает их умнее, никак не повлияет на будущее, а значит — работать впустую. Юнги ищет плюсы, и плюсы очевидные: он сможет рассмотреть всё, как оно было, сделать выводы, собрать образцов побольше, и когда наконец-то Намджун придёт за ним или поможет переместиться, Юнги вернется во всеоружии. С мешком образцов! Он улыбается грустно, едва заметно, понурив голову и ссутулив плечи. Мыслить позитивно никогда не было его коньком. Поэтому он загружает себя другими людьми. Мастер при короле отвечает на вопросы и помогает советами: Юнги слушает одну глупую историю за другой, быстро вынося свои вердикты, видя прозрение в глазах людей, которое сменило презрение. Ученые в этом веке все пожилые, старые, учащиеся много-много лет, а Юнги выглядит как ребёнок, ему бы бегать с палками, бить других мальчишек, или шить платья для принцесс. Он загружает себя другими людьми: их историями и проблемами, осматривает раны на телах крестьян, не боясь заразиться, прикасается к сыпи, которая оказывается всего лишь потницей. Этот мир безнадежен, как из него вырос он? Как из мира, где люди не воспринимают любовь между представителями одного биологического пола, вырос он? Юнги наблюдает издалека, как Хосок и Чимин общаются с дворянством, как Хосок отправляет Чимина договариваться о ночёвке в таверне, как Чимин смотрит на Хосока, уходя. Между ними всё точно сложно, не просто, и пусть Хосок не смотрит на Чимина так, как Чимин на него, Юнги видит это. Молчаливое почитание — любовь. Чимин стелется, он послушный и мягкий, кроткий, а Хосок вздыхает только и отворачивается. Перед Юнги разворачивается настоящая гей-драма двух его новых, вынужденных друзей, и Юнги чувствует себя неправильно, когда Хосок садится около него. Они садятся рядом в таверне. Чимин сидит в углу, пьет, как не в себя, и у него на коленях красивая девчонка, трется о него, смеется так же звонко, как он, трогает по груди и трогательно убирает прядь вьющихся волос за ухо. Юнги отвлекается от этой картины, когда слышит звон. Опустив взгляд, он видит, как Хосок кинул перед ним монетку. Судя по всему, золотую. — Хочешь тоже? — он усмехается в пинту эля. — Иди, возьми. Юнги усмехается в ответ и приподнимает бровь, мол, серьезно, пацан? Будешь оплачивать мне шлюх? Одна из них — не одна даже, а несколько — смотрит пристально, и, видя, как Юнги перебирает монетку в пальцах, крутит её, разглядывая настоящее золото, которое видит впервые в таких объемах и непригодное для инженерии, подходит к нему, красиво виляя бёдрами. Юнги не рискует пить, но он не рискнет и выпить эту девушку. Впервые его касается та, что обходительна, нежна, не хватает за волосы, не тащит в постель, не бьет спиной о стену, и для Юнги это всё так неправильно. Он смотрит на её губы, смазанные блестящим и бесцветным, она тянется ими и предлагает подняться наверх, обещает сделать скидку за цветные волосы, за королевские плащи на плечах Хосока и Чимина, а Юнги даже не может отреагировать на неё правильно. Ему всё равно, чьи руки бы касались его ниже пояса, и ему хорошо от тонких, но сильных пальцев на его плечах, ему бы размять тело после долгой дороги, теперь болящее, ноющее от конной поездки. Но кто знает, что переносят в себе тела местных, и Юнги не готов рискнуть, даже ради мягкой полу-оголённой груди и готовности сделать за золото всё. Ему не кажется противным концепт, ему точно не кажется противной она, но он мягко отказывает и кидает монету обратно Хосоку. Девушка шепчет горячее на ухо — «передумаешь, найди меня», и Юнги улыбается как пацан, которому впервые предложили провести ночь вместе. Но он запивает чистой водой своё странное от происходящего чувство. Ему нравится эта человеческая дикость и открытость. Человеку, выросшему в мире технологий, слишком не хватает настоящего. Безумного. Необъяснимого. Юнги недолго смотрит девушке вслед; она оборачивается и метко стреляет глазами, на которых ноль косметики. — Спасибо, но лучше купи мне чего-нибудь пожрать. — Чтобы тебя снова вывернуло? Лишняя трата денег. — А если бы у меня не встало на шлюху? Тоже лишняя трата денег. — Тогда у меня были бы к тебе большие вопросы, — хмыкает Хосок. — Странно, что ты не задаешь эти вопросы Чимину. — В смысле? — Он уже полчаса тискается с этой девочкой, но всё ещё не довел дело… До конца. Хосок ничего не отвечает, а вместо ответа отпивает ещё и заметно косеет. Вместе с опьянением ему приходит идея заказать Юнги похлебку, мол, жидкое для живота полезно, всё такое. Юнги находит эту идею весьма себе замечательной: может, жидкая еда переварится у него лучше, и пока он заводит с Хосоком разговоры на тему «твой любимый цвет и время года», похлебка оказывается перед ним. Ходовой товар, отмечает владелец таверны, и удивляется, что Юнги отказывается от второго ходового — эля. То, что все вокруг удивляются его волосам, Юнги уже и не замечает, не обращает внимания. — Ну как там на Акраде? — внезапно спрашивает Хосок. — Да нормально. Жарко, солено, всё как на острове, — Юнги опять разговаривает с полным ртом. И едва не выплевывает еду обратно в тарелку, слыша: — Жарко? Это же северный остров. Блять. Хосок точно что-то заподазривает. — Жарко, в смысле накаленно. Ситуация из-за восстания накаленная. У Хосока лицо такое, будто он раскусил орех, но всё ещё не добрался до сочного ядра и слегка этим разочарован. — В твои обязанности входят допросы? — спрашивает Юнги в ответ, резковато. — Тебе вроде приказали просто следить за мной. — А ты не можешь не блеснуть своим остроумием? — Моё остроумие, судя по всему, всем нравится и всех устраивает. Юнги видит паузу: не только слышит её, но и видит в лице Хосока. — А тебе что, нет? — слегка игриво уточняет Юнги. — Я просто не могу привыкнуть, что ты знаешь слишком много, — честно говорит Хосок и разворачивается к Юнги корпусом. — И я знаю, что с тобой что-то не так. Но не могу понять, что. Может, ты мне сам скажешь? Юнги замирает, глядя на Хосока. Тот сидит к нему близко, смотрит прямо в глаза, пристально и без вызова, и Юнги подпирает голову, смотря в ответ на Хосока, с которым будет вынужден провести несколько дней, а то и недель. Если бы контекст был другой, это бы всё выглядело как флирт, но тут все мужики — кроме Чимина, вероятно — натуралы, и возможно, если Юнги ещё раз схватит свои яйца рукой Хосока, тот сам ударит его в лицо. Это Юнги не нужно, ему нужно избегать конфликтов, но Хосок смотрит как-то странно, Юнги не может понять, как именно. — С тобой тоже что-то не так, — улыбается Юнги не очень добро, а Хосок тянет такую же улыбку в ответ. — И я тоже всё ещё не понял, что. Брат-принц, да? — Точно, — Хосок не ведет и бровью, играя в эти гляделки. — Проблемы? — Нет, почему у меня должны быть проблемы с кем-то, вроде тебя? Хосоку точно нравится ответ. Юнги видит, что нравится. — Ну, например, сейчас мне предпочитают кланяться, нежели дерзить. — Может, тебе ещё хуй отсосать? — Юнги ухмыляется. И Хосок не сдает позиции, что поражает Юнги до глубины души. По-хорошему поражает. Но, наверное, он просто пьян; у него взгляд тяжелый и слегка разъезжается. — А ты можешь? — Хочешь проверить? — блять, Юнги, успокойся. — Нет. — Замечательно, а то бы пришлось хотеть тихо и в сторонке. Юнги ставит точку, резко выпрямляясь и возвращаясь к своему супу. Хосок возвращается к элю, и, осушив пинту, внезапно отвечает на старый вопрос. — А Чимин… Чимин мой друг, я ему доверяю. — Это не то, что я хотел узнать, — Юнги пожимает плечами. — Я только подметил, что у него не стоит. — Зато у меня — да. — Тебя возбуждают разговоры с мужиками о хуях? Пауза повисает какая-то неправильная и напряженная, Юнги бы даже сказал — грустная, и ему хочется протянуть руку к плечу Хосока, похлопать его, пошутить, сказать, что сосать хуи — это нормально, но Хосок вряд ли оценил бы. Он отодвигает от себя стакан. — Нет, я просто пьян и несу всякую хрень. Юнги качает головой, глядя, как Хосок спрыгивает со стула и рвано машет одной из шлюх за собой. Юнги хочется посмотреть на Чимина, просмотреть его реакцию, но ему слишком нравится смотреть на уходящую задницу Хосока, тощую и крепкую, которая слегка покачивается от опьянения, но тело все равно движется выверено. Хосок хорошо обращается с мечом — Юнги уверен, и возможно, эту фразу можно воспринять как эвфемизм. Он думал, что общаться с ними будет сложно, трудно, но все местные, все люди этого времени удивительно легко идут на контакт. Они не пляшут в морали, воспитании, в порядках. Они бьют в лоб тем, что думают, и делай, что хочешь. Юнги от этого в тихом восторге, и его восторг затягивается, взгляд запоздало падает на золотую монету, оставленную Хосоком, по пьяни забытую здесь. Чимина уже тоже нет, видимо, он ждал, пока свалит Хосок, и теперь, где-нибудь на куче сена Чимин наверняка пытается справиться со своим вялым членом. А Юнги… Юнги уходит вслед за ними, только не за тем, чтобы потрахаться. Он подходит к девушке, тонкой и красивой, той, что лизала его ухо. — Как тебя зовут? — он спрашивает её тихо, близко стоя к ней, чтобы не перекрикивать ор пьяных мужиков. — Айрин. — Айрин, я не хочу с тобой спать, но… Юнги крутит монету, находя это не странным. Скорее классным. Таким непривычным. Покупать услуги у человека — вот так, просто отдавая ему что-то — так не бывает в его мире, там всё через кредиты, а почти все работы выполняют специальные роботы. Ты никогда не обменяешь золото на руки, никогда не окажешься в таком месте, и Юнги немного жаль, что он не может переспать с ней. Уронить монету в копилку опыта, снять стресс с помощью умелого тела, у которого пусть и нет члена… — Может, ты хочешь с моим братом? — у неё в глазах искорки. Юнги вылупляется на неё. — А у вас так можно? — Конечно, тут никто ничего тебе не скажет и не узнает. Все слишком пьяны, чтобы обращать внимание. Она хватает его за руку и ведёт на второй этаж. Заводит в комнату, где её брат, менее красивый, зато с сильными руками и голым торсом, улыбается и тянет к себе. Они зажимают с двух сторон, и Юнги кажется, что он не выдержит, просто отдастся в руки этой парочки, и плевать на всё. Но ему слишком хочется жить, и он делает шаг назад, слегка толкая Айрин. — Нет, я, конечно, хочу, но пришел не за этим. Юнги протягивает монету в руки парня неуверенно, не уверен, что всё делает правильно. — Я весь день впервые в жизни провёл на лошади, которая иногда подскакивала так, будто хотела меня убить. Они оба смеются. — Так что, если ты можешь не только дрочить, сделай мне массаж, пожалуйста. — Конечно. Айрин выходит за дверь, и с Юнги впервые снимают одежду руки проститута. Впервые в жизни его плечи сжимают так сильно и нежно одновременно, и он выдыхает расслабленно, откидываясь затылком на плечо брата Айрин, имя которого не успевает спросить за растекающимся по спине до копчика удовольствием. Он думает о Хосоке, который прямо сейчас или кончает в такую, как Айрин, или спит у неё на груди. Где-то там же — Чимин, занимает одну из комнат огромной придорожной таверны, целует нелюбимые губы, и для них обоих это нормально — спать с тем, кто подвернулся по дороге. Сам Хосок родился так же, от какой-то шлюхи, взятой его отцом, и он не боится о повторении его истории. Здесь никто. Ничего. Не боится. Юнги боится слишком многого. Боится даже тогда, когда его укладывают на живот и снимают штаны, когда руки касаются бёдер, сжимают мышцы, и вместо напряжения в животе от нервов, у Юнги напрягается в паху. Над ним нависает мужское тело, сильное и крепкое, оно жмет руками его ягодицы, говорит на ухо сладко, что ему нравятся волосы, нравится то, как Юнги выглядит. И то, что Юнги похож и на женщину, и на мужчину. Он чувствует себя особенным и впервые… Впервые не одиноким в мире, где каждый человек тебе будто не чужой. Он будто твой друг, будто всегда им был и навсегда останется. Юнги поджимает губы. Ему хочется скучать по дому, но он не может. Он знает, что ему очень нужно назад, но впервые в своей жизни, развернутый на спину, с крупной рукой между своих ног, выгибающийся в пояснице и стонущий сдавленно от движений знающих, размеренных, он с совсем чужим человеком, который обращается с ним ласковее всех близких знакомых. Всех любовников, с которыми он обсуждал, что ему нравится, а что нет. Парень не лезет ему между ног, не пытается взять его насильно, он только целует грудь и расслабляет перед массажем так, чтобы Юнги было ещё приятней от него; его не касается тело, только руки и губы. И может просто дело в том, что золотая монета — это очень много, полный спектр услуг. Но Юнги хочется верить, что платит он не за них. А за избавление от едкой пустоты внутри, за компанию и возможность поспать с кем-то рядом, слить свою тревогу за жизнь, за смерть ему, не Хосоку и Чимину, перед которыми нужно казаться сильным, сильнее, чем они, просто чтобы не потерять лицо, не потерять уважение. Юнги, закрыв глаза, вспоминает взгляд Хосока тогда, в тронном зале. Почему, почему, почему? Почему он смотрит так, будто Юнги что-то значит? Почему приставил к нему Чимина как личного сторожа? Почему даже Чимин, который избил его, протягивает ему руку, а после снова кусается, лает? Юнги стонет тихо, и его губы накрывают пухлые, мягкие, целуют глубоко, забирают дыхание, утягивают мысли. Он надеется, что пора возвращаться домой никогда не настанет. Что место под деревом останется пустым, что Намджун просто бросит его. Что иммунитет появится сам, что еда начнет перевариваться, но это всё иллюзия, которая не станет правдой. Здесь не будет рук, которые смогут любить его. Хосок и Чимин могут стать ему друзьями, но они же отправят его в тюрьму или казнят, если прикажет король. В этом мире всё настоящее настолько же, насколько нет, и мятные волосы Юнги, в которые вплетаются пальцы его купленной любви, бросаются посреди серого и коричневого, выделяются, они неправильные здесь. Здесь всё неправильно, Алекса периодически стреляет ему в ухо, и Юнги скорее умрёт здесь, чем останется в живых, и уж тем более не станет сильнее. Его купленная любовь шепчет ему, что он — невероятный. Юнги обнимает его за шею, затаскивая на себя и так невероятно занудно уточняя, что это не значит, что он хочет чего-то кроме рук.