Дорогой Фабрицио,
До вчерашнего дня все было хорошо. Я не знаю, что случилось, ни как, ни почему, но это изменило все.
Это было неожиданно, как если бы картина, висящая на одной и той же стене долгие годы, вдруг упала без видимой на то причины. «Я и ты» не длились годами. И никогда уже не будем. В моей голове все еще раздается эхом твой голос, который в пять утра, возле Олимпико, после самого значимого концерта в твоей жизни, в только просыпающиемся Риме, кричит мне: «Ты разрушил мою жизнь». Ты сказал мне это там, в такой важный для тебя момент, и я не понимаю, почему. А, может, все же понимаю, хотя и не хотел бы. Но теперь, окончательно осознав это, я делаю то, что, как думаю, будет лучше для тебя. Не для меня, совсем не для меня. Для меня то, что я делаю — ад.
Два часа назад я был в машине, на пути в Бари, весь в слезах и все еще с твоими криками в ушах. Сейчас я здесь, в моей старой комнате, за столом, где писал свои первые тексты, пишу тебе.
Я останусь здесь ненадолго, думаю, так будет лучше.
Мне тебя уже не хватает,
Эрмаль, 17.06.18.
Дорогой Фабрицио,
«Неужели не понимаешь, что я пытаюсь тебе сказать? Что с тех пор, как мы познакомились, я думаю только о тебе! Ты запал мне в душу и я не знаю, как тебя оттуда выгнать. Этот концерт я готовил еще с прошлого года, и тогда я пел, думая совсем не о тебе. Ты излечил мою душу, это не обсуждается. Но сейчас мне кажется, что это неправильно, то, что я о тебе думаю, то, как я о тебе думаю. Может, я ошибаюсь, но я так чувствую и, может это неправильно, что я так себя ощущаю, черт, что я несу, я больше ничего не понимаю. Думаю, ты отчасти перевернул мою жизнь. Мне плохо каждый раз, когда тебя нет. Это ужасно.»
Сегодня утром я проснулся с этими словами в голове.
Услышав которые, я сбежал. Вероятно, «нормальные» люди не отреагировали бы так на признание в любви (это было оно, Фабри? Я не знаю, ответь мне ты. Может ли быть признанием то, что было произнесено с таким внутренним раздражением?). Особенно если тебе говорит об этом человек, в которого ты влюблен уже больше года. Но я не хотел причинить тебе боль. Любовь не должна причинять боль. Может, мы не должны любить друг друга. Мне тоже плохо, каждый раз, когда тебя нет рядом. Может, мы не должны любить друг друга.
(Я так не думаю на самом деле),
Эрмаль 18.06.18.
Дорогой Фабрицио,
Моя мама счастлива, что я нахожусь здесь, но она волнуется. Она видит, как я без толку провожу время и спрашивает: «Разве ты не должен быть в Риме или Милане на репетициях?» Да, должен. Но я остаюсь здесь. По крайней мере, не видеть тебя здесь — это нормально: в любой другой части Италии было бы странно не писать тебе, чтобы искать встречи, пусть даже на пять минут, в каком-нибудь придорожном кафе, как мы это делали многие месяцы. Все очень странно, Фабри. Не быть без тебя (это не странно, от этого просто больно, как и каждый раз. Я все еще не привык и не думаю, что когда-нибудь смогу), а знать, что я пробуду без тебя еще долгое время. На самом деле, не думаю, что когда я уеду из Бари, я буду искать тебя. И не думай, что я не хочу этого, ох, как бы я хотел. Хотел бы взять телефон и нажать на этот номер, который, уже через несколько недель после нашего знакомства, числился в «избранных», среди тех, кому звоню чаще всего. Но я думаю, что так лучше для тебя, после всего, что ты сказал мне. Оуч, от этого тоже больно. Если бы во время Евровидения мне сказали, что я обнаружу себя, пишущим все эти вещи, я бы рассмеялся. Сейчас мне не смешно.
(Мама видела, сколько платков я использовал за три дня. Ничего не сказала),
Эрмаль, 19.06.18.
Дорогой Фабрицио,
Сегодня я спросил себя, зачем пишу тебе эти письма, зная, что ты никогда их не прочтешь. Возможно, потому что так я могу говорить с тобой, даже когда тебя нет рядом: еще один признак того, что я не знаю, как быть без тебя. Не знаю, бумага всегда была и будет моей поддержкой. Бумага, ручка, ноты, гитара и я был счастлив. Я счастлив и сейчас, и буду счастлив всегда, но ты стал частью этого списка, этого «набора для счастья». Однажды я слышал, что у каждого есть такой. Интересно, а я — часть твоего?
Черт, чувствую себя подростком, у которого бушуют гормоны. Может быть, я скучаю по тебе и нахожусь в бреду, эх. Может, я до сих пор не забыл твои слова и выхожу только на балкон, чтобы выкурить еще одну, бесконечную по счету, сигарету. Может, без тебя я уже не буду самим собой. Об этом лучше знать тебе, нет?
«И сейчас я думаю, что время, проведенное с тобой
Навсегда изменило каждую частичку меня»
Ты всегда прав,
Эрмаль, 20.06.18.
Дорогой Фабрицио,
Когда я, наконец-то, вновь включил телефон, я увидел, что ты позвонил мне 53 раза за последние четыре дня. Я ни разу не ответил. Что ты хочешь сказать мне? Хочешь извиниться и вернуть все как раньше (действительно ли ты должен за что-то извиняться? «как раньше» — это когда мы любили друг друга, не говоря об этом? если то, что ты сказал, крутилось у тебя в голове уже давно, существует ли тот момент, когда мы были просто счастливы? Я с тобой был счастлив всегда.)? Хочешь сказать мне что-то тщательно продуманное, чтобы сохранить лицо? Хочешь закончить разговор, прерванный моим уходом?
Да, как ты уже понял, сегодня в моей голове роится масса вопросов. Я выбрался ненадолго на море, несколько часов пребывал в рассеянном состоянии. Должен сказать, что мне стало лучше, возможно, я учусь жить без тебя.
(ложь.)
Эрмаль, 21.06.18.
Дорогой Фабрицио,
Я сказал все своей маме, пришло время, сделать это. Когда я закончил говорить, она задала мне только один вопрос: «ты зол на него?».
Нет.
Как я могу? Ты дал мне так много, Фаббри. Ты был главным героем в лучшем году в моей жизни. Мы написали Non Mi Avete Fatto Niente, выиграли Санремо, заняли пятое место на Евровидении. Никогда в жизни я не чувствовал внутри себя такого «мы», такого мощного, такого всепоглощающего.
Прошу, давай вернемся назад. Без срывов, без раздражения, за шесть часов до твоих криков, когда ты пел Il Senso Di Ogni Cosa и мне казалось, что ты смотришь только на меня, когда на секунду мне показалось, что это мы с тобой главные герои нашего совместного будущего.
Когда, в тот самый момент, я решил поймать тебя в гримерке и сказать, что я тебя любил. Поправлюсь: что я тебя люблю. Никогда не переставал.
Ты зол на него?
Да.
Все могло быть хорошо, а потом ты сказал то, что сказал.
(Нет, я не злюсь на тебя, даже если бы хотел, даже если бы мог. Это я первый сказал о том, что надо всегда говорить то, что думаешь.)
Эрмаль, 22.06.18.
Дорогой Фабрицио,
я всегда говорил, что если ты до мельчайших деталей можешь объяснить любовь, которую испытываешь к кому-то, значит это не любовь. Любовь, она внутри, вот здесь, но пытаться выразить ее словами, перенести на бумагу — это, на мой взгляд, кощунство. Поэтому, я не объясню тебе, как я тебя люблю. Но это, несомненно, любовь. Для меня это уже почти очевидно. «Эрмаль любит Фабрицио». Правда мирового уровня. Я так чертовски счастлив любить тебя, улыбаться каждый раз, когда улыбаешься ты, наслаждаться твоим присутствием, будто ничего в этом мире больше не имеет значения. И это правда, когда я с тобой, самое важное — это ты.
Вот видишь, я написал немного о том, что испытываю к тебе, но, перечитывая это, думаю, что не сказал ничего по сути, ничего, что действительно описало бы мои чувства к тебе.
(Эрмаль любит Фабрицио.)
Эрмаль, 23.06.18.
Дорогой Фабрицио,
Последнее письмо я написал тебе десять дней назад. Завтра возвращаюсь в Рим, я должен репетировать перед концертом. Я тебе не писал, но это не значит, что я о тебе не думал. Думал постоянно.
Слушай, будет лучше, если мы с тобой больше не увидимся. Да, знаю, я никто, чтобы решать за тебя, но меня это не волнует. Вероятно, ты мог бы сказать, что я преувеличиваю, что я просто должен еще раз увидеть тебя, сказать тебе, что люблю и что мы должны вместе искать решение этой проблемы. Но это так не работает. Правда, мы сделали друг другу так хорошо, но и так плохо. По-моему, любовь так не работает.
Было здорово мечтать вместе,
Эрмаль, 30.06.18.
На обороте листа, зачеркнуто чернильными линиями и смазано разводами от слез, но читаемо:
Но что за херню я несу, все, что я говорю — ложь, мы с тобой не сделали ничего плохого, это лишь любовь, которая обожгла нас, я тебя люблю, люблю, люблю. Сейчас звонков уже 121, ты все еще не перестал думать обо мне, очевидно, ты все еще переживаешь за меня, почему я не отвечаю, почему, почему? Если честно, я боюсь. Ненавижу себя, говорю «прощай», которого на самом деле не хочу, но не могу остановиться, потому, что боюсь. И как же я хочу, чтобы ты это понял, чтобы сам пришел ко мне, но не могу попросить тебя об этом, не после того, что ты мне сказал, не после того, как я резко обрушил все мосты, выстроенные между нами. Чувствую себя дерьмом. Прошу, спаси меня, как ты всегда это делал.
«Самая правильная дорога — та, которая без меня.
Самая нелепая дорога — та, которая без тебя»
(«Я лишь хотел быть с тобой
Скажи, что ждешь ту же жизнь
Которую хотел бы я»)
Эрмаль
***
(Эрмаль уезжал ничуть не менее грустным, чем был, когда приехал, но, по крайней мере, сейчас он ехал на встречу к своей старой подруге — музыке. Осознание этого помогало ему, насколько это возможно, оставить тихую гавань, которой в последние дни стал его старый дом. Уезжая, он оставил письма на столе, сложив их стопкой на углу. Это было ошибкой: его мама, убирая в комнате, нашла их. Она их не прочитала, она никогда не нарушала личного пространства своего сына, но она увидела, кому они были предназначены: Фабрицио Моро. «Ну. — подумала она. — пришло время почте Италии сделать свое дело».)
Фабрицио был разрушен. Нет, даже не так, разрушен — неподходящее слово, скажем, опустошен. Беспокойство и чувство вины скручивали его желудок, заставляли его плакать чаще, чем он готов был это признать.
В его голове снова и снова крутилась эта сцена на парковке, такая жалкая, пославшая ко всем чертям ощущения от лучшего концерта в его жизни. Говоря те слова, он думал, что в них есть смысл, но теперь, после многодневного домашнего заточения, после многократного их повторения, он понял, что нет. Что все это было чушью — не в том плане, что это была ложь, нет, все эти слова были правдивыми, но они не имели значения. Они не были подходящими: если мы любим друг друга, делая друг другу больно, значит любовь приходит позже, когда мы вместе пытаемся восстановить нанесенный нам ущерб. Однако, он сказал это, может, он был немного опьянен (алкоголем, да, но еще и адреналином), может, потому что в страхе не смог удержать все в себе. Кроме того, перед Эрмалем ему всегда было сложно что-то скрывать. Только высказав эти слова, выкрикнув их, сделав их острыми, он слишком поздно понял, что потерял человека, которого любил.
Эрмаль. Эрмаль, где ты? Почему ты мне не отвечаешь? Ты в порядке? Хотя бы скажи, что ты в порядке, прошу, мне необходимо знать, что ты в норме, Эрмаль, ответь мне.
Но Эрмаль не отвечал. Уже четырнадцать дней.
Третьего июля Фабрицио проснулся с осознанием того, что где бы ни находился Эрмаль эти две недели, сегодня, он точно будет в Риме. Необходимо минимум два дня, чтобы подготовиться к концерту, но, зная Эрмаля, было очевидно, что он приехал в Рим еще первого июля.
Фабрицио в эти дни собирался пойти к нему, но после очередного звонка без ответа, он увидел в этом молчании что-то бесповоротное. Начал понимать, что Эрмаль хочет побыть один, но не только на несколько дней: он начал думать, что, возможно, Эрмаль вовсе не хочет больше его видеть.
Он проводил дни, перебирая все возможные причины, по которым Эрмаль сбежал, испарился на такое долгое время, и одна была хуже другой. Была вероятность, что он ушел, потому что не мог ответить взаимностью (на чувства, которые, несмотря на все эти слова, были понятны) и, что он не был намерен больше никогда видеть его, потому, что не чувствовал себя комфортно рядом с ним.
Но также, было чистой правдой и то, что все эти месяцы между ними была какая-то химия, и, когда Фабрицио наблюдал за тем, как Эрмаль уходит, он был абсолютно уверен, что слышит, как тот плачет. Эрмаль расстроился, а если он расстроился, значит, он испытывает к нему хоть что-то. И это приводило его к еще более неприятному варианту: он ранил его до глубины души. От этого Фабри становилось только хуже, потому что он так сильно переживал за Эрмаля, вложил в него часть себя и мысль о том, что он его ранил, убивала.
(Фабрицио даже отдаленно не представлял причину, по которой Эрмаль отдалился; не мог даже представить, что Эрмаль был движим такой большой и такой преданной любовью. Если бы Фабри знал, он бы обошел всю Италию, чтобы найти его. Больше того, он бы перевернул ее с ног на голову.)
Римлянин был в тупике: он не мог сидеть сложа руки, пока Эрмаль исчезал из его жизни, но в тоже время, он не хотел нарушать его личного пространства.
Он сидел на кровати, волосы взъерошены, круги под глазами еще больше чем обычно, а сами глаза красные — результата бессонной, полной слез, ночи. Он смотрел в зеркало, но не беспокоился о своей внешности: он был абсолютно раздавлен морально. А беспокоили его глаза, они выглядели так же тогда, когда Либеро еще только должен был родиться. Когда он был встревожен множеством вещей и ему еще только предстояло обрести счастье в лице Либеро, Аниты, Эрмаля.
«Я так не могу, надо хоть выйти подышать воздухом» — думал он, принимая душ в надежде, что прохладная вода сможет хоть немного взбодрить его. Через полчаса, выпив чашку кофе с печеньем, он надел чистые вещи и с ключами от дома в кармане спустился по лестнице, пытаясь сохранять хотя бы внешнюю бодрость.
Через пару часов он вернулся домой с двумя пакетами покупок в руках, газетами подмышкой, очками в волосах и пачкой сигарет в кармане, которая при выходе была еще полной, но сейчас значительно опустела. Заметив несколько писем, торчащих из почтового ящика, он поставил пакеты на землю и стал перебирать ключи, ища тот, который мог открыть ящик. После нескольких минут поиска ему все же удалось найти нужный ключ. Он ожидал увидеть там счета, а не стопку конвертов, перевязанных веревкой, выпавших на него, только он открыл ящик. Он поднял их, заметив, как на первой мелким почерком написано: «прости моего сына, в любви он ведет себя как идиот» и подпись — (ИмяМамыЭрмаляПонятияНеИмеюКакЕеЗовут).
Сердце пропустило пару ударов, Фабрицио взлетел по ступенькам так быстро, насколько это было возможно, желая узнать, что же написано в этих письмах.
Час спустя он сидел на диване в футболке, мокрой от слез и мог думать только о том, что они — два идиота.
Когда после обеда Эрмаль подошел к двери студии Mescal в Риме, чтобы продолжить репетицию, он чуть не упал в обморок, увидев Фабрицио, облокотившегося на машину, с солнцезащитными очками в волосах и лицом, освещенным солнечными лучами.
Он успел полюбоваться красотой римлянина несколько секунд и осознать, как ему его не хватало (увидев его (знаю, что это уже надоевшее клише) Эрмаль будто вдохнул свежего воздуха), потом Фабри заметил его и твердым шагом направился к нему.
— Эрмаль
— Фабри.
Они улыбались.
Era Una Vita Che Ti Stavo Aspettando вообще-то не должна была прозвучать на концерте 5 июля, но Эрмаль все равно ее спел. Был тот, кому он должен был ее посвятить.
В это время в Бари кое-кто удовлетворенно улыбался.
***
Дорогой Эрмаль,
Я отдам тебе это письмо 5 июля, чтобы убедиться, что это все закончится там же, где и началось: на концерте. На нашем концерте. Ну, что сказать: при лучшем стечении обстоятельств все будет хорошо и, когда мы встретимся вновь, я, наконец-то, тебя поцелую.
(Это то, честно говоря, что я хочу сделать уже много месяцев). Я прочел все твои письма и это было…не знаю, как описать. Я влюбился в тебя еще больше, если это возможно.
Как я хотел сказать тебе все это, я…я не знаю. Я даже не понимал, что натворил, и, дурак я, читая то, что ты написал, я испытал невыносимое чувство вины. И, в тоже время, там были такие нежные слова, которые я не заслужил, но был счастлив получить. Любой другой злился бы на меня, но не ты… Любить тебя так прекрасно, Эрмаль, ты такой чудесный человек, знаешь? Впервые в своей жизни я не боюсь сказать кому-то, что хочу прожить с ним до конца своих дней, не боюсь этого потому, что твои письма дали мне понять, что ты никогда меня не бросишь. А я никогда не дам тебе повода сделать это.
Хочу любить тебя всю жизнь,
Фабрицио, 05.07.18.
Эрмаль положил письмо обратно в конверт, который обнаружил в гримерке, как только спустился со сцены и читать который у него просто не было времени, потому что обернувшись, он увидел Фабрицио, который поцеловал его. Эрмаль положил конверт на комод, стараясь двигаться как можно меньше, чтобы не разбудить Фабрицио, спавшего у него на груди. Уже третью ночь они проводили в этой кровати и их хватило, чтобы почувствовать ее такой же своей, как и Фабрицио. Это была ИХ кровать.
