В тот год ликорисы цвели пышнее.

Неджи остался выздоравливать в гостинице, хозяйская дочь обещала позаботиться о нем, пока не спадет жар. Сай и Саске покинули Отафуку в тот же самый день, когда последний узнал всю правду. Саске все больше и больше убеждался, что, действительно, он, ослепленный горечью и обидой, смешанной с ненавистью, купился на прежнее доверие к Итачи, безоговорочно веря каждому его слову. Но все это время он был прав в одном: Итачи — одна большая ложь, и никогда, никогда нельзя верить ни единому его слову. Саске как никогда трезво смотрел на мир. Как никогда все расставил по местам, ответил на все свои вопросы. Он хотел на время забыть об Итачи. Все, что сейчас занимало его мысли, — месть. Холодная и расчетливая ненависть, спокойная и отрезвляющая рассудок, продуманная до каждой мелочи, не такая горячая и зыбкая, как к брату, теперь-то настоящая, полностью осознанная. Впрочем, ненависть к Скрытому Листу была и раньше, но сейчас же она только с еще большим остервенением пустила свои жадные корни в нутро, насквозь пронизывая ими сердце и душу. Саске знал, что будет безжалостен к любому жителю в Конохе, он больше не мог прощать и не мог не быть жестоким. Они, неблагодарные, отнявшие у Саске его брата, семью, дом, жизнь, будут наказаны все до единого за свою беспечность, за свою неблагодарность. Их глаза смотрят на этот мир, радуясь ему, своим детям, родителям. Они по-прежнему встречают солнце, голубое небо и дожди. Итачи мог навсегда остаться во тьме, полностью лишенный зрения. Это он дал им возможность видеть. Их сердца бьются спокойно и беспечно, они все живут, как жили раньше, забыв о своих героях и оклеветав их. Итачи скоро умрет. Он этой ценой дал возможность им слушать их собственные удары сердца. Они купаются в друзьях и счастье, они радуются и смеются. Итачи забыт и брошен, в нищете, в скитаниях, он должен постоянно спасаться от смерти. Саске не мог простить этого Конохе. Она должна заплатить за все случившееся, за все, что произошло, ценой своего счастья. Если они посмели отобрать его у Саске, почему у него нет права сделать то же самое, вернуть то, что было его? Почему он не может расплатиться за то, что его брат — калека, презираемый предатель, убийца своих же родных и близких? Ничто, никакой мир не стоил большей цены, чем жизнь Итачи и родителей. Они были бесценны. Учиха Саске желал мести, и он шел, чтобы ее осуществить. *** Костер полыхал, обжигая хворост красными искрами, его пламя как живое существо дрожало и жадно пожирало сухие ветки и листья, съедая их, испепеляя, как может испепелять другие чувства ненависть; пламя трещало и гудело, от него шел плотный и тяжелый жар, который согревал неподвижный воздух вокруг себя и освещал ближайшие деревья, ярким огнем вспыхивая в темном ночном лесу. Тишина как пугливый зверек бесшумно притаилась в ветках и листве, испуганно наблюдая за нарушающим ее покой костром, который угрожающе трещал, когда безмолвие затягивалось. Но она, как будто желая окутать все в свои ласковые и холодные объятия, неслышными и легкими шагами подкрадывалась к Саске, опуская свои руки ему на плечи и обхватывая его голову. Тот сидел как обычно возле пламени, греясь и наблюдая, как костер вспыхивает и дразнит его своим танцем сгорающих ломаных веток. Саске положил голову себе на колени, безмолвно смотря, как его бледная рука доверительно позволяет бликам и теням играть с ее кожей. Костер продолжал ссориться с тишиной, иногда как взрыв ярко вспыхивая в глазах лежащего перед ним Сая, также нанесшего удар тишине, когда совершенно неожиданно спросил: — Что собираешься делать теперь? Саске не отвел взгляда от костра. В его глазах уже не было прежнего необузданного бешенства и пылающей как огонь ненависти, неумолимой жажды мести и расплаты, они были холодны и жестоки, беспощадны — это были глаза мстителя. Ненавидящие, презирающие, замкнутые, ледяные, жестокие, проклинающие. Однако Саске не оставил вопрос без ответа, механически и бездумно подкидывая в пламя ветку: — Уничтожу Шимуру Данзо, а потом — Коноху. — Боюсь, что Коноху я тебе не позволю тронуть, — возразил Сай твердым тоном. Саске тихо хмыкнул. Он не стал снова спорить или что-то доказывать, лучшим выходом было промолчать. Саске уже давно решил, что все будет так, как он задумал с самого начала, а если кто-то встанет на его пути — Сай ли, сенсей ли, Хокаге ли, Сакура или Наруто — он убьет их всех до единого. Итачи — его последний живой родственник, последний дорогой человек, родителей не вернуть, Саске был слишком слаб и позволил им умереть, за что не мог не набрасываться на себя и не винить; но брат еще был жив, его еще можно было вернуть и спасти, а поэтому Саске не мог остановиться ни перед чем. — Ты поможешь мне встретиться с Шимурой, — он плотнее закутался в плащ, сделав неприятно резкое движение руками, — я спрошу у него, правда ли все это. А потом убью. Не прощу ему никогда, что он выкинул нас как собак. — Хорошо, — Сай, последний раз позволив пламени отразиться в своих темных глазах, отвернулся, накрываясь плащом. Но его дрема была прервана коротким и колким смешком. Саске слишком изменился за последнее время. Несказанно изменился, даже Сай это видел, и даже его это беспокоило. Ему было безумно интересно знать, каким был Саске раньше, при жизни в родном доме, до того, как на суде у него зародилась первая искра ненависти к миру шиноби, до того, как он в тот день непоправимо изменился, сам не успев того понять. — Надо же, — в глазах Саске вспыхнуло нечто неприятное и злорадное, — как легко ты предаешь своих. Сай коротко пожал плечами. — Я не предаю своих. Шимура-сама обречен, а я делаю лишь то, что считаю нужным. Поступаю как товарищ… — А, — небрежно и с раздражением поморщился Саске, — брось свои сказки о товарищах и признайся, что ты просто предатель, прислушавшийся ко мне и решивший спасти свою шкуру. Мы никто друг другу, ведь, если что, мы готовы убить друг друга. Так ведь? Сай долгим взглядом смотрел в глаза Саске. — Вот, что я хочу тебе сказать, Саске-кун. Даже если Итачи — твой брат, последний родственник, единственная связь с твоей прошлой жизнью и семьей, не стоит винить невиновных, обычные люди не виноваты в том, что произошло между Учиха и деревней, они даже не знают о том, что случилось на самом деле, зачем впутывать сюда тех, кто не имеет отношения к твоим проблемам. Ты готов убить невинных детей? А не думал ли ты, что после всего этого было бы лучше простить и последовать примеру своего брата, которого ты так уважаешь, — как он защищать Скрытый Лист? Саске угрюмо молчал. Можно было бы подумать, что он вообще не собирался отвечать. Подождав еще какое-то время, Сай снова, потеряв надежду услышать ответ на свой вопрос, укутался в плащ, закрыл глаза и попытался в очередной раз согреться жаром от костра, ласково омывающего своим теплом продрогнувшее на холодной земле тело. Ветки и пламя трещали, пожирали друг друга, вспыхивали, тлели и потухали, умирали и разгорались вновь и вновь с большей силой, пока не рассыплются в прах, пока не потухнут, засияв напоследок ярким светом и рассеиваясь легким сизым дымком опустошенности и холода. — А знаешь, что я тебе скажу? — прошипел Саске. — Да, несомненно, Итачи показал мне, как человек способен отдать жизнь за свою деревню. Отлично показал, лучше придумать невозможно. Но моя горечь от потери Итачи была намного сильнее всего того, что я готов пережить и пережил. Неизмеримо сильнее. Мир, ради которого Итачи принес себя в жертву, ко мне больше не относится. Я ненавижу этот мир, мне еще ни от чего не было так мерзко, как от этого мира. Теперь, когда я знаю правду, пойти по стопам Итачи и защищать деревню, как ты говоришь, — это последнее для меня. Я не буду повторять этот идиотизм. Я никогда не прощу Шимуру. Я уверен, что каждый в Конохе, кто радуется миру, добытому ценой жизни Итачи, также виновен. Они еще хуже, чем главы деревни, они молчали, им было все равно, они ждали… они ждали зрелища, когда нас вели на суд, когда Итачи вели на суд. Но только вот для брата моя жизнь оказалась ценнее деревни, раз он пошел на то, чтобы своими руками разорвать все, что нас связывало, — Саске на секунду запнулся. — Я чувствую то же самое. Жизнь Итачи для меня ценнее деревни. Они заставили моего брата убить его собственных товарищей и родственников. Старейшины, которые изгнали его и обрекли на смерть, и все жители Конохи, все они — ничтожество. Я отомщу им всем. Если хочешь надо мной посмеяться как над юнцом, которым овладели эмоции, начинай, попытайся остановить меня. Если кому-то не понравится, как я живу, я убью всех, кто дорог их сердцу. Тогда они поймут те ненависть и боль, которые я храню. Саске замолк, твердо вставая с земли и отходя от костра. Его губы и руки по-прежнему мелко дрожали, хотя он сказал далеко не все, что должен был сказать, но и этого хватило, пока хватило, чтобы Сай понял, что говорить то, что он говорит, нельзя. Саске, прикусывая нижнюю губу, ударил изо всех сил своей ярости кулаком по дереву, зажмуриваясь. С каждым днем он начинал все больше и больше невыносимо терзаться, его мысли и чувства не могли ни на секунду оставить его в покое, и ненависть, копя свои силы, росла, медленно и грозно, как надвигающаяся темная туча в ясный день, готовая разразиться неожиданным и оглушительным громом. Коноха пожалеет, что посмела потерять Итачи, что посмела потерять доверие клана Учиха. Но будет уже слишком поздно. Костер продолжал полыхать, но уже не так ярко и торжественно, как будто в страхе притихнув после слов, повисших в разгоряченном воздухе. Он пару раз с надеждой весело протрещал ветками, как будто зовя Саске обратно к себе, к своему теплу, и обидчиво загудел, потухая и уменьшаясь, когда тот не откликнулся на его призыв. Саске был на грани нервного срыва. Еще немного и казалось, что он сойдет с ума. Впервые мысль об убийстве его так грела и так прельщала, впервые он хотел обагрить свои руки в крови, смывая этим всю кровь с рук брата, делая его и весь клан Учиха чистым и еще раз защищая их честь, на которую посмели посягнуть. Тишина, смело носясь по лесу, торжествовала, посмеиваясь над побежденным ею и потухающим костром, ночь, спокойно и строго усмехаясь, веяла своим осенним холодом, слушая тихую похоронную песню ветра. *** Холмы Конохи показались только через полторы недели пути, их верхушки с раскинутыми на них густыми лесами, окрашенные розовыми бликами заходящего за реку солнца, почему-то заставили сердце Саске не как прежде вспыхнуть знакомой радостью от предчувствия близости родного дома, а горько сжаться. Он больше не мог радоваться Конохе. Он хотел, возможно, но не мог. И не сможет уже никогда. Сай, хорошо осведомленный о том, где и на каких постах стоят члены АНБУ, провел Саске между ними, не пересекаясь ни с кем из охраны: эти встречи не просто были нежелательны, они бы закончились смертью одной из сторон. Для большей предосторожности было решено пройти вдоль реки Накано (1), мимо древней дамбы, старой и обветшалой, ремонт которой откладывали с года на год; дерево, местами прогнившее и перекосившееся от напора вод сильной реки, грозилось вот-вот рухнуть, позволяя Накано, набравшей силы, хлынуть всей своей мощью, в несколько часов затопляя всю Коноху, лежащую у подножья холмов и скал. Саске по дороге кратко объяснял, что более безопасно будет проникнуть в Скрытый Лист с восточных ворот, прямо противоположно сгоревшему поселку Учиха, который он не хотел пока видеть. Также они с Саем решили, что ничья из их личностей не должна быть узнанной в Скрытом Листе, даже их самыми близкими знакомыми: Саске путь в Коноху означал неминуемую смерть, Саю с его компрометирующим сопровождением это также засчиталось бы как предательство. Поэтому, натянув на голову глухой капюшон и спрятав в его тени свое лица, Саске, который знал всю местность как свои пять пальцев, провел Сая мимо восточных ворот, охраняемых одним шиноби, и проник в небольшую пробоину в стене от давней Мировой войны. Как только глаза столкнулись с родным и привычным с детства пейзажем, глубоко внутри что-то неприятно кольнуло. Наверное, это было то, что люди называли чувством ностальгии и тоски; Саске — ведь когда-то он так любил свою деревню и до сих пор любил ее улицы и дома — скучал по мостовым Скрытого Листа, по ее лавкам, налету сельской суеты, однако дальше этого его чувства не смогли развиться: ненависть на этот раз была слишком сильна, не как с Итачи, когда внутри все дрожало при одном его виде, а здесь же — все как будто раз и навсегда вымерло. Коноха жила так, как и жила всегда, и это задело Саске за живое. О нем забыли. Об Итачи забыли. Об Учиха забыли. Неужели они настолько ничего не значили для этой деревни? Они, отдававшие жизнь за нее, за этих людей? Но все эти люди, не спеша закрывая свои торговые лавки и расходясь по домам и небольшим уютным тавернам, лениво зевали и толковали между собой о погоде, осени, посевах, небольшом столкновении с шиноби Земли, договоре со Страной Ветра и прочей чепухе, подшучивая друг над другом. Шиноби, собираясь небольшими компаниями в тавернах, громко смеялись, рассказывая друг другу истории из своей жизни и обсуждая новый вид сюрикенов, в то время как улицы, по которым в последний раз скользнул луч осеннего блеклого солнца, продолжали пустеть. Опять еще не поступившие в Академию мальчишки, вооружившись палками и размахивая ими как катанами и кунаями, карабкались на деревья, кидались друг в друга сюрикенами из сложенной бумаги, кричали что-то, весело смеялись, бежали по дорогам и падали на землю, положив руку на сердце и изображая смерть от вражеского оружия, а потом вскакивали, начиная игру заново. Матери, зазывая детей домой, вновь готовили над очагом ужин, запах которого разносился по улицам, домашний, уютный и аппетитный. Новоиспеченные генины, возвращающиеся с миссий со своими учителями, потирали первые боевые раны, о чем-то смеялись, размахивали руками, гордились своими подвигами. Впереди, возвышаясь над всеми, краснела, окутанная в золотой покров заката, яркая крыша резиденции Хокаге. Крикливые ласточки, собирающиеся улететь к югу, вились над ней, крича своим пронзительным голосом, и ничто не заботилось, не помнило, не думало о том, что клан Учиха мертв, что его наследник скитается из города в город, что благодаря горю Саске дети здесь до сих пор смеются, не зная войны и голода, смерти и опустошенности, обласканные матерями и любимые отцами. Ненависть и злая обида при виде и осознании этого клокотали с еще большей силой. Люди все забывали, и, по мнению Саске, это было самой большой их ошибкой. Если они хотя бы помнили, знали, понимали, но почему, почему эти люди, ради которых Саске учился отдавать все, оказались настолько жестокими и гадкими, испорченными и отвратительными? У Саске больше не было его сильной и ласковой матери, которая встречала его с улыбкой и заботилась об их семье, всегда готовая помочь и выслушать, приободрить, приготовить вкусный ужин, отдать все мужу и детям, залечить раны Итачи, всегда обращавшегося к матери за этим; Саске помнил, как они уединялись на веранде, и Микото обрабатывала серьезные повреждения, что-то тихо рассказывая и изредка заглядывая в глаза своего сына. Почему другие должны быть обласканы матерями ценой жизни Микото? У Саске больше не было отца, который строго восседал над всеми членами семьи, как и над советом клана Учиха, защищая каждого из своего огромного и сильного рода; который воспитывал и учил всему, что знал и умел сам, и даже более того, стремясь сделать сыновей еще лучше, чем был сам; не было отца, который, несмотря на излишнюю строгость и категоричность, всегда желал самого лучшего своим детям, он их так же любил, как и их мать, не меньше. Почему другие должны получать похвалы от отца ценой жизни Фугаку? Саске почти потерял брата, продолжение самого себя, часть самого себя, которую оторвали, не успел он этого понять. Итачи был прав: ничего не было ближе ему, чем человек, зачатый, как и он сам, тем же мужчиной и родившийся, как и он сам, из чрева той же женщины. Часть друг друга, нечто одно, разделенное на два разных тела. Почему другие должны жить со старшими братьями и сестрами? Почему у них должны быть семьи, а у Саске ее нет? Почему у него нет его клана? Его клана Учиха? Саске не считал, что он слишком жесток. Он не был виноват в том, что у него отняли все, ведь когда-то он так же хотел защищать людей, предавших его семью; Саске лишь хотел, чтобы они поняли, что такое, эта боль от потери всего самого важного, на которую обрекли его на целую вечность. Чтобы люди осознали, что он не Итачи, чтобы жалеть их, чтобы они поняли, что клан Учиха не потерял своей силы после гибели, что он по-прежнему силен и горд, пусть в лице лишь двух человек. Саске возродит свой клан по-своему. Довольно бредовых метаний между виновностью и невиновностью брата и Конохи. Люди не знают, что такое, эти метания. Они должны понять, что и за счастливую и беспечную жизнь должна быть своя расплата; Саске ненавидел, ненавидел сильно, сжимал кулаки под плащом, идя по улицам и смотря, как люди смеются и улыбаются, в то время как он мучается, а они все словно издевались над ним, словно плевались в него своим смехом, как плевались тогда, когда его судили. Коноха не знает, что такое одиночество. Довольно с нее радостей, Саске так же как и они хотел быть счастливым шиноби, защищающим свою деревню и свой клан, и он больше не собирался жертвовать своим и без того малым счастьем ради тех, кого не знал и презирал, чьи жизни были для него ничтожнее пыли под ногами. Саске все больше и больше ненавидел Коноху, а она, злорадно смеясь ему в лицо, как будто отвечала взаимностью, дразня счастьем людей. Никто больше здесь не улыбнется, никто из тех, кто ни за что, просто так, за все их старания и жертвы приговорил его семью и клан Учиха к смерти. — Где остановимся? — между тем спросил Сай, дотрагиваясь рукой до локтя Саске. — Идем, — коротко ответил тот. Ни Наруто — глубоко внутри Саске искренне надеялся, что того не будет в день возмездия, и он избежит страшной участи, — ни его бывшая команда, ни товарищи и друзья не будут нежиться пощадой. Особенно, больше всего из всех Саске не хотел видеть Узумаки, который обязательно встанет у него на пути, если узнает обо всем. Сейчас хваленные речи Наруто были ему не нужны, хотя если бы он только мог успокоить или помочь, мог поддержать и сказать, что когда станет Хокаге, то сделает мир шиноби лучше, — да, Саске бы посмеялся над этим в очередной раз, но он дорого отдал бы за то, чтобы снова услышать это, сидя в Ичираку рамене в доброй и прекрасной Конохе. Но это все только лишь прошлое. Поэтому мысль о том, чтобы спрятаться у Наруто, Саске не рассматривал изначально, но он заранее знал, куда пойти: несмотря ни на что, ему хотелось побыть вместе с ранее близким человеком. Они с Саем свернули в пустой переулок, вдоль которого тянулся высокий деревянный забор, который раньше часто подвергался детским проделкам Наруто. Дорога здесь была несколько стара, что сквозь разбитые камни прорастала молодая трава, темно-зеленая, пыльная, тонкая и слабая от сухой и каменистой почвы. Пройдя до конца квартала, Саске остановился возле одного из строений на высоких сваях, поднимая голову вверх и одними губами нашептывая своему спутнику: — Тихо. Они с Саем бесшумно начали скользить вверх по лестнице, как две тени в длинных темных плащах АНБУ. Это был старый многоквартирный дом, комнаты которого обычно отдавались небогатым шиноби. Сай осторожно оглядывался по сторонам, рассматривая прозрачные слабые перила небольшого открытого коридорчика, доски которого потемнели от времени и погоды, оглядывал одинокие седзи, небольшие окна, которые кое-где изнутри были задернуты шторами. Сай редко был в Конохе, поэтому деревня в каком-то смысле также была для него в новинку, и, засмотревшись на Скрытый Лист, погрузившийся в сумерки и загоревшийся кое-где у таверн огнями бумажных фонарей, он случайно натолкнулся на Саске, который остановился возле одной из дверей, стукнув по ней кулаком. — Осторожнее, — прошипел Саске в ответ на виноватую улыбку. Но тут же отвернулся, снова нетерпеливо ударив по твердому полотну. «Неужели его нет?» Однако в квартире все же через некоторое время зашевелились, крикнув что-то наподобие: «Извините, прошу минутку!». Саске заметно расслабился, даже показалось, что он подавил в себе облегченный вздох, хмуро из-под иссиня-черной челки и глухого капюшона смотря на деревянную дверь, тяжело дрогнувшую, когда ее начали открывать с противоположной стороны. Наконец, на Саске, освещая его призрачную фигуру в длинном плаще с широкими рукавами, упал косой луч света комнаты, отразившись в его глазах нетерпеливым ярким бликом. Сай осторожно выглянул из-за чужого плеча, рассматривая незнакомого ему человека, у которого им приходилось остановиться на какое-то время. Тот, изумленно оглядывая фигуру Саске, наконец, выдавил после неловкого молчания с толикой облегчения в бархатном голосе: — Это ты, Саске? Саске сдернул с головы капюшон, холодным и твердым тоном коротко бросив: — Я, Какаши-сенсей. *** Какаши не стал ни о чем спрашивать, ошеломленный неожиданным визитом к себе — в скромную обитель холостого джоунина Скрытого Листа. Он просто посторонился, молча пропуская обоих поклонившихся ему в знак приветствия гостей, и только мельком поинтересовался, давно ли они идут и не хотят ли перекусить, и, получив утвердительный ответ, он оставил все свои многочисленные вопросы на потом, едва увидел изнеможенные от бесконечных скитаний лица и отправился накрывать на стол скромный ужин. Но Саске и Саю, изголодавшимся в длинном пути, было достаточно и той чашки риса и скупой подливки из овощей и рыбы, которую им предложили, к тому же Саске давно потерял аппетит, обедая лишь только для того, чтобы поддерживать силы. Какаши, познакомившись с Саем, сел рядом со своим бывшим учеником, внимательно оглядывая его грязную одежду и осунувшиеся бледные щеки. Сай еще на пороге дома отметил про себя, что Какаши не просто удивился появлению перед собой столь неожиданного лица: в его донельзя спокойных глазах появилось что-то по-домашнему сочувственное и теплое, похожее на облегчение, поэтому Саске явно мог находиться здесь в безопасности. Вскоре Какаши, подперев рукой подбородок, серьезно взглянул Саске в глаза, когда тот поднял свои на учителя, отодвигая в сторону опустевший глиняный стакан с холодным чаем. — Спасибо, сенсей, — пробормотал он, снова смотря в стол. Какаши кивнул головой. — Не за что, всегда рад помочь. Вот уж не ожидал тебя увидеть, Саске. На лице учителя, скромно и по-домашнему одетого, по-прежнему была его полотняная маска, закрывавшая нос и губы, но даже с ней его голос явно говорил о том, что Какаши улыбнулся, но глаза его так и оставались серьезными и неподвижно внимательными, пытливо вглядываясь в лицо Саске, которого начал раздражать этот заинтересованный и, как ему показалось, подозрительный взгляд. — Я тоже не думал, что когда-нибудь появлюсь в Конохе, а тем более в вашем доме. Какаши-сенсей, — Саске поднял голову, — я могу попросить остаться у вас на два-три дня? Мне больше некуда идти. — А почему ты не пошел к Наруто? Я думал, первым делом ты пойдешь к нему, — бровь Какаши изогнулась. — Я не хотел бы, чтобы Наруто и Сакура знали о моем пребывании здесь. Не говорите им обо мне, — уклончиво ответил Саске, многозначительно кинув быстрый и строгий взгляд на Сая. — Так зачем ты здесь? Тебе опасно тут находиться, — Какаши протянул руку к своему глиняному стакану, вертя его в руке и посматривая на рядом стоящую свечу, ярко пылающую на столе. — Дела, — коротко и твердо ответил Саске. Какаши не стал вдаваться в подробности, между тем что-то отмечая про себя: он знал Саске слишком хорошо, чтобы понять то, что он пока ничего больше не скажет, скрывая за своим молчанием ответ. Темные глаза быстро и пристально взглянули на Сая, встретившись с ним взглядами, но тут же Какаши вернулся к Саске, снова мрачно смотрящему в стол. Какаши осторожно кашлянул, отставив стакан в сторону, и оперся локтями на стол, чуть наклоняясь к Саске. — Ты без Итачи? Саске поджал бледные губы. — Без Итачи, — холодно отрезал он. Какаши поправил маску на лице. — Ты знаешь, что произош… — Знаю. На секунду повисла тишина. — А ты знаешь, кто… — Знаю. — Так где твой старший брат? — Какаши в упор смотрел на Саске. Тот раздраженно цокнул сквозь зубы. — Какая вам разница, сенсей, где мой брат? — недовольно прошипел он. — Он — преступник, ждущий своего наказания. — Я прекрасно это знаю, — огрызнулся Саске. Как Какаши может, как они могут говорить об Итачи, не зная его? Как они смеют в каждом доме поносить его имя и имя его родителей, клана? — Тогда ты должен сказать, где твой брат, чтобы его нашли и покончили с расследованием резни Учиха, — небрежно сказал Какаши, как его тут же прервали злым и раздраженным криком: — Я не знаю! Саске встал из-за стола, снова усталым рывком накинув себе на плечи плащ, лежавший все это время рядом с ним. — Не спрашивайте у меня об Итачи, Какаши-сенсей, — голос уже успокоился, став холодным и отрешенным, — я, как и вы, ничего о нем не знаю. Огромное спасибо за приют и ужин, сенсей, я недолго прогуляюсь, мне хочется побыть одному, — Саске поморщился, быстро выходя за дверь и хлопнув ею. Какаши с теплым сожалением в глазах смотрел ему вслед, но тут же более опытным и серьезным взглядом пристально посмотрел на Сая, который, поймав этот взгляд, выдавил на губах улыбку: — Приятно было познакомиться, Какаши-сан. — Да, мне тоже, — растягивая каждое слово, буркнул тот. Помолчав, он осторожно спросил: — Скажи, зачем Саске сюда пришел, и напомни, кто ты? — Я — член Корня АНБУ, был приставлен к Саске для его охраны после резни клана Учиха. — Ясно. — Так вы знали, что Саске-кун и Итачи-сан живы? — Сай смотрел с толикой любопытства. Какаши кивнул. — Да. Но теперь вы тут. Что же вы тут ищите? Сай сухо прокашлялся в кулак, одновременно растягивая этим время и раздумывая: стоит ли ему обо всем рассказать или все же не рисковать отношениями с Саске, который неизвестно как на это отреагирует. — Это долгая история, Какаши-сенпай, — последовал уклончивый ответ. Но Какаши лишь пожал плечами, неожиданно твердо и в то же время добродушно говоря: — Я готов выслушать, у меня полно времени. — Хорошо, — Сай твердо отложил палочки. — Но только лишь потому, что вы — учитель Саске-куна и должны хорошо знать его. Возможно, вы его сможете кое в чем убедить. *** В Конохе разгорался поздний вечер, прохладой и темнотой опускаясь на плечи деревни и придавливая этим холодным и тонким одеялом ее жителей. Люди, скудными компаниями сидящие в тавернах, не спеша разбрелись по домам, и только их счастливые голоса были слышны на опустевших улицах: тяжелый бас мужчин, звонкий смех детей, разговоры женщин. Все уютно собирались у очага, рассказывали друг другу о том, как провели день. Перед окном одного из «общих домов», из которого громче всего слышались голоса мальчишек, что-то говорящих отцу и матери, и остановился Саске, вслушиваясь в их глупую беседу. Когда-то раньше он тоже недовольно, не сдерживая обиды в голосе, жаловался отцу, упираясь пухлыми круглыми руками о стол, что Итачи мухлюет в прятках. О, как он тогда злился и обижался на брата и упрямо смотрел на него разозленными и раздосадованными колючими глазами, а Фугаку, скупо приподнимая уголки губ, иногда гладил его по голове или, едва сдерживая снисходительную улыбку, чтобы успокоить младшего сына, грозил пальцем Итачи. Тот только спокойно улыбался. Он всегда был спокоен. Постояв еще немного, Саске продолжил путь. Никто здесь больше не имеет право пользоваться их с Итачи счастьем. Никто, кто не знает, какую цену тот за это заплатил. Саске шел дальше, надежно скрывшись под капюшоном плаща и смотря себе под ноги, которые сами по себе несли его привычной и знакомой дорогой мимо тех домов, которые его когда-то грязно оклеветали, обвинив в родстве с дьяволом, унизили, позволили изгнать их с братом из деревни. Саске тошнило от этих мыслей, тошнило от понимания того, что когда-то им безумно восхищались, а потом закидали камнями, обрекая на вечный ад — уж лучше бы их с Итачи тогда казнили, очищая имена от позора, чем опять переживать новый. Щадить теперь всех этих людей он не собирался — их с братом не пощадили ни за какие заслуги перед Скрытым Листом. Саске все шел и шел, проходя мимо веселившихся на домашнем празднике жилищ, и выходя на широкую каменную дорогу, ведущую к стоящему отдельно поселку клана Учиха. Эти люди всегда ставили их клан отдельно, всегда отгоняли от себя, завистливые трусы, умеющие кидаться камнями лишь из густой толпы и то, в спину. Наконец погружаясь в кладбищенскую тишину, Саске остановился у плотно закрытой калитки в селение, закусив губу: в темном свете вечера, переходящего в ночь, перед ним раскинулось огромное пепелище. Это все, что осталось от его дома. Все, что осталось от того, что связывало его со Скрытым Листом. Пепелище, обагренное родной кровью. Здесь было слишком, почти неестественно тихо, даже над кладбищем иногда вились ночные крикливые птицы и освещала склепы луна, восходившая в высоком и чистом небе. Здесь же только ветер иногда поднимал остывший пепел, срывая едва державшиеся полуобгорелые доски и заставляя скрипеть стены тех домов, которые, прогорев, так и не рухнули. Ни единая птица не крикнула здесь, ни одна цикада и ни один сверчок не запел похоронную песню мертвым, которые навсегда остались в глубине самых труднодоступных завалов обгоревшими останками. Саске медленно шел по улице селения, со всех сторон на него с любопытством смотрела смерть. Он шел все дальше и дальше, мрачно и уныло проходя мимо бывшей булочной тети и дяди, где была самая лучшая выпечка с самым вкусным запахом в мире, даже мать так не умела делать; мимо дома старого друга отца, часто дававшего свои советы, мимо оружейной лавки, пока не свернул к лесу: сердце заставляло ноги нести его к дому. Все, что видел Саске вокруг себя заполненными тяжелым осознанием глазами, — это след от огромного пожара, уничтожившего абсолютно все дома, которые пустыми черными окнами как глазницами высохшего и разложенного мертвеца оглядывали его с головы до ног, узнавая в нем знакомое лицо и начиная тихо скрипеть, как будто рассказывать о своей погибели. Смерть, смерть, смерть. В конце концов, Саске вышел к своему дому, смотря на него застывшим взглядом и не решаясь сделать шаг вперед. Стены поместья, уже без крыши над ними, одиноко чернели, калитка, сорванная и рассыпанная в прах, вела в пустой погоревший сад, сквозь выжженную землю которого пробивалась молодая трава, маленькая и хилая. Тигровые лилии за беседкой, роскошные и так сильно любимые матерью, теперь были уничтожены огнем, превратившись в прах; Саске разулся и ступил босыми ногами на сухую землю, наступая на острые обгоревшие доски, трещавшие так громко, как будто судорожно стонали, ухватываясь за своего хозяина. Пожар был почти три месяца назад, последним летним месяцем, а Саске казалось, что вчера: он не мог поверить своим глазам, не мог понять разумом, что это — его дом, стены, где он вырос и стал тем, кем сейчас был. Смело, как это делал всегда раньше, без страха ступив на веранду, грозившую сломаться под ним, Саске, тоскливо взглянув в черный зияющий проход дома, который сохранил свои стены, тихо и осторожно сказал: — Я вернулся. «Мать, отец, я все-таки вернулся сюда, как и обещал. Я пришел к вам, ваш младший сын, ваш младший ребенок, Учиха Саске. Мама, почему ты не встречаешь меня теперь?» Но ему никто на этот раз не ответил, не сказал радостно: «С возвращением!». Только дерево вверху в ответ треснуло, как будто приветствуя своего родного жильца. Рука Саске обхватывала одну из немногих сохранившихся балок, отчаянно, как утопающий цепляется за любую тростинку, чтобы выжить. Он трогал и гладил дерево, прогоревшее, оставляющее черную краску на бледных ладонях. Саске безотрывно смотрел вглубь дома, смотрел на проход в гостиную, где сидел его отец, на уголок их длинного коридора, а там, за поворотом, была его собственная комната. Казалось, что мама вот-вот выйдет, шурша своей простой, но как всегда элегантной одеждой, улыбнется и растопит купальню, снимет с очага маленький чайник, но ни ее, ни отца, ни Итачи тут не было. Были сотни смертей и ничего другого. Саске больше не мог ждать и сдерживать свою ненависть. Внутри него все дрожало, он переставал контролировать себя, едва представлял, как горел его дом, как умирали его родители, как разливалась кровь их соседей, как больно было Итачи, когда палач выжигал его глаза. Внезапно сзади него что-то шаркнуло и скрипнуло, нечто живое, Саске, мгновенно вооружившись кунаем, резко обернулся, готовый напасть и отразить удар, но тут же опустил руку вниз, нахмуриваясь: перед ним стоял Какаши, примирительно подняв обе ладони вверх и сузив глаза в добродушной улыбке. — Ну-ка, сбавь обороты, дружок. Тот небрежно фыркнул, убирая оружие обратно. — Откуда вы узнали, что я здесь? Теперь Какаши не улыбался. Он серьезно смотрел на Саске, облокачиваясь о балку напротив, прогнувшуюся и глухо треснувшую внутри от давившего на него веса. — Нетрудно было догадаться, что из всех мест ты придешь именно сюда, — ответил Какаши. Саске отвернулся. — Я хочу побыть один в своем доме. — Это уже не твой дом, Саске. — Мой. Даже если от него останется пустое место, это мой дом. Какаши коротко пожал плечами, скрещивая руки на груди. Саске молчал и явно не скрывал свое недовольство на лице, раздраженный тем, что ему помешали. — Я все знаю, — неожиданно сказал Какаши. Саске нервно дернул плечом. — Что все? — Об Итачи. Саске поморщился, раздраженно цокая языком. — Чертов Сай! — Ты должен был мне первым делом все рассказать, кому-кому, а мне и Команде семь ты должен доверять как своей семье, — серьезным и не терпящим возражения тоном ответил Какаши. Саске холодно усмехнулся, также прижался спиной к балке и скрестил на груди руки, с вызовом и холодом смотря в глаза напротив. — Вы мне не родитель, увы. — Но я — твой учитель, — возразил Какаши. — Учитель — второй отец. И как твой второй отец я очень переживаю за тебя и, конечно, желаю лишь добра и вечного счастья, ты знаешь это. Знаешь, что мне дороги ваши с Сакурой и Наруто жизни. Ты зря замыкаешься в себе, не говоря о таких вещах по-настоящему близким людям, которым ты дорог: Команде семь и мне ты не менее родной, чем своему старшему брату, я считаю тебя своим родным и драгоценным сыном, ты — любимый старший брат для Наруто и Сакуры. Мне жаль, что так все вышло. — Мне тоже было жаль, — выдавил Саске. — Но жалостью себе не поможешь, уверяю вас. — Поэтому ты решил мстить? Выбрал удел сломавшихся? Саске прикрыл глаза, с легкой холодной улыбкой покачивая головой. — А, Какаши-сенсей, и вы туда же. Я знал, что вы мне это скажите, но я не хочу от вас это слышать. Я не хочу слышать это от Команды семь. Не хочу. — А ты уверен, что все, что говорят о невиновности твоего брата, это правда? — Какаши поправил указательным пальцем маску, требовательно смотря во вспыхнувшие злостью и раздражением глаза Саске. — Так узнаю, — небрежно бросил тот в ответ. — Хорошо-хорошо, не сердись, мне вообще ничего не известно, твое право верить или нет. Я вот, что хотел тебе сказать, — Какаши, отходя от балки, подошел ближе к Саске, который нахмурился, но не отодвинулся, смело заглядывая в серьезные и строгие глаза напротив. — Саске, брось ты это дело. Тот едва ли не задохнулся. — Что?!. Какаши остался так же раскован и уверен в себе, несмотря на дрогнувшие брови Саске. — Я видел столько точно таких же парней, как ты, что уже сбился со счету. Те, кто идут по пути мести, не придут никуда. Перестань отдаваться жажде мести. Загляни в свою душу, прошу тебя. Я же знаю, что в конце концов становится с такими, как ты. Те, кто добивался своего, не получали удовлетворения, и все оборачивалось трагедией. Трагедией для них самих первую очередь. Ты будешь страдать все больше и больше. Сумеешь ты отомстить или нет, останется только полное опустошение. Я понимаю, что ты чувствуешь, но я против, чтобы ты действовал животным и низким для тебя путем. Не опускайся, не уподобляйся тем, кто сломал твою жизнь. Будь выше их. — Да вам откуда знать, что я чувствую? Тоже мне, самый всепонимающий! — не выдержал Саске. — Эй, успокойся, остынь, — Какаши развел руки, примирительно взмахнув ладонью, однако даже глупцу видно было, как серьезно он был настроен. — Не знаю, что у тебя на уме, но Коноху ты не тронешь, понятно? — Почему? Кто-то остановит меня? — фыркнул Саске. — Да, — кивнул Какаши. — Я не хочу поднимать руку на своего самого любимого ученика, но сделаю это, если ты не одумаешься. Я понимаю, что тебе плохо, но и ты также пойми, что винить в своем горе тех людей, которые даже и не знают ничего ни о тебе, ни о твоей семье, по меньшей мере, по-детски глупо. Но Саске упрямо покачал головой. В темноте его зрачки блестели как у сумасшедшего, который перестал понимать ситуацию и потерял способность держать себя в руках. Его губы, на секунду дрогнув в по-животному жесткой улыбке, исказились злостью, когда он крикнул: — Да что вы знаете?! Вы все мне это говорите, все до одного, но никто не хочет поставить себя на мое место! Невинные люди, которые не знают обо мне и моей семье? Это те самые невинные люди, которые закидали нас камнями и облили наши имена грязью? Те самые невинные люди, плевавшиеся в моего брата, когда его вели ослеплять за то, что он убил всех своих родных ради них, ради этих неблагодарных мерзавцев? Вы говорите мне про этих невинных людей? Боже мой! Именно за то, что они пользуются тем, чего не знают, что им дали просто так, они не будут иметь права это делать, Коноха захлебнется в своей крови и по своей же вине. Скрытый Лист же любит справедливость, так он ее и получит! Вы просто не понимаете, вы никто… ничего… никто… Пальцы, судорожно сжимающиеся в кулаки, в кровь раздирали кожу у ногтей о деревянную прогоревшую балку, в то время как Саске прошипел с нескрываемой злостью в голосе: — А если бы я убил всех, кого вы любите? Вы бы продолжили все это утверждать? Разве не горели бы безумным желанием стереть с лица земли улыбки тех, из-за кого это произошло, а? Что, я бы уже не выглядел в ваших глазах таким мерзавцем? Я могу дать им всем почувствовать эту боль, — Саске коротко рассмеялся громким и небрежным смехом, в упор, с нескрываемым вызовом смотря в темные изумленные глаза Какаши. — Ну же, Какаши-сенсей, скажите, вы бы не поклялись меня убить, наплевав, ученик я ваш или посторонний человек? Какаши, пару секунд серьезно смотря в глаза напротив и с ужасом читая в них уверенность в каждом сказанном слове, внезапно улыбнулся, заставляя Саске от непонимания и раздражения нахмуриться и даже отодвинуться, в то время как Хатаке, озадаченно потерев рукой затылок, тихо и без злости ответил: — Может, и так. Только вот незадача. У меня нет близких людей. Их уже убили. Саске не нашелся, что ответить, и отвернулся в сторону, мрачно смотря в свой заброшенный сад, пустой и одинокий, покрытый многочисленными следами от пожара, случившегося здесь. Саске, злясь на то, что не смог вовремя совладать с собой, выставляя напоказ все уязвленные места, угрюмо насупился, но сказанное и услышанное только придало ему уверенность в себе и в своих желаниях. Ни воспоминания о веселых и беззаботных днях Команды семь, ни чистый воздух Скрытого Листа, ни порог родного, почти рухнувшего дома — ничто больше не держало Саске от его мести. Он тонул в ее пучине, делающей его сильнее. Итачи прав: ненависть делает сильнее. Казалось, своим холодным и испепеляющим взглядом Саске мог убить каждого, на кого взглянет, но ему не нужны были смерти, ему нужны были муки большие, чем свои. — Саске, — Какаши, обрывая повисшее молчание, начал говорить более мягким и примирительным тоном, осторожно кладя руку в перчатке на крепкое плечо Саске, которое сжалось от прикосновения, — послушай меня. Не стоит так идеализировать своего брата. Раз он пошел на это, то, как и любой другой человек, оказался несовершенным и слабым под давлением долга перед деревней. Я понимаю, что тебе хочется отомстить и за него, и за родителей, и ты, конечно, прав, ты имеешь право желать это и чувствовать боль. Но ты не думаешь, что если твой брат подарил по своей воле мир Конохе, ему может не понравиться твой замысел, и как он к этому отнесется — неизвестно? Он может отказаться от тебя или возненавидеть. К тому же, я не думаю, что Итачи желает Скрытому Листу твоей мести, скорее наоборот, он пытается защитить деревню от тебя, ведь он направляет всю твою ненависть на себя. Он пошел на это по своей воле, не надо менять то, что он выбрал сам. Он вернее нас всех знал, что лучше для тебя, и месть — точно не выход. Саске поморщился, с раздражением вскидывая лихорадочно блестящие глаза на Какаши. — Сенсей, для меня Итачи вне зависимости от того, враг он мне или нет, всегда будет совершенен. Вы намекаете на то, что Коноха и ее жизнь для него дороже, чем я? А я так не думаю. И я не считаю, что обязан считаться с его мнением. Он ни разу не считался с моим, он ничего не сказал мне и постоянно лгал, он все решил сам за всех нас, и я не думаю, что обязан прислушиваться теперь к его словам. Хочет Итачи или нет — мне плевать, я выполнял все его желания, и куда это нас привело. Мести хочу я. Я тоже знаю, что для нас лучше, и месть — это выход, это справедливость и возмездие. Какаши обреченно опустил свою руку, соскользнувшую с теплого и мягкого плеча Саске. Впрочем, он уже со слов Сая понял, что уговоры бесполезны, но и поднимать руку на любимого ученика не хотел. Отойдя на несколько шагов назад и засовывая руки в широкие рукава своей одежды, Какаши долгим и пронизывающим насквозь взглядом посмотрел на Саске; тот же не отвел взгляда своих темных разозленных глаз, в упор смотря на учителя. Какаши устало потер виски. — Саске, как я понимаю, уговоры на тебя не действуют. Поэтому последнее, к чему я взываю, это к твоей еще незапятнанной душе. Я уже немало прожил на свете и понимаю, насколько тяжела боль утраты. Нам с тобой не очень повезло в этой жизни, но есть те, кому пришлось гораздо хуже. Помни об этом. Ты говоришь об уничтожении Скрытого Листа и не понимаешь, что просто ослеплен жаждой ненависти и мести, которые погубят тебя. Неужели ты готов предать друзей, товарищей, учителей? Ты не вспомнишь о нас, о Команде семь, о Наруто, о Сакуре? Ты сможешь поднять на них руку? Наших жизней много, Итачи же один. И Итачи выбрал благо большего, жертвуя меньшим, — он подал тебе пример и оставил подсказку, как ты сам должен поступать. Ты готов уничтожить сотни невинных людей? Детей, младенцев, стариков, женщин, больных? Ты же осуждал своего брата за это, повторишь его ошибки? Зачем? Я лучше всех знаю, что твоя душа не такая, ты не настолько пал, ты по-прежнему шиноби Скрытого Листа, который перед Хокаге клялся, что отдаст свою жизнь ради этих людей. Ты — житель Конохи с рождения до смерти, это твой дом, это, а не все эти черные доски, — и ты хочешь его опустошить? Убить своих же, свою кровь, своих друзей? Я знаю, что ты любил Скрытый Лист, ты защищал его всегда и готов был на многое пойти ради его чести, я не верю, что ты решишься на это. Твои слова пусты, крик разозлившегося на родителей ребенка. А если ты и говоришь серьезно, то вспомни, как тебе было хорошо с этими людьми. Одна жизнь Итачи, даже жизни твоих родных не стоят тысяч судеб Конохи. Мне трудно это говорить, я ценю Итачи и Учиха, но это факт. Это факт, который подтвердил даже Итачи. Хватит, Саске, или и меня ты тоже убьешь? Мы с Саем решили, что пойдем к Хокаге, чтобы попросить официальной помощи у него. В конце концов, старейшины совершили преступление, твоего брата оправдают и восстановят его честь, тебе не нужно будет пачкать собственные руки и свое имя. Мы поможем тебе, мы хотим тебе помочь, позволь нам спасти тебя. Мы — твоя семья. Опомнись, Саске, очнись, оглянись вокруг: мир не такой плохой, жертвы ради тебя и Скрытого Листа — гордись ими: Итачи тебя слишком любит. Мы тебя любим. Мы всегда ждем тебя, наш хлеб и кровь — твои. Помнишь, чему я вас учил? Да, те, кто нарушают правила в мире шиноби, — мусор. Но те, кто бросают и предают своих друзей, хуже мусора. Я ненавижу повторяться, но предупрежу тебя в последний раз: откажись от мести. Саске, все это время смотрящий на дощатый пол обгоревшей веранды, поднял лицо, на котором играло неприятное выражение раздражения. — Моя кровь и семья уже уничтожены, мой дом уже погиб, и не Итачи не стоит тысяч жизней, а миллионы судеб жалких отбросов не стоят жизней моей семьи и клана. Я уже опомнился от иллюзии доброго и честного мира шиноби. Я тоже ненавижу повторяться, поэтому скажу в последний раз: я не откажусь от мести и убью любого, кто встанет на моем пути. — Тогда, — голос Какаши пронзила сталь холода, — я буду вынужден принять меры прямо здесь. Саске не шевелился, понимая, что дела сейчас обстоят плохо: пожалуй, не стоило болтать лишнего. Даже если бы Какаши и решился бы сейчас убить его, Саске был уверен, что не проиграл бы своему учителю, поскольку сейчас ненависть, бурлящая в крови и ослепляющая разум, сделала его слишком сильным и уверенным в себе и своей мести. Но сейчас ему было это не нужно. Поэтому, наскоро подавив огонь в глазах, Саске постарался как можно спокойнее выдавить: — Хорошо, простите, я не понимаю, что говорю. Я подумаю над вашими словами, но прошу: оставьте меня в покое. Последнее прозвучало как предупреждение. Саске сейчас походил на змею, ядовитую кобру, которая, свернувшись в плотное горячее кольцо, угрожающе шипела, не подпуская к себе, но готова была насмерть атаковать, если бы кто-то все же решился проверить ее терпение. В глазах Какаши мелькнула сначала осторожная искра подозрения. Потом, судя по всему, потеряв в остекленевших глазах Саске ту самую нить ненависти, в его зрачках мелькнуло доверие и даже успокоение, и он, расслабляясь, шагнул вниз, с веранды прыгнул на траву, напоследок мягко и по-отцовски добро сказав: — Откажись от мести, Саске. Прошу тебя как отец. — И это тот, кто ненавидит повторяться, — заметно расслабляясь, фыркнул Саске, отворачиваясь в сторону. Но в безопасности он почувствовал себя лишь тогда, когда шаги Какаши растворились в тишине, возмущенной громкими спорами, когда она убаюкивала смерть, задорно бегающую от дома к дому как игривое и непослушное дитя. Холодало; балки над головой Саске, едва держащиеся каким-то чудом, трещали и скрипели, грозясь рухнуть, но ветер, как будто не желающий еще одной смерти, осторожно избегал беспокоить прожженное и нависшие над головой дерево. Глухая тишина, изгнавшая из своих владений цикад и ночных птиц, ласково, как родная мать обнимала Саске, нашептывая ему о смерти, которую видела, и жалуясь на громкие крики людей, убиравших когда-то отсюда трупы. А Саске, чутко вслушиваясь в ее скорбное безмолвие и снова и снова прокручивая в голове слова Какаши, мрачно смотрел вперед, несколько сбитый с толку. Пожалуй, он мог бы расчувствоваться после его слов — чертов Какаши всегда умел говорить и убеждать людей, — вспомнить о Команде семь, об Академии и трудной учебе в ней, о том, как был тут счастлив в своем доме, стоя так же на этом месте; как был счастлив в своей жизни. Как чистым и невинным ребенком, держась за надежную руку Итачи, громко говорил тете, кормившей его своей едва испеченной булочкой, что станет шиноби, которым будет гордиться папа, которого полюбит клан, которым, как и братом, будет восхищаться деревня и все люди в ней. У него были счастливое и теплое детство, смешные и наполненные забавами времена генинов, когда они все, с Сакурой и Наруто, мечтали о будущем, о том, как Узумаки станет Хокаге, Сакура — медиком, а Саске лишь желал всю жизнь честно служить для клана, как отец быть в отделе охраны, смотреть за порядком в деревне, раскрывать преступления, а Итачи бы, возможно, все же поступил в АНБУ, ведь он хотел туда, но его приглашали в Корень, от которого он добровольно отказался, посоветовавшись с отцом. Даже их с Итачи отношения были бы прочнее, лучше. Все было бы как должно быть. Все жили бы так, как должны были жить: каждый на своем месте. Но жаль, что Наруто не успеет встретить Саске, чтобы сказать ему «спасибо» за что, что не стал Хокаге проклятой деревни. Это она все разрушила, все мечты Команды семь и мечты других шиноби. Чтобы Какаши не думал, он такой же, как все они, такой же слепой, так же предан Скрытому Листу. И он не виноват в этом. Он поймет все рано или поздно. Саске, рукой сжав балку, о которую опирался, стиснул зубы и закрыл глаза, ногтями, не обращая внимания на занозы, отковыривал щепки от древесины. «Я клянусь этим домом, — рука стиснула обломки от балки, — что своими руками убью Скрытый Лист и всех, кто встанет у меня на пути. Прости, Наруто, простите сенсей, Сакура, но вы не поймете меня и мою боль, пока сами ее не ощутите. Ради вас, ради Команды семь я не убью всех, нет, я не буду убивать всех, но вы будете всегда, сенсей, нести на себе эту ненависть и боль, и тогда мы посмотрим, есть ли у вас дорогие люди и действительно ли вы понимали меня, потому что я бы отдал все, чтобы вы поняли меня и помогли мне, Какаши-сенсей». *** Хокаге всегда подозревал, что кровавая ночь резни Учиха окутана дымком чрезвычайно странных стечений обстоятельств. Кроме того, когда он услышал, что это сделал никто иной, как Учиха Итачи, свободу которому даровал огромными усилиями — впрочем, Сарутоби не знал, какие интриги плел за его спиной Шимура, — он уже точно не мог без доказательств поверить в то, что этот человек просто так, из неоткуда пришел, чтобы вырезать всех своих родственников без каких-либо на это причин. Месть? Итачи был не тем человеком, который опустился бы даже до самой ничтожной и смешной мести, Хокаге всегда это знал и мог многое поставить на свои слова. С Итачи был Саске, и Сарутоби знал, что своего младшего брата Итачи никогда бы не оставил. Но расследование начать ему не дали: на этом настоял Шимура, который привел свидетелей и преподнес признание Учихи Итачи, но всем до сих пор было непонятно, почему тот пошел на такое преступление. Объяснений ни у кого не было. Но никто их и не требовал, кроме Сарутоби Хирузена. И в один прекрасный день он их получил. Какаши и Сай лаконично описали всю нелегкую ситуацию и удивились, узнав, что глава Скрытого Листа не знал и не подозревал о том, что стало с братьями Учиха после их помилования. Хирузен ни разу не перебил посетителей, молча выслушал их до конца и, засунув руки в белые широкие рукава плаща Каге, что-то про себя решал. Естественно, никакие обвинения просто так не выдвигают, тем более с чьих-то слов. Особенно такое, когда на человеке висят сотни жизней, причем неважно, облил ли он сам свои руки кровью или это сделал кто-то другой по его приказу, а по словам Какаши выходило, что посредством шантажа и давлением на Итачи угрозой причинения вреда Саске, а так же делая упор на преданность деревне, его силой вынудили взяться за оружие. Данзо обвинялся бы в превышении своих полномочий. Но Хокаге в любом случае нужны были доказательства, поэтому Сай, позаимствовав у Саске свиток, который тот бережно охранял подобно своему старшему брату, показал ему непосредственно саму улику, которая разрешила все сомнения. Сарутоби знал, зачем Шимура сделал то, что сделал, но, тем не менее, он сделал без ведома главы деревни, который до последнего грел себя тщетной мыслью о том, что сможет найти компромисс с непокорным кланом гордой Конохи. Солнце, скудным лучом осветив холодную землю, быстро спряталось за облака, серым и давящим покрывалом укутавшие низкое небо. Собирался мелкий дождь, предчувствие его скорого терпкого запаха становилось все сильнее, птицы начали летать низко-низко. Поднимался прохладный северный ветер, несущий с собою пыль дорог и холодок, покачивающий темные зеленые листья, постепенно опадающие и сменяющиеся молодыми, новыми. Из окна резиденции Хокаге была видна старая Академия, из которой толпой валили домой дети, крича и размахивая руками; Сарутоби почему-то с тоской и одновременной радостью смотрел на них, молодых и сильных, будущих защитников Скрытого Листа, несущих в себе его волю. Небо оставалось дождливым, тяжелым и серым, как и ветер, который все гнал и гнал с севера тучи. Некоторые цветы завяли от осеннего холода, опустив головы вниз. А ярко-красные, пылающие тигровые лилии сломались из-за недавнего урагана, опустошившего далеко не один сад. Все, что мог сделать Хокаге в такой ситуации и со своими силами, это поговорить с Шимурой Данзо и лишить его должности старейшины Скрытого Листа, потому ни арестовать, ни тем более казнить он его не мог, поскольку даже на суде, если бы его можно было устроить, Шимуру бы оправдали по решению феодала, поскольку он действовал лишь в интересах деревни, поскольку, пусть и без разрешения Третьего, подавил восстание, грозящее войной и смертью многих тысяч. От суда и широкой огласки дела никто бы не выиграл; к тому же это было бы предательством по отношению к Итачи — облить грязью чистое имя Учиха. Какаши и Сай как болванчики кивнули головами, поклонились Хокаге, но все же между собой они мельком переглянулись, обеспокоенно обмениваясь невеселыми взглядами: такое решение, увы, не удовлетворило бы Саске. Но, однако, Сарутоби они об этом решили не говорить, хотя он и сам поинтересовался о младшем брате Итачи. Ответ его не успокоил, наоборот, принес лишние беспокойства и проблемы. Как он и думал, Саске желал мести, к тому же Сарутоби ничего не знал об Итачи, где он, жив ли он вообще, раз из-за него начинается такое волнение со стороны его младшего брата. Как и всегда Хирузен желал удовлетворить интересы всех сторон мирным путем и без больших потерь, поэтому, наивно полагая, что такой ход сработает, после того, как Шимура будет отстранен от своей должности, было решено созвать совет во главе с феодалом и представителями главных кланов Конохи и на нем оправдать Итачи и снять с него клеймо предателя и преступника, ровно как и с его брата. Но среди всего обилия красивых слов был маленький, но роковой недостаток. Саске желал мести, а не оправданий. Это понимали и Сай, и Какаши. Однако его желание было несбыточным и противозаконным, а, стало быть, Скрытый Лист не готов был пойти на то, чтобы убить человека, служившего много лет, преданно, самоотверженно, тогда как Итачи они не стали жалеть в своих целях. Ни Хокаге, ни кто-либо еще не собирались идти на это, к тому же клан Учиха был так же виновен, поэтому Данзо будет наказан лишь за то, что «использовал постороннее средство для своей цели и не получил официального разрешения». Сай мысленно вздохнул после этих слов: если бы Саске был здесь — а его хотели взять с собой, — он бы вряд ли спокойно продолжил стоять после того, как его брата назвали «посторонним средством». Герои своих деревень всего лишь постороннее средство. В заключение всего Хокаге поинтересовался у Сая о том, кто еще из Корня АНБУ знал об истории с Учиха. Ему перечислили десять позывных имен, включая самого Сая; некоторые из них были незнакомы Какаши и Сарутоби. Сай также сказал, что трое из них уже мертвы: Торуне, Хё и Фу. Остальные шестеро были записаны в свиток и убраны как документ в личный архив Хокаге, в который имел доступ только он, после чего Сарутоби сказал Саю, что его тоже допросят, но, увидев в его глазах испуг, Хокаге по-доброму улыбнулся и потрепал его по плечу, говоря, что это будет лишь беседа. Потом Сая ждала новая жизнь. Еще раз поблагодарив Хокаге и спрятавшись под темными и длинными плащами АНБУ главы Скрытого Листа — форма с Корнем несколько разнилась, — Какаши и Сай покинули его резиденцию, безрадостно понимая, что Саске не будет воодушевлен таким исходом дела. *** На Коноху снова опустилась тихая и спокойная сельская ночь, темная, под огромным и бескрайним черным небом, которое как дорогой шелк сияло над Скрытым Листом. Люди разошлись по домам, легли спать, прислушиваясь, как ветер шутки ради назойливо стучится в их окно, пытаясь разбудить пугливых детей, которые, испугавшись стука, бежали прочь из комнаты или забирались в соседнюю постель брата или сестры. Третий Хокаге стоял на огромной открытой веранде своей резиденции, высеченной в скале, покуривая трубку и прислушиваясь к тому, что творилось у него за спиной: в помещении, служившим местом для совета глав деревни, вот-вот должен был появиться гость; Сарутоби курил длинную трубку, старческими потухшими глазами поглядывая на восток, еще темный и безликий. Хирузен давно не слышал вестей от своего сына Асумы, а внук вовсе, увлеченный тем, что стал генином, перестал навещать своего деда, бросая его одного среди массы забот и дел. Дым от костяной трубки поднимался все выше и выше и на темном небе казался легким облачком, потерявшимся в своем пути. Сухие и потрескавшиеся руки стряхнули пепел с очага. История с братьями Учиха не могла не оставить после себя неприятное чувство обеспокоенности. Сарутоби курил, внимательно слушая, как ветер развевает складки его величественной одежды главы деревни, кристально белоснежной, символизирующей чистоту и смелость Каге, украшенной по подолу огненной каймой под цвет нижней рубашки как знак огня, горящего в каждом ребенке Скрытого Листа. Наконец, когда пепел с трубки последний раз упал на пол небольшой серой горкой, тут же рассыпанной по веранде ветром, позади Хокаге раздались шаркающие шаги и скрипучий голос важно и громко сказал: — Ночь не время для советов, Сарутоби. Тот ничего не ответил, убрав под складки одежды остывающую и погашенную трубку и пройдя обратно в зал, освещаемый парой-тройкой ламп, в тени которых стоял, облокотившись о толстую деревянную трость, Шимура Данзо, сузившимися глазами пристально оглядывая Хокаге. Сарутоби, пальцем задумчиво потерев нижнюю губу, скрестил руки за спиной, медленно проходя вдоль комнаты и останавливаясь возле окна спиной к Шимуре. — Прости, что выбрал такое время, но я решил, что все непременно надо уладить до утра. — Что за неотложность? — По поводу Учиха. Данзо небрежно фыркнул, сделав несколько шагов вперед. Раздался звук удара трости. — Неужели покойники оказались более шумными, чем мы ожидали? Я думал, что это дело больше не будет нас волновать. — Я тоже так думал, пока не узнал, что это ты отдал приказ Учихе Итачи уничтожить его же клан. Воцарилось молчание. Сарутоби смотрел в окно, по-прежнему сжимая руки за спиной. — Ты должен благодарить меня, — наконец, ответил Данзо. Голос его прозвучал слишком резко, старческие нотки в нем совсем пропали, сменяясь категоричностью и тоном человека, совершенно убежденного в правильности своих слов. — Это был долг Итачи. Он добровольно пошел на этот шаг. — Ты это сделал без моего приказа, — возразил Сарутоби, так и не поворачиваясь к Шимуре, однако прислушиваясь к его словам и шагам за спиной. Те после последних слов притихли. — Твоего приказа? — криво усмехнулся Данзо. — Что ж, пока бы мы продолжали вести переговоры, Учиха бы тем временем восстали, и сейчас бы мы не наслаждались нашей мирной, но бессмысленной беседой, а лишь только и думали бы о том, как выпутаться из очередной войны. Я начал действовать в самое нужно время. Итачи был всегда отличным оружием Конохи, преданным деревне, и использовать его еще раз, пока он еще был способен на это, все равно, что оказать ему посмертную честь — все хотят отдать всё деревне, но лишь он один из тысяч удостоился этого. Намного лучше было бы для чести Учиха, чтобы их наследник опустил занавес непокорного клана, тем более так в памяти людей никогда не будет ненависти к сильнейшим кланам Листа. Я не считаю, что действовал неправильно. Я действовал лишь в интересах Конохи. Откуда ты узнал обо всем? Хокаге, повертев в старых сморщенных руках трубку, отложил ее на стол, скрестив руки и продолжая смотреть в окно и наблюдать за тем, как ночь резвится на пару с холодным ветром. — Это не так важно, у меня свои источники. Главное другое: я прекрасно понимаю твою преданность Скрытому Листу, любой шиноби поступил бы так же, как ты, но клан Учиха не был нашим врагом, его мы так же должны были защищать и ценить. Кланы Учиха и Хаширама основали нашу деревню, и мы не имели права поднимать руку на Учиха. Если бы надо было, для согласия и блага мы должны были бы рассмотреть их претензии и интересы и пойти на уступки. Мы обязаны были помочь им почувствовать себя нужными и почитаемыми. Особенно после того, как мы изгнали их наследников. Учиха были для нас ценными бойцами и ценной силой, более того, это самый старый клан Скрытого Листа, и я еще раз повторюсь: наши предки-Хокаге вместе с ним возводили все эти стены, и уничтожать его так быстро и опрометчиво — я считаю, что ты совершил роковую и непростительную ошибку. Я уверен, что все разрешилось бы без потерь, мы бы только заручились поддержкой и доверием Учиха, а ты как всегда действуешь грязно и радикально, Данзо, — Сарутоби строго покосился через плечо. — Глупо было меня обманывать, а тем более использовать Итачи, прекрасно зная, что он не сам по себе, а живет не один, со своим младшим братом, которому должен быть родителем и наставником, а не врагом. У нас было соглашение отпустить их взамен жизней их родителей, так почему я узнаю, что они были оставлены у Учихи Изуны, как я думал, у покойника, причем в публичном доме, причем в такой путанице? Шимура стиснул зубы. Да, он не любил старика Сарутоби еще с тех самых пор, как Хокаге выбрали не его, Данзо, а этого никчемного мягкотелого идиота, ищущего компромиссы на пустом месте. Но сейчас ненависть к нему и обида прошлых молодых лет ударила в голову как кипяток, снова обнажая горечь и злость от давних трений. Старейшины и Хокаге — вечные соперники. И будут ими до конца, пока один не сокрушит другого. Сарутоби был уже слишком слаб для главы деревни и глуп со своими рассуждениями, а Данзо все еще чувствовал в своих руках силу, способную потеснить даже Третьего Хокаге. — К чему же ты ведешь, Сарутоби? — с осторожностью в голосе спросил Шимура. Хокаге сцепил пальцы в замок. — Ты подвел меня и мое безграничное доверие к тебе, мой старый друг. Ты уничтожил нашу главную силу и нарушил согласие между мной и Учиха. Ты действовал самовольно, не имея на это права, поскольку Корень АНБУ и весь совет предназначен для того, чтобы решать все с Каге, а без моего согласия ничто не имеет право на существование. Корень также занимается не тем, чем нужно. В наказание, я думаю, что его стоит упразднить за ненадобностью, а тебя отгородить от власти. Довольно, Шимура. Последние слова повисли в воздухе как остро отточенное лезвие меча. Сарутоби смотрел в окно, Данзо, трясущимися от ярости руками, сжимал и разжимал рукоятку своей трости, не веря своим ушам. Он всегда, еще в те молодые времена, когда они с Сарутоби были горячими и безголовыми мальчишками, пытался быть первым и лучшим, всегда готов был сложить голову за свою деревню — и во времена Мировой войны, и в мирное время. Все, что он хотел в своей жизни, — это стоять во главе деревни и защищать ее до своей гибели, до последнего вздоха, пасть за Скрытый Лист — достойная для шиноби и Каге смерть. Когда его могли выбрать Хокаге за смелость и храбрость на войне, когда он мог бы официально защищать Коноху, выбрали именно Сарутоби, а не его, выбрали человека, избегающего конфликты, а не того, кто встречался с проблемами один на один и решал их так, что они никогда больше не возникали. Шимура Данзо ненавидел Третьего Хокаге. Единственная возможность хоть как-то соперничать с ним на равных, — это стать старейшиной и создать подвластный только себе Корень АНБУ, воплощение своей мечты. Корень оплетал каждый уголок Страны Огня, оплетал другие страны, а Шимура как паук, сидящий в паутине, чувствовал движение каждой нити и угрозу, идущую за этим. И внезапно тот старый червь, уже переползший когда-то дорогу, смеет отбирать все, что было у Данзо, все, чем он мог помочь Конохе и с помощью чего мог потеснить так ненавистного ему проклятого Третьего Хокаге, дряблого и беспомощного, больного старика, от чьей прежней мощи не осталось ничего, кроме имени. Никогда. Никогда! Второго раза не будет. Данзо вытащил из-под складок одежды нож, пряча его в своем рукаве. Ничтожных и старых шиноби, мешающих решать проблемы, нужно уничтожать, тем более, если они уже не способны с честью защитить свою деревню. Они только занимают место тех самых, которые способы выстоять и принять все проблемы и удары. Данзо начал осторожно, опираясь тростью, подбираться к Сарутоби, все так же сжимая в своих руках нож. — Как думаешь, из-за кого все наши проблемы? Из-за тебя, Третий Хокаге. Из-за твоей нерешительности мы постоянно, год за годом, сначала с Мадарой и Изуной, потом с Итачи и его младшим братом, как его зовут, не помню, сталкивались с проблемами с Учиха, из-за твоей нерешительности мы могли бы погибнуть и лишиться голов, как и наш народ, дети, которые встанут на наше место. Подумай, чем бы это все закончилось, пойди ты навстречу? Рано или поздно Учиха бы захотели все большей власти, мы бы отступали и отступали, а я решил эту проблему одним движением руки. Ты слишком мягок для того, чтобы бы быть Хокаге, на эту должность выбрали не того, — Третий сухо дернул плечом, а Данзо продолжил говорить спокойным старческим тоном: — Мы все готовы отдать всё ради Скрытого Листа, но также мы должны смотреть в будущее, Хокаге должен это делать. Прости, Сарутоби, но ты не справился с этим долгом и разочаровал меня как своего вечного соперника, мой старый друг. Трубка выпала из дрогнувших старческих рук, с громким стуком падая на каменный пол, Хокаге вздрогнул и замычал, когда его рот плотно и грубо зажали холодной рукой и прошептали на ухо: — Жаль, что ты поймешь это только сейчас, но без жертв и крови нет ни власти, ни мира шиноби. Не успело пройти и секунды после того, как слова Данзо повисли в воздухе, не успел ветер снова покачать мясистые листья кустов и деревьев, не успел Сарутоби вырваться или попытаться сделать хоть что-то, позвать на помощь или защититься, как острое лезвие куная, оказавшись под горлом, пробило снизу челюсть, разрубая основание языка и лишая способности кричать или говорить: изо рта вырывались лишь неопределенные хрипы и булькающие звуки, в широко раскрытых глазах метнулась боль; Шимура продолжал своей рукой сжимать влажный рот старика, чувствуя, как горячая слизь и кровь остается на его ладонях. Вынув из раны нож, Данзо размахнулся им и резко, безжалостно и грубо ударил кунаем в бьющийся висок старика, и еще раз, и еще, бил и бил, чувствуя горячие брызги крови на своем лице, прислушиваясь к хрусту дробящегося черепа, пока тело около него, вздрогнув, не обмякло, спускаясь на пол и глухо стукнувшись, когда его отпустили. Белый плащ Хокаге пропитался темной вишневой кровью, лужей растекающейся из-под его пробитой головы и разорванного горла. Данзо молча смотрел на Сарутоби, в чьих глазах застыла искра изумления. *** Весть об убийстве Третьего Хокаге мгновенно, как ветер разлетелась по Скрытому Листу. Еще не успел холодный рассвет окрасить верхушки деревьев золотистыми бликами восходящего солнца, не успели похоронить покойного Хокаге, не успело его тело остыть, как совет феодала во главе со старейшинами кланов выбрал Четвертым Хокаге не кого иного, как Шимуру Данзо. Решение было принято практически единогласно. Коноха несказанно волновалась, получив тревожное известие о смерти старика Сарутоби; люди начали наряжаться в похоронную одежду и толпиться у резиденции Каге и у ворот кладбища, куда до обеда в пышной процессии должны были отнести кремированные останки Третьего. С ним хотели проститься все — взрослые и дети, многие искренне плакали, другие скорбели молча, все любили старика Хокаге, и в этой суматохе черного для Скрытого Листа дня никто и не подумал о том, что теперь у них новый глава, старый приятель покойного Сарутоби Хирузена. Было решено начать расследование убийства, но пока ни улик, ни свидетелей не было; патруль АНБУ, которой хотел напомнить Сарутоби о смене своего поста, нашел его ночью мертвого, никаких улик при этом найдено не было. Сай и Какаши приняли это известие безрадостно. Мало того, что вчера Саске сказал, что это — оскорбление его клана и семьи принять такое жалкое и безвольное решение, вместо радикальных мер; он молчал насчет своей мести, стараясь не привлекать к себе лишний раз ненужное внимание. Но скрыть настолько громкую и неожиданную смерть Хокаге и назначение нового было так же трудно, как переубедить Саске, то есть невозможно. Как только Тот узнал, кто теперь во главе Скрытого Листа, Сай больше не мог ручаться за то, что за этим последует. Саске был в гневе, в бешенстве. В своем самом страшном сне он не мог представить, что когда-нибудь его деревней будет править его лютый враг, и теперь, когда он получил власть, когда он мог открыто насмехаться над могилами Учиха, топтать и без того растоптанную честь клана, когда все нити были в его руках — это было для Саске оскорблением во сто крат большим, чем нанесенное Итачи и всем Учиха. Посмотрев в лицо Какаши, он, задохнувшись от ярости, крикнул: — Вашу деревню прокляла кровь моего клана! Какаши меньше всего желал оставлять Саске наедине с Саем, но выбора у него не было: он обязан был явиться на похороны Третьего Хокаге как джоунин деревни и как один из его верных шиноби, как один из народа Скрытого Листа. Когда дверь захлопнулась за спиной Какаши, Сая тут же за горло прижали к стене и, холодными глазами смотря на него в упор, ледяным голосом сказали: — Так ты мне поможешь или мне убить тебя здесь? Саске держался из последних сил. Оставалось совсем немногое для того, чтобы вернуть клану его доброе и честное имя, чтобы вернуть его Итачи и родителям. Сай был достаточно силен, чтобы выбраться из захвата, в котором его обездвижили, но Саске, приставив к горлу нож, ясно дал понять, что обратного пути уже нет. Все было давно предрешено. Все это — судьба и путь шиноби. Саске и сам бы, без посторонней помощи, которая в последствие выльется в еще большую проблему, мог выяснить свои отношения со Скрытым Листом, но последняя пешка ему была нужна. Саске теперь пользовался людьми, как те пользовались его счастьем, насилу отнятым у него. Сай не хотел умирать, он же был так близок к новой жизни; получив от Саске лжеклятву в том, что тот ограничится убийством нового Хокаге, и вспоминая, что они с Неджи этого же и хотели сами, он согласился помочь. *** 1 — Накано — река, в которой по манге нашли тело Учихи Шисуи.