***
На следующий день в школе слишком тихо — нет огромных толп омег-девчонок и парней, снующих туда-сюда, есть только линии из учеников вдоль окон и стен, обыкновенным тоном болтающих о чем-то своем, и редкие парочки, проходящие по самому центру, как почетные. Все кажется странным и притянутым за уши — что-то точно не так. Рыжий идет на улицу, до звонка еще два десятка минут и садится на первую попавшуюся свободную скамейку. Вокруг — почти никого. Вокруг — слишком тихо. И поблизости нет Хэ Тяня. Кайф. Долгожданное одиночество и спокойствие хотя бы на территории школы может быть ненадолго, зато есть, и сейчас Рыжий чувствует нарастающий внутри него цунами — вроде хорошо, но справа продувает. …в течении дня Хэ Тянь так и не появился — впервые за неделю под ухом никто не жужжал, не ворчал, впервые за неделю его не дергали в ненужную ему сторону и, о да, это прекрасное чувство, когда около тебя никто не прется, не прижимается и не свешивает свою руку на шее — действительно неприятно. В смысле, неприятно, когда это происходит, а не наоборот. Зато в курилке было слишком ярко: целую неделю тушка Хэ Тяня загораживала ему светящее под ноги солнце, и сейчас ее нет и это непривычно, Рыжий чувствует себя неправильно, не в том месте. Но все же: факт того, что этот день был лучшим, самым лучшим за последний месяц — не сломать. Запах сигарет Хэ Тяня, впитавшийся в стены, витал в воздухе — это так странно. Вспоминать о том, кого ненавидишь, знать наизусть вонь никотина от него и молить бога о том, чтобы он помер — такое вообще бывает? Рыжий закрывает глаза, тянется рукой к своим губам, касается пальцами легко, давит не сильно, и думает: если он найдет сигарету, он не будет чувствовать себя не таким в этом месте? В месте, которое, кажется, знало его наизусть. Рыжий дергается — странное наваждение, противное, такое липучее, неприятное. (возможно, на следующей неделе будет течка) Курилка, конечно, всегда была такой: темной, будто не существующей, но в то же время сюда доходили лучи солнца, свежий ветер быстрыми и редкими порывам, — но здесь и без него никогда не было жарко — тоже присутствовал, и в целом, первое впечатление всегда говно. Курилка — темное место. И в курилке есть солнце.***
К сожалению, идеальность дня была прервана: Цзянь настиг вечером у выхода-выхода из школы, весь такой радостный, добренький и самое главное — невероятно громкий. Ну просто до безумия. Иногда Рыжему кажется, будто если он будет молчать, мир рухнет, наступит апокалипсис, человечество вымрет и настанет эра единорогов и всех прочих детских фантазий. — У меня тут тебе посылочка, — тянет он, шуршит пакетом и картоном чего-то в нем. — Ну, почти тебе. — Че надо? — Как всегда такой любознательный. — лыбится во все свое хлебало, и видит бог, если бы рядом не было Чженси, которого Рыжий уважает невероятно, он бы ему въебал. — В пакете лекарства Хэ Тяню, он ведь у нас заболел, и я, как его лучший друг, должен об этом позаботиться. — Я тут при чем? — Как «при чем»? Ты ведь и его друг тоже. — Но ты же лучший. И вообще… — Но у тебя есть ключи от его студии, а у меня нет. А еще больным нужен уход, горячая еда и ничего из этого я не умею. Остаешься только ты. — Цзянь тычет ему пакетом в грудь, и Рыжий просто нечаянно хватает его, чтобы не упал, а потом Цзянь, сукаблять, отходит от него, смеется противно и говорит: — Я в тебя верю, Мо Гуань Шань. А потом еще Чженси просит у него прощения кивком головы, сочувственным выдохом, когда Рыжий спроваживает смеющегося Цзяня взглядом. Наверное, это пиздец. Да. Это, блять, точно пиздец. Ветер шуршал пакетом и, оказывается, лекарствами в нем. Кажется, их много. Что вообще сегодня могло пойти не так?