***
На следующей перемене он идет к площадке — обычно, в этом промежутке времени на ней нет никого, и можно в одиночестве покидать в кольцо мяч, лишь бы немного успокоиться, размять тело и отвлечь самого себя от поганых мыслей. Сначала, неожиданно даже для самого себя, Рыжий делает разминку — затекшие мышцы требовали разогрева, и как же ему повезло, что он не чувствует боли при совершенно любых движениях; прекрасные таблетки, прекрасный день. Когда он вынужден переодеваться, чтобы не сковывать себя и свое тело в доступной подвижности, солнце палит его голую спину жженым огнем, и становится еще жарче — пот течет ручьями, волосы прилипли ко лбу, и он будто чувствовал на себе чужое дыхание — ветер резко начал холодить разгоряченную кожу. Кидая свою футболку около портфеля, быстро натягивая на себя просторную майку, он жаждет наконец занять себя чем-то более интересным, чем пара упражнений, поза кобры и почти шпагат. Перед игрой он по привычке делает несколько глотков воды и на всех парах выкидывает пустую бутылку в урну неподалеку — на самом деле она стоит совсем рядом — и идет на середину поля, где его преспокойненько ждал темный оранжевый мяч. Рыжий неосознанно кладет руку себе на живот — ощущение, будто с ним что-то не так, вспыхивало внутри, разорялось криками и ярким беспокойством; но он не чувствует ничего — швы вроде бы в порядке, от такой легкой нагрузки они вообще не могли разойтись, тело не ноет и не болит, но что-то так и подначивало, громко шептало об обратном, не позволяло в этом, в собственной нормальности, убедиться. Он забирается рукой бод майку и понимает сразу: что-то течет. Серьезно. Рыжий бесстрашно проводит по швам вверх, и ощущает ничего. Рывком оттягивает легкую ткань и смотрит подозрительно, и все равно ничего. Может, это пот? Ну да, конечно, что еще это может быть? Он уже настолько в пизде, что ему мерещится. Выдыхая, поднимая голову к ярким лучам солнца, не боясь, что оно может тронуть его кожу легким загаром, он, щуря глаза и почти ничего не видя, смотрит вверх, прислушивается к ощущениям. Если станет плохо, сходи в медпункт, напутствует ему голос матери, и именно так он и решает поступить: не переодеваясь, только пихает футболку в рюкзак и закидывает его на плечо, и, раздраженно кусая губу, идет в школу. Поиграл, бля.***
Доктор Сяо с обожанием глядит на него, восхищается синякам на спине, выглядывающим из-под майки, спрашивает у Рыжего, что с перевязанным предплечьем, и радушно протягивает ему все нужные таблетки, пластмассовый стакан холодной воды и садится напротив него: смотрит тепло и заинтересованно. — Опять делов натворил, Мо Гуань Шань? — вдумчиво говорит она. — Мама небось волнуется. Рыжий уважительно хрипит, глотает таблетки и быстро запивает, откашливается в кулак и несколько раз легко бьет им себе в грудь, проверяя. Доктор Сяо внимательно за ним наблюдает. — Этого не избежать. Она смотрит на него невероятно понимающе — ее узкие, немного сощуренные глаза, добродушно сведенные брови и легкая улыбка делали из нее показатель лучшей медсестры: всей такой доброй и будто знающей все про всех, потому что такая у нее работа. Между ними тишина; Доктор Сяо не выгоняет его по какой-то неизвестной ему причине, а он и не хочет уходить. Медпункт, на самом деле, единственное спокойное место в этом здании, где тихо и никого не слышно, спокойно и размеренно, в общем, прекрасное место, находящее в отдалении от эпицентров криков и взаимодействия учеников. — Когда пойдешь домой, передай маме от меня привет, и что я жду ее у себя в ближайшее время. — она подмигивает ему, тихо и неслышно кряхтя встает и выходит из кабинета. — Конечно.***
На перемене перед последним уроком он решает опять прогуляться до курилки, пройтись, разобраться с мыслями и вообще попытаться построить план действий, сообразить в голове начало разговора с Шэ Ли, попытаться выстроить примерный ход их диалога, в какое русло он пойдет и прочее-прочее-прочее очень важное, на самом деле. На улице омег много — они воняют, кричат и визжат, смотрят на кого-то с обожанием и сердцебиение каждой слышно даже ему здесь, в метрах пятнадцать нахождения от них. Рыжий уже не знает, куда ему деваться: ощущение, будто они его преследуют, так и норовят сделать ему плохо, будто вообще живут в этом мире специально, чтобы испортить его жизнь. Невзирая на слабый факт того, что он омега, Рыжий их ненавидит куда больше и сильнее, чем альф. И столпились они, к слову, около одной из баскетбольных площадок, но звуков игры не слышно; логично, что здесь много народу, — на большой перемене многих парней бет и альф тянет поиграть в команде: например, часто такое бывает, что альфы на какое-то время решают сдружиться, чтобы надрать зад бетам, становясь одной хорошей и сильной командой. Ну, не всегда хорошей, но становятся же. Визги, явные перешептывания, чьи-то споры подначивали и разоряли детский интерес в его голове однозначно сильно и резко, но желание не общаться ни с кем из этих ребят пересиливало в нем все, и он востребовано проходит мимо, лишь бы не отвлекаться ни на что — кого. Но нет же. Его окликивают громким свистком и до чертиков хриплым «Рыжик» — легкий баритон альфы, с которым в прошлом году у него была бешенная и разошедшаяся по всей школе жуткой историей чьего-то сотрясения стычка, он не забудет и может даже назвать его имя: Цзянь И. Тот ебанутый придурок, который не стесняется лезть к своему вечному дружочку-альфе. Как же он его… бесит, да. Рыжий не может сказать, что он его ненавидит — как такого идиота вообще ненавидеть можно? Только если неприязнь к его характеру испытывать. Он уходит; ну, старается — щуплая рука Цзяня уже висит у него на шее, резко притягивает к себе и запах его — сильный и точенный чем-то грубым — бьет Рыжего почти под дых, воздух выбивает из легких с такой силой, что перед глазами темнеет. Рыжему не стоит находиться к альфам настолько близко. — Пусти, придурок. Цзянь костяшками пальцев чешет ему макушку, бесцеремонно ероша волосы, делая это по-особенному больно и неприятно. Рыжий рычит на него, мелко царапает ему руку на собственной шее и еще раз просит Цзяня его пустить. Наконец, белобрысый придурок отходит, и Рыжий может нормально уложить свои волосы, вздохнуть полной грудью, чтобы в легких вонь не засела надолго, и протереть руки, чтобы запах Цзяня не въелся в кожу на ладонях. — Пойдем, сыграешь с нами, — воодушевленно щебечет он. — Ты как раз альфа, нам не хватает в команду. — Не хочу. — Ну пойдем, — Цзянь хватает его за руку и со всей силы тянет на себя, упрямо стоит на своем, тащит его, пыхтит, потому что Рыжий не слабак и не глупец, он будет сопротивляться во что бы то ни было. — Ну пожа-а-алуйста, ну, Мо Гуань Шань, ну чего тебе стоит просто сыграть. — Времени и нервов, — вякает на него Рыжий. — Да и не хочу я, пусти, придурок. — Мы с тобой так долго не виделись, и ты не хочешь наверстать упущенное за это лето? — Цзянь останавливается и перестает его тянуть, но руку не отпускает и сжимает сильно, почти до синяков. — Совсем тютюкнулся? Какое упущенное? — Ну когда друзья долго не видятся, они хотят быть вместе подольше! — Да мы даже не знакомые, дебил! У Рыжего сейчас глаза вытекут от возмущения. — Ну и что, я хочу с тобой поиграть. — он трясет его за руку надоедливо и ведет себя, как мелкий капризный ребенок. У Рыжего не осталось сил сопротивляться — запястье ноет от боли, настроение упало под плинтус и кажется, что ничего хуже уже и быть не может. Он говорит ему что-то вроде "заебал, пошли уже", а потом, когда Цзянь от счастья трясет его руку еще раз, только сильнее, добавляет — "и пусти наконец".