House of rising Kinks

— Как будешь извиняться? Олли сидит в углу дивана, уютно свернувшись и поджав под себя ноги. Он не чувствует себя использованным, и боли он тоже не чувствует, но он знает, что Марко чувствует себя виноватым, а Марко знает то, что Олли знает. Культивировать это чувство в любовнике Олли и не думает: все слова, жесты и поступки лишь часть игры, небольшая дразнилка и мягкое заигрывание, призванное принести наслаждение — даже после всего того, что они вытворяли всю эту неделю, скулы Марко все равно окрашивает нежным розовым цветом, а во взгляде проскальзывает какая-то обреченность стоит только завести разговор на эти темы. И Олли улыбается от такого зрелища, отставляя пустую чашку на столик перед диваном, а затем мягко ведет пальцами, подзывая Марко к себе. Тот подходит медленно, но покорно, сразу же забывая о всех своих делах. Укладывается, прижимаясь щекой к коленям Олли и расслабленно выдыхая, когда тонкие сильные пальцы вплетаются в волосы и принимаются мягко массировать кожу головы. Это приятно. А еще Олли явно старается успокоить его, а значит, ожидается нечто совершенно из ряда вон. — Зачем ты это делаешь? Сам ведь знаешь, что мне стыдно. — Знаю. И это совершенно глупо, потому что со мной все в порядке и потому что мне понравилось. Просто хотелось раздразнить тебя, — гладить мягкие волосы так приятно, и Олли пьяно, маниакально улыбается, наслаждаясь и этим, и тяжестью на ногах. Марко в его руках тихий и покорный, слишком переволновавшийся, чтобы сопротивляться возникшей у Олли идее так же отчаянно, как, например, несколько дней назад. Очень удобный момент, чтобы озвучить очередной странный фетиш, всплывший из глубин его внезапно очень развращенной, падкой до необычных наслаждений души. — Ты мучитель и ангел в одном лице, но явно не человек. Некое странное существо, — Марко переворачивается на спину, смотря Олли в глаза и слабо улыбаясь. Марко хочется зажмуриться и насладиться массажем, но почему-то закрывать глаза страшно. И не хочется. Ему нужно видеть Олли, его глаза, пляшущий в них черный огонь, который очень скоро поглотит и самого Олли, и его. — Какой комплимент. Но ты любишь это существо, — Олли растягивает губы, ухмыляясь. Его трясет. Ему уже хочется приступить к делу, но резкость и скорость спугнут Марко, как дикого кота. Нужно действовать мягче. — Говори, не томи — ты ведь знаешь, что так я пугаюсь ещё сильнее, — Марко трется затылком о колени Олли, стараясь расслабить напряженные мышцы. Марко старается подавить дрожь, только вот ему сложно разобраться в самом себе: это дрожь паники или предвкушения? Господи, во что Олли превратил его… Пальцы в его волосах замирают: Олли прикрывает глаза и собирается с духом. С Марко сложно: нужно правильно подбирать слова, которые ты скажешь, и время, чтобы их сказать, а иначе нарушается хрупкий баланс. Но Олли все равно полон решимости воплотить свою скромную задумку в жизнь, ведь даже простые, отвлеченные размышления о ней вызывают в теле дрожь. — Напрасно ты боишься. Я не причиню тебе боли. Никогда. Ты ведь знаешь. И постараюсь доставить максимум удовольствия. Тебе не придется ничего делать… — Олли. Он еще раз вздыхает, наконец-то встречаясь с Марко глазами. Шаг, падение… — Небольшая ролевая игра. И игры с водой. — Я так понимаю, отказаться мне будет сложно. Полет. Олли очень старается сдержать торжествующую улыбку. Марко на его коленях обмякает — кажется, он смирился со своей судьбой и покорился злому року. — Ты в любой момент можешь отказаться, если тебе станет больно или неприятно, — он старается держать себя в руках и говорить предельно серьезно — Марко необходимо успокоить. Показать, доказать, что все хорошо. Что все будет хорошо. Ведь это правда. Олли не садист. — Точнее, ты можешь отказаться прямо сейчас, если не хочешь. В конце концов, мы давно не трахались просто так, — но улыбка все равно прорывается сквозь контроль, и Олли ничего не может с этим поделать. Ведь Марко уже на крючке. И сколько бы он не боялся и не смущался, любопытство — одна из основных движущих сил его личности. А заинтересовывать Олли умеет как никто другой. — Чертенок. Ты играешь на моих нервах и слабостях, как на своих гитарах, — Марко качает головой и смотрит слегка возмущенно. Марко тоже понимает, что попался, как ребенок. Он замолкает, раздумывая над предложением. Кусает губу, и Олли хочется дотронуться пальцами, уберечь мягкую плоть от острых зубов, но он не мешает. Не сейчас. Просто смотрит, завороженный и губами Марко, и самим Марко. И ожиданием. Отказ — это вряд ли, но любовник может поставить условия, снижающие градус неоднозначности того, что Олли задумал. — Я согласен. Но мыть себя не дам, — скулы у Марко все равно розовеют, и Олли согласно кивает, понимая, что это меньшее из того, что тот мог потребовать и то, с чем бы ему пришлось соглашаться. Вечером, когда Марко возвращается из душа, на кровати уже расстелена водонепроницаемая клеенка, стоит емкость для… — Марко не хочет об этом думать, а Олли ожидает рядом, раскладывая на стуле упаковку резиновых перчаток, спринцовку и несколько пробок. Больше Марко не рассматривает — ему уже страшно, и хочется убежать из дома куда подальше. Он знает, что Олли не сделает ему больно, но это все… Это все слишком. Такая открытость. Интимность. Доверие. Он хочет, и он доверяет, но ему страшно и возникает эгоистичное желание оставить хоть что-то себе. В то время как Олли отдает ему себя без остатка. И просит в ответ того же. Это справедливо, но сложно. — Обязательно было… — Марко сглатывает, не решаясь закончить фразу и жалея, что после душа хотя бы полотенцем не обмотался. Он абсолютно обнажен перед открытым, пока еще не жадным, но уже оценивающим взглядом Олли — как нерв, и напряжение настолько велико, что воздух буквально искрит. Он боится, как бы у него не встал уже сейчас. — Да. Мне неудобно будет постоянно бегать и отвлекаться от тебя, — Олли пакостливо улыбается, но заметив, как Марко дрожит, прекращает и смягчается. Подходит ближе, ведет ладонями по плечам, а затем прижимается горячей щекой к прохладной коже любовника. — Ты такой красивый. И я так хочу тебя, — обжигающее дыхание остается на шее у Марко, и тот выдыхает, пока Олли массирует ему спину мягкими, расслабляющими движениями. — Пожалуйста, не бойся. Не стыдись. Я люблю тебя. Я знаю тебя. И хочу узнавать всю свою жизнь, — Олли отстраняется и заглядывает ему в глаза — умоляя, обещая, гипнотизируя. Обхватывает ладонями лицо, гладит большими пальцами скулы, а затем подтягивается и накрывает губы, сопит так смешно, пока нежно, мягко целует, сразу же срываясь в опьяняющую жадность — ему уже не терпится. Но думать об этом Марко сложно, потому что мягкие губы и влажный язык совершенно не способствуют адекватному мышлению, лишают всяких зачатков сознания. Хочется лишь еще. Еще и еще. Он с радостью откликается и поддается поцелую, потому что это — привычно. И правильно. И главное так приятно. Вжимать Олли в себя, придерживать и подтягивать выше, скользить ладонями по спине и ниже, на ягодицы, чувствуя ответное, зеркальное движение, проникать в горячий рот и задыхаться, потому что каждый их поцелуй как первый — невообразимо сладкий и трепетный, полный заботы и восхищения. Не отвлекаясь от главной задачи — расслабить Марко, — проворные пальцы Олли скользят к его паху. Легко накрывают еще недостаточно твердый член, ласкают, обнажая головку, и Марко послушно, как выдрессированный пес, толкается в ладонь, желая большего. Его дыхание сбивается, обнаженные бедра прижимаются ближе к бедрам Олли, все еще скрытым шортами, и это будоражит так остро и пряно, что забываешь обо всем на свете, ведь в руки льнет самое прекрасное, что в этом мире есть. — Ну, что? — они оба тяжело дышат, но Олли находит в себе силы задать этот вопрос, проверить почву. Ему уже так сильно хочется Марко, что пальцы, сжимающие тому ягодицу, слегка подрагивают, дразнятся, надавливая на копчик и на пробу легко скользя по ложбинке, не касаясь самого главного, но будоража. Зрачки у Марко расширены так, что почти полностью закрывают светлую радужку, и глаза кажутся черными провалами, полными возбуждения — Олли принимает это за ответ. Берет любовника за руку и мягко ведет к кровати, заставляя опуститься, опереться на колени и руки, пока Марко все еще разморен и успокоен поцелуем, чтобы беспрекословно, расслабленно подчиняться. — Я не буду спрашивать, готов ли ты, чтобы не пугать. Просто знай, что я не причиню тебе боли. Доверься мне, — Олли говорит максимально спокойным в данной ситуации тоном, мобилизуя всю свою волю, чтобы не сорваться — вид доверчиво открытого Марко — для него, для Олли открытого! — лишает твердой основы под ногами и заставляет голову кружиться. Он легко касается губами ягодицы, не отказав себе в удовольствии хорошенько сжать мягкую плоть пальцами, потянуть в стороны и оставить несколько красных отпечатков от подушечек. — Я и так тебе доверяю, но хочу сказать одну важную вещь, — Марко наконец выравнивает дыхание и подает голос, оборачиваясь за спину и смотря на Олли: — Ты гребанный извращенец. Но мне повезло, что не маньяк-садист. Олли смеется, а затем облизывается, старательно избавляясь от желания лизнуть Марко в одном конкретном месте. Возможно, чуть позже, когда они оба будут гораздо более нетерпеливыми… — Приступим? — Олли скользит пальцами к мошонке и яичкам Марко, поглаживая нежную, тонкую кожу, отвлекая этим от того, что предстоит пережить и испытать им обоим. — Не томи, — Марко виляет задом, расставляя бедра еще шире, и Олли стискивает зубы, уговаривая себя подождать. Уверяя себя, что зрелище, ожидающее его, будет еще приятнее. Он тянется к стулу и берет с него уже наполненную спринцовку. Мягко протирает антисептическими салфетками кончик и еще раз прикасается губами к Марко, как раз там, где на пояснице выделяются маленькие, милые ямочки. — Я потом схожу и куплю еще упаковку. А теперь расслабься. — Что? Закончить фразу Марко не успевает и давится глотком воздуха, потому что смягченный кончик спринцовки наконец-то проникает внутрь его тела, и Олли легко сдавливает емкость с булькающей в ней жидкостью, впуская в Марко первую порцию молока. И задыхаясь только от этого. А что же будет дальше… — Я думал… Я рассчитывал максимум на стетоскоп, которым ты меня где-нибудь послушаешь, затем заставишь надеть маску и трахнешь, но это… Я уже говорил, что ты извращенец? Жидкости в Марко пока немного, и потому он ведет себя расслабленно — лишь немного напрягаются плечи и спина, пока Олли, вытащив кончик спринцовки, любуется одинокой белой капелькой, оставшейся у Марко на коже. Это все так странно и по-хорошему «болезненно», что руки дрожат, и приходится действовать максимально осторожно, иначе он причинит любовнику боль. Он размазывает выступившее молоко по ягодице, поглаживает Марко и старается выдавить из себя хоть что-то — мозг и речевой аппарат включаются в работу неохотно. — Да, так что не повторяйся. Ну, что, привык? — не выдержав, он все же касается языком яичек Марко, заставив того подобраться и напрячься сильнее. Впрочем, спустя мгновение слышится выдох и Марко вновь расслабляется, наслаждаясь лаской, выгибаясь сильнее и заставляя сердце Олли пропустить несколько циклов сокращений и расслаблений. — Я почти ничего не чувствую. Тепло… Что это, Олли? — Молоко. Даже подогрел. — …Ты будешь закачивать в меня мое же любимое молоко?.. — Если бы ты только знал, солнце, как это охуенно смотрится… — контролировать себя нет совершенно никаких сил, и ладони выписывают смазанные маршруты по бедрам Марко. Олли радуется на самом деле такой реакции — все могло быть гораздо хуже. Но, кажется, любовник уже примирился с происходящим и намерен лишь получать удовольствие, не задумываясь больше ни о чем. — …Я пожалуюсь на тебя твоей маме. — И что ты скажешь? Что я поставил тебя раком и сделал молочную клизму? Да ты от смущения умрешь раньше, чем раскроешь рот. Или от возбуждения, пока будешь вспоминать детали, — Олли нервно хихикает и вновь берет спринцовку. Несколько раз вдыхает и выдыхает, стараясь успокоиться, а затем вводит кончик в Марко и сжимает грушу, опять пуская поток жидкости внутрь любимого тела. — Я на тебе еще отыгра… Олли, хватит, — Марко вновь напрягается, подаваясь вперед и стараясь соскочить с кончика, но Олли держит, и держит крепко, не давая этого сделать. Он намеренно слегка шевелит кистью, позволяя небольшому количеству молока выливаться из Марко, стекать вниз по мошонке и члену, и капать на клеенку с необычайно пошлым звуком. — Почему? — Олли буквально заворожен и мало реагирует на внешний мир. Для него сейчас существует только слегка сжимающийся Марко с белыми потеками на бедрах, выглядящий доступно и жутко развратно. От этого зрелища кровь пульсирует в висках и паху, подстегивая нетерпение. — Мне больно… Олли, пожалуйста, — Марко рвано выдыхает, опуская голову, выставляя на обозрение выступающий шейный позвонок, к которому хочется прижаться губами. Переставляет руки, разминая затекшие кисти, но больше не двигается, покорно принимая то, что приготовил для него Олли. — Т-ш-ш. Все хорошо. Это не боль, это просто давление. Ты молодец. Пожалуйста, потерпи… Если бы ты только видел это, боже… — перед глазами у Олли все плывет, в мозгу рождается больная мысль, но это будет уже слишком… Лучше просто продолжать накачивать Марко молоком, задыхаясь от возбуждения. Член стоит до боли, и Олли отвлекается на несколько секунд, чтобы вытащить его из шорт, выдыхая чуть расслабленнее. Прохладный воздух касается полностью обнаженной головки, блестящей от смазки, и он легонько стонет от этого чувства, выдавливая из емкости остатки молока. Тянется к стулу за пробкой и быстро заменяет ею кончик спринцовки, оставляя Марко заполненным и дрожащим, как осиновый лист. — Как ты? — спрашивает он, любуясь Марко и успокаивающе поглаживая по пояснице. Белые потеки на стройных бедрах, которые Олли так нравится сжимать ладонями, выглядят чрезвычайно будоражащими и завлекательными, и он не отказывает себе в этом удовольствии, принимаясь растирать молоко по нежной коже, прихватывать еще не стекшие капли пальцами, чтобы затем размазать их по все еще напряженному — и это удивляет и радует — члену Марко. — Олли… Олли, хватит, пожалуйста… Я не могу больше, — Марко хнычет, припадает на локти, выставляясь сильнее, прогибаясь и сжимаясь, стараясь избавиться от давления и, как ни парадоксально, возбуждения. Марко не понимает, что происходит и теряется в пространстве, но происходящее так… волнительно и одновременно неправильно, что от эмоциональной бури внутри хочется расплакаться. И от физиологической тоже. — А вот твой член говорит совсем другое… Держаться трудно, но Олли старается и всего лишь легко водит по напряженной плоти пальцами, стараясь не думать о большем. Марко дрожит и тихо постанывает: то ли от давления, то ли от удовольствия, и эта двоякость ситуации убивает их. Олли не дает возбуждению Марко спадать, нежно массирует ладонью головку, перебираясь на яйца и обратно, а Марко, потерявший голову, рефлекторно расставляет шире ноги. Терпеть подобное зрелище практически невозможно: Олли возбужден так сильно, что даже резинка домашних шорт кажется для его члена пыткой, и, встав на ноги, он быстро избавляется от одежды, понимая, что с потерей последней преграды сдерживаться станет сложнее. Вернувшись, он тут же поддается безумию, дает слабость и слегка шевелит плагом внутри Марко, вырывая из того мученический стон. А затем еще и еще. Немного вытаскивает и вновь проталкивает до упора, позволяя небольшому количеству молока брызнуть наружу, протечь освежающей полосой Марко по напряженному члену и остаться на пленке. Марко от этого весь дергается и буквально скулит, но ведет себя послушно и не старается своевольничать, что невероятно радует и возбуждает. — Ты у меня умница. Еще немножко, ты сможешь, — шепчет Олли и вновь двигает пробкой, выпуская очередную порцию молока. — Олли… Олли, пожалуйста… Я не могу больше… Я сейчас сдохну, — Марко буквально плачет: его голос полон хнычущих ноток, и он старается расставить ноги еще шире, чтобы прижаться напряженным, слабо покачивающимся членом хоть к чему-нибудь, дабы наконец-то получить разрядку. — Хорошо. Мой хороший… Я сейчас, — Олли вновь дергает пробку так, чтобы она коснулась простаты, а затем принимается медленно вынимать ее, выпуская еще молока, которое выливается под давлением, попадая и на него самого. Только от этого можно кончить, и Олли сжимает себя у основания, стараясь выровнять дыхание. Наконец, пробка оказывается полностью вытащенной, и Марко тут же с силой сжимается, намереваясь сползти с кровати. Это в планы Олли не входит. — Нет, — он властным шлепком опускает ладонь Марко на ягодицу, и тот от неожиданности выпускает из себя еще жидкости, постанывая то ли от стыда, то ли от удовольствия. У него капает с члена, а потемневшие края поджатого ануса хочется приласкать пальцами или языком — или и тем и другим сразу, и Олли стонет тоже, вторя любовнику. — Что? Олли, мне нужно… — Ты сделаешь это здесь, — он тянется за емкостью, приготовленной специально, поглаживает Марко успокаивающе, пока тот слабо качает головой в отрицании. — Нет… Нет, ни за что… Пожалей меня… Это все так… Нет, пожалуйста… — Мой хороший, даже не проси. Ты прекрасен, и я так сильно хочу тебя, — Олли мягко сжимает все еще напряженные ягодицы в горстях, пересаживаясь так, чтобы его твердый член прикоснулся к бедру любовника. — Пожалуйста. Ты ведь знаешь, что я люблю тебя, правда? — он трется нежно щекой, касается легко губами — успокаивающе, умоляюще, и бедный Марко, будучи больше не в силах сдерживаться, стонет, увлажняя ресницы слезами, а затем расслабляется, выпуская из себя молоко. — Не до конца, солнце… Для меня, — голос охрип и не слушается, пока Олли медленно водит рукой по члену, наблюдая за этим необычным, будоражащим зрелищем. За тем, как сжимаются и вновь раскрываются сильные мышцы, как Марко стонет, как прогибается удобнее для себя, чтобы брызги не разлетались слишком далеко. Марко изнурен такой изощренной, но возбуждающей пыткой, и его ноги неумолимо разъезжаются, пока он раз за разом изливается. А затем Олли подхватывает его под бедра, заставляя вздернуть задницу, и мягко, но неумолимо входит, преодолевая сопротивление, чувствуя членом остатки жидкости и теряя голову от ощущений. Это странно, это кинково, и это сводит его с ума — Марко сводит его с ума, и из горла рвутся неконтролируемые стоны. Хватает нескольких мягких толчков, чтобы Олли едва успел сжать себя и рвано, тяжело отдышаться, оттягивая себя от края оргазма. Он выскальзывает из любимого тела, оставляя Марко стонать в полный голос в поисках разрядки, вертеть задницей в поисках члена и плакать, исторгая из себя остатки молока, брызнувшие в след двинувшемуся наружу Олли. Он быстро убирает емкость, позволяя Марко обессиленно упасть, раздвинув ноги, прямо на клеенку с оставшейся на ней жидкостью. — Что… еще? — Марко трудно дышать, и Олли подтягивается выше, чтобы осыпать любимое, покрасневшее от напряжения лицо быстрыми, легкими и благодарными поцелуями. — То, что ты так хотел. Маска. И небольшой массаж, — Олли улыбается, стараясь не казаться маньяком, но, кажется, получается у него плохо, потому что в глазах у любовника светится самый настоящий ужас. — Ты не поступишь так со мной. — Ты ведь еще не кончил? А я сделаю тебе хорошо, — Олли шепчет вкрадчиво и низко прямо Марко в ухо, коротко целует туда же и возвращается на позицию, с которой открывается прекрасный вид на выставленную любимую задницу, перепачканную молоком, с легким покраснением на одной из ягодиц от его собственной руки. Он кидает Марко маску, а сам достает латексные перчатки. Надеть их, пока пальцы отчаянно дрожат, а внизу живота закручивается узел — так сильно хочется кончить, довольно сложно, но у Олли получается. В резине по влажной коже скользить довольно легко, и Олли наслаждается скрипучими звуками, разминая все еще напряженные мышцы и мягко улыбаясь Марко, который безучастно лежит — уставший и вымотавшийся, молча наблюдая за ним. — Я еще не придумал, что я с тобой сделаю, но поверь — это будет стоить каждой минуты сегодняшнего безумия, — Марко томно тянется — все еще возбужденный и невероятно прекрасный в этом своем возбуждении. Он уже смирился, но румянец со скул еще не сошел, и Олли любуется любимым лицом, поглаживая и целуя везде, куда есть возможность дотянуться. — Хорошо. Надеюсь, у меня будет такой же феерический оргазм, — он улыбается, а затем тянется за смазкой. — Надевай маску и молчи. Разрешается только стонать. Ты ведь на осмотре, — Олли пачкает пальцы в лубриканте, капает немного и на истерзанную кожу, а затем мягко скользит внутрь на пробу, выискивая простату. Увеличившаяся и чувствительная, она легко находится, и Олли принимается кружить по ней пальцем, наслаждаясь тем, как Марко тут же подбирается, задирает ногу еще выше, сгибая ее в колене, чтобы дать больше доступа. Он выполняет просьбу, даже слишком рьяно — стоны не прорываются сквозь сжатые губы, хотя доведенному до отчаяния долгим возбуждением ему должно быть крайне приятно от прямого массажа. Олли улыбается, принимаясь действовать увереннее, нажимать сильнее, стараясь сыграть на этом инструменте как следует, сломить сопротивление и ублажить свои уши любимым голосом. Он кружит в Марко пальцами, поглаживая изнутри подушечками стенки и простату, разгоняя кровь, сам задыхаясь от наслаждения, от выкручивающего мышцы желания кончить. Специально игнорируя член Марко, Олли все давит и давит, поглаживает и ласкает его изнутри, когда наконец-то слышит не стон — мычание, но даже это уже маленькая победа. — Т-ш-ш, нужно все сделать качественно, правда? Во имя профилактики, — Олли улыбается, когда встречает возмущенный взгляд. Кажется, Марко прокусил себе губу до крови, но все еще упирается и сдерживается, проглатывая стоны наслаждения и мольбы. Хватает еще нескольких движений, чтобы Марко рывком поднялся на колени, заставляя Олли почти выскользнуть, а затем посмотрел за спину любовнику в глаза умоляющим взглядом с читающимся там «Пожалуйста…» — Попробуешь кончить без руки на члене? — Олли и сам уже еле держится — хочется получить разрядку, прижать Марко к себе и зацеловать всего, и он даже рад, что тот сорвался. Марко качает головой, шумно сопя, а затем Олли смыкает пальцы у него на члене, и стоны наконец-то прорываются в воздух. От двух одновременных стимуляций Марко трясет и подкидывает: он рычит от наслаждения, прогибается, тянется рукой, чтобы самому оттянуть ягодицу и дать больший доступ. Хватает нескольких секунд, чтобы в сомкнутый кулак Олли брызнула сперма, чтобы Марко рухнул как подкошенный на постель, и еще двух секунд хватает на то, чтобы Олли финишировал следом, яростно дроча себе и любуясь прекрасной картиной затраханного, потерявшего голову любовника. Он кое-как подползает выше, каким-то образом выдергивает клеенку из-под Марко и они оба проваливаются в глубокий сон измученные, но довольные.