За гранью твоих слов

«…Жду тебя возле…если в кратце описывать то… и поэтому… Джек Кроуфорд».       Если бы существовала интонация «Уилл, у нас тут убийство, приезжай», то Джек сейчас говорил бы именно в ней.       Голосовое сообщение, оставленное на домашний, было не длинным и не особо информативным. Или, может, совсем наоборот?       «…Приезжай…», — сказал Джек в моей голове, странно улыбнувшись, — «…приезжай…», — и я знаю куда ехать. И я всегда туда приеду. Даже если безумно не хочу. Даже если совсем недавно мечтал об отдыхе. Вот она, человеческая натура. Ты уходишь туда, куда не хочешь идти, ты уходишь туда, но тебя там никто не ждет.       «…Никто…», — эту фразу в голове сказал уже Ганнибал, с еле заметной… досадой? Тоской? Мой личный Ганнибал в голове… «Мой» скривив лицо, смотря на свое растрепанное отражение в зеркале, я на секунду замешкался.       «Мой? Мой психолог, конечно же. Мой. Психолог. Мой… Только психолог.» Застегнув куртку резким движением, я быстро вышел из дома.       Уж так устроен чертов человек, что находясь один на один с собой, он начинает думать обо всем подряд. Обо всем, обо всем на свете... Как можно было бы изменить то или иное событие, что правильно сказать в той или иной ситуации, как поступить, куда пойти..? Говорят, в одиночестве, в тишине и покое можно понять себя. Но разве мы понимаем себя не через саморазрушение? Мы открываем от себя слой за слоем кожи, и останавливаемся лишь тогда, когда доходим до костей. Стоим, смотрим на себя же в зеркало, и повторяем: «Почему здесь пусто? Где я? Где я настоящий? Почему же меня нигде нет? Я смотрел и там, и тут, но нигде нет моей души, нигде нет меня…»       А потом ты ходишь, ходишь, не понимаешь, куда же делась твоя душа, твое сердце.       «Оно у меня» в какой-то момент скажет кто-то за спиной, держа в руках окровавленный, такой живой и теплый мешочек мышц, в цветной ореоле. Это и будешь ты. Принадлежат ли нам наша душа и сердце? Нет. принадлежат ли кому-то мои душа и сердце. …нет?..       Но уверен ли я в этом ответе? А принадлежат ли мне чьи-то душа и сердце? Держу ли я в руках чей-то окровавленный мешочек мышц, решаю ли я чью-то судьбу хоть отчасти? Будет ли кто-то счастлив разделить со мной остаток жизни? Буду ли я счастлив? Хотя понятие счастья так размыто, многие философы, величайшие умы, вели дискуссии на тему этого состояния, но так и не пришли к компромиссу. Так могу ли я хоть в своих мыслях прийти какому-либо одному решению? Как же много вопросов, которые терзают меня вот уже несколько дней. Как же мало ответов. Точнее их и вовсе нет. Ни на один вопрос я не могу ответить. Ни на один… Видение вновь возвращается.       На руке, держащей сердце, внезапно вырастают когти, впивающиеся в нежное сердце, а силуэт приобретает до боли ужасные и знакомые черты. Черные, большие и величавые рога, а также светящиеся холодным темно-зеленым светом глаза. Глаза, смотрящие прямо в душу. «…никто…» повторяет Нечто. Рефлекторно я понял, что Оно… улыбается?! «…никто…»       — Никто… — повторяю я словно в трансе, не смея открыть зажмуренные глаза, боясь спугнуть Его.       — Что? — Джек кидает через плечо на меня обеспокоенный взгляд. Так хотелось переспросить «что?», но мозг за долю секунды вернулся к реальности.       Я все же спросил у себя в голове, на деле же ответив Джеку «ничего», продолжая, скорее, плестись, а не идти за ним по серому мокрому мху. И как же я здесь оказался? Как до такого дошел?       В нос ударил трупный запах. Впереди была группа людей около небольшого песчаного берега с грязно-серым песком. Не очень-то живописное место.       Мутная, начинающая цвести вода в небольшом озере была покрыта слоем всякой грязи, по типу палок, радужных разводов бензина, прозрачных пакетов и другого мусора.       Труп лежал на берегу, весь обвитый длинными водорослями. Жертвой опять был мужчина лет двадцати, не больше. Про себя пришлось отметить, что он был весьма привлекательным, и, наверное, пользовался спросом у женщин… или мужчин. Что за мысли? Спутанные темные волосы до подбородка, впавшие глаза и скулы, острый подбородок. Не сказать, что все это выглядело уж слишком отвратительно. Скорее просто не очень приятно. Приятная внешность делала свое дело. Ноги были плотно сшиты белыми нитками, успевшими начать гнить и с небольшими, белыми-желтыми сморщенными кусками кожи отпасть. Ступни были разведены в сторону, и, по видимому, сломаны. Все это выглядело как… как хвост. Хвост рыбы, или, скорее… русалки.       «И она надела русалочке на голову венец из белых жемчужных лилий — каждый лепесток был половинкой жемчужины», — вспомнилась фраза из недавней истории, рассказанной Ганнибалом. Потому что на голове было украшение, отдаленно напоминающее такой венец. Странно, но зрелище вызвало у профайлера не только отвращение, но и… восхищение. Он восхищался проделанной, продуманной до мелочей работой, кропотливо выполненной работой.       Весь оставшийся день прошел как в тумане, если быть точнее, то в ожидании вечерней встречи со своим психологом. Именно так окрестил его Уилл. Пожалуй, самое точное определение, которое только можно было дать. Только если свой любимый психолог подходило бы чуть точнее, самую малость. Но допускать такие мысли ещё рано, совсем рано. Было даже интересно, что расскажет Ганнибал на этот раз. Это походило на… игру. И это, определенно, затягивало с каждым разом все больше. Были ли подозрения? Конечно, да. Но они были всегда, это почти стало нормой. А пока их лучше отодвинуть на второй план.

***

      Снег, листья слегка хрустели под ногами, нарушая тишину. Мысли роились, сменяя тему одну за другой, что начинало раздражать. Необходимо собраться, хотя бы перед самим приемом. Но привычное «Добрый вечер» ещё больше рассеяло внимание.       — Что ты знаешь о столь банальном для всех произведении «Ромео и Джульетта»? — в голосе прозвучала некоторая заинтересованность.       — Достаточно мало. Было бы очень интересно послушать Вас, — напротив было безразличие, хотя бы на первый взгляд.       — Интересна сама история создания. Сюжет мнимой смерти девушки, приведшей к самоубийству её возлюбленного, а потом и к самоубийству самой девушки, впервые встречается задолго до «Ромео и Джульетты» Уильяма Шекспира. В написанной в 1 веке н.э. древнеримским писателем Овидием поэме «Метаморфозы» рассказывается история живших в Вавилоне возлюбленных — Пирама и Фисбы. Родители Пирама и Фисбы были против их отношений и возлюбленные решили встретиться тайком ночью. Фисба пришла к месту свидания первой и увидела льва с окровавленной мордой, который только что вернулся с охоты на быков. Фисба убежала и уронила платок, который лев разорвал. Вскоре пришел Пирам, увидел окровавленный платок Фисбы и, решив, что его возлюбленная мертва, закололся мечом. Фисба вернулась и увидела, что Пирам умирает. Тогда она тоже бросилась на меч. Шекспир был знаком с историей Пирама и Фисбы и даже использовал эту историю в своей комедии «Сон в летнюю ночь», где спектакль о Пираме и Фисбе репетирует любительский театр.       В 1524 году итальянский писатель Луиджи да Порто в новелле «История двух благородных влюблённых» развивает тему, начало которой было положено Овидием в истории Пирама и Фисбы. Новелла Луиджи да Порто несколько раз перерабатывалась в Италии, а потом этот сюжет попал и в Англию — в 1562 году Артур Брук написал поэму «Ромео и Джульетта». Именно поэма Брука и послужила Шекспиру главным, а может быть, даже единственным источником для его пьесы. Однако если у Брука действие длится 9 месяцев, то в трагедии Шекспира всего 5 дней. Также Шекспир изменил время действия с зимы на лето, добавил ряд очень выразительных сцен, которых нет у Брука. На мой взгляд один из самых выразительных моментов трагедии — смерть персонажей. Отчасти, здесь есть намек на то, что у любви не существует счастливого конца. Вот и все, прощайте, Я к тебе ухожу вслед за счастьем, Где вдали от земли жизнь осталась, Жизнь короче любви оказалась Жизнь короче любви, жизнь короче любви. Вот и все, ухожу и не жду я причастья, Любимая, с тобой Мы обретем покой, Вдали от суеты, Где только я и ты. Навстречу судьбе, Джульетта к тебе Я ухожу. «Любовь не терпит объяснений. Ей нужны поступки». Эта история лишь подтверждает слова великого писателя.       — Объяснения все же нужны. Хоть самую малость. Иначе как без них мы бы узнали о взаимности. Вы так не думаете? — Уилл воспринимал все это, как игру, не больше. Точно не рассчитывая на последующий ответ, скорее интуитивно чувствуя его.       — Если ты так считаешь, то нам нужно откровенно поговорить. Здесь. Сейчас, — в голосе слышалась непоколебимая твердость.