Случайный

Ощущение складывалось, будто небо разорвало надвое, ветер завывал совсем не по-весеннему. Егор не преувеличивал: несмотря на вторую половину апреля, зима не собиралась покидать город, это был какой-то аномальный даже для переходного периода ледяной ливень. «В Питере и то теплее», — подумал он и накрыл ладошкой горячий бок кофейной чашки, одновременно благодаря себя за то, что решил надеть сегодня свитер с высоким воротником. Он подозвал официанта и попросил повторить капучино, а подумав, дополнил заказ пастой с семгой и теплым салатом с кедровыми орехами. В такой холодный день хотелось согреться как телом, так и душой, ну и занять себя чем-нибудь тоже было не лишним, ведь ожидание затянулось без малого на час. Стоило официанту отойти от столика, как колокольчик над дверью оповестил о прибытии очередного гостя. Смахнув с плеч воду и расстегнув пальто, Кристина остановилась у стойки администратора. Он узнал её сразу, несмотря на изменившуюся прическу и цвет волос, узнал, даже ещё не увидев лица. Администратор, забрав у гостьи пальто, проводила к столику. Сестра стала жемчужной блондинкой. Чистый оттенок настолько органично сочетался с тоном её кожи, что казалось, будто она родилась с этим цветом, а не темно-русой, как брат. — Ну, привет, — сказала Крис, прижимаясь упругой грудью к груди Егора. — Привет, — шепнул он, касаясь лицом её волос. Узнаваемый аромат парфюма всколыхнул забытые переживания, будто со дна памяти стальные тросы потянули из мрака похороненные обломки разрушенного судна, очень старого и очень большого, некогда прочного судна, но все же погибшего в шторм. А теперь, спустя много лет, его нашли и пытались поднять со дна. — Странно тебя снова видеть, спустя столько времени. — Стрижка тебе идет, — Крис разомкнула объятия и посмотрела на брата. Глаза улыбались и лучились теплом, он никогда не видел у неё такого взгляда — уверенный, счастливый и добрый. Взгляда, сочетающего эти качества, не было ни у кого в их семье, а вот у Крис теперь был, она будто вся светилась через глаза, такие же зеленые, как у него. — Ты вырос — жесть просто, за три-то года. Я бы не узнала, столкнись мы на улице, — резюмировала, присаживаясь в кресло напротив. Официант принес салат и сказал, что паста на подходе. — Не дождался, да? — укоризненно посмотрела, раскрывая меню. — Я подумал, ты вообще можешь не прийти. — Я же сама назначила? — девушка стрельнула в его сторону глазами пронзительно и остро, всего какая-то секунда, но этого хватило, чтобы понять — перед ним действительно она — его цельноличностная и сильная Крис. — Но тогда, к родителям, ты так и не приехала. — Тогда меня поставили перед фактом, а я, знаешь ли, не люблю, когда на меня давят. Эта черта у нас общая, ты должен понимать. — Я не знал, что тебя заставляли. — Отец сказал. Обязал быть. Прости, хоть я и знала, что с тобой случилось, но в тот момент просто не могла на них смотреть. А ты уехал слишком быстро, — она подозвала официанта. — Мне такой же салат, и… Что ты ещё заказал? — Пасту. — Отлично. И пасту такую же. Мартини Розато со льдом и апельсин, пожалуйста, нарежьте потоньше. Спасибо. Когда операция? — обратилась уже к брату, смотря на голубые орхидеи, цветущие в горшках на подоконнике по его правую руку. — Через два дня. — Волнуешься? — девушка поймала нервные пальцы, бездумно теребившие салфетку, сжала их в прохладной ладони. Он засмотрелся на бледно-лимонный маникюр на коротких овальных ногтях. — Есть немного, — не стал врать, улыбнувшись уголком губ, отрывая взгляд от их рук, встречаясь снова с её внимательными зелеными. — Я приеду в больницу. — Зачем? Это лишнее. — Значит, не хочешь? — Не хочу, чтобы ты думала, будто что-то должна мне. Ну, знаешь, из-за слов отца и прочего… — Ты не меняешься, — она отпустила его руку, напоследок погладив тыльную сторону узкой ладони, разблокировала свой телефон, посмотрела на дисплей, заблокировала и отложила: — Такой же глумной, только выше. — Спасибо, что уточнила, — Егор усмехнулся. Собственная реакция на слова сестры стала неожиданностью, в первую очередь, для него самого. Думал, что отвык от неё, что чужими стали, но обломки их отношений всплывая, состыковывались в местах разлома, выстраиваясь во вполне узнаваемый первоначальный каркас. — Недоверчивый, колючий, — она откровенно усмехалась, сложив обе руки под подбородком, естественно копируя выражение лица напротив, — анализирующий каждое слово и реакцию… Я — «не один из». Я — твоя сестра, и я хочу, хотя бы в этот раз поддержать тебя, потому что переживаю. Хочу знать, что с тобой всё будет в порядке. А ты, как всегда, отгораживаешься, не хочешь брать, чтобы не стать должником. Только это бескорыстно, Егор. Прошлого больше нет. Я давно живу другой жизнью. И давно тебя простила, и если подумать, то и прощать было не за что. Ты был ещё большей жертвой, потому что моложе, потому что один, и поговорить о таком было не с кем… Сколько тебе было? — Восемнадцать. — Это когда всё вскрылось. А когда началось? — Шестнадцать. — Шестнадцать… За что мне тебя прощать? Всё это время мы не общались лишь потому, что каждый пытался выстроить что-то своё подальше отсюда. — И я смотрю, у тебя получилось, — он провел кончиком пальца по серебристому ободку кольца на её безымянном. — Свадьба? — Через три месяца. — Счастлива? — Счастлива, — она качнула головой, откинув с плеча волосы. — И я сама себе за это благодарна, ни матери, ни, тем более, отцу, разве что тебе… Но давай не будем о грустном. Лучше скажи, это правда, что ты встречаешься с ведущим фотографом «Vogue»? Егор усмехнулся: — Нет. — В смысле? Вы расстались?.. Или?.. — Или. Он давно не ведущий фотограф «Vogue». Это было, — Егор прикинул в уме, — шесть лет назад. И это не совсем правда. Он был одним из тех, с кем журнал продлевал контракт несколько раз подряд. А для «People» и «GQ» он снимал гораздо дольше, но в разные периоды. И уже полгода, как он вернулся в Питер, у него своё агентство сейчас. — То есть Максим Вершин действительно твой парень? — Если суть вопроса в этом, то да — он мой. — Это просто… Я не верила. Отец сказал «фотограф какой-то» и имя назвал… У меня в голове минус на минус плюс не давали: у тебя фоток с ним нет ни одной, инста в одних только «уличных концертах». И у него с тобой тоже ничего, одни fashion-съемки и модели. — Ты расследование проводила? — Типа того. — А позвонить нельзя было? — Нельзя. — Понятно. — Вот только не начинай. — Я и не собирался, — Егор раздраженно повел плечом. — Так что насчет фоток? Вот спрашиваю прямо. — Я не выкладываю личное, и его попросил этого не делать по определенным причинам, — тема Мезенцева для Егора с недавних пор стала табу. — Только в телефоне у него вся память забита. — А у тебя? — Есть немного. — Я не поверю, пока сама не увижу, — Крис потянула руки к его смарту. Егор скользнул по дисплею, вводя графический пароль, открыл приложение и отдал телефон сестре. Час прошел за рассматриванием фото, а потом она показывала своего Всеволода, и последние кадры из совместного отпуска в Венеции. — Вы, кажется, уже весь мир объездили, судя по твоей галерее, — подытожил он, листая виды Цейлона. — А судя по твоей, ясно только, что ты спишь в выцветшей футболке фотографа, чьё имя прогремело в fashion-индустрии на обоих полушариях. — Может быть, он отличный фотограф, возможно, самый-самый в своём деле. Но для меня он просто… — Егор задумался над тем, как бы объяснить сестре свою позицию. Её восхищение Вершиным было ему чуждо, он его не разделял, потому что любил Макса совсем иначе и за другое. — Он лучший… Лучший человек из всех, кого я знаю. — С тобой здесь? — Да, приехал. — Волнуется? — Даже больше, чем я. — Ну, есть из-за чего. — Не начинай, пожалуйста. — Мы все волнуемся. — Даже мама? — иронически надломилась бровь на его остром, повзрослевшем за три года лице. — Отец не сказал? — Нет. А что-то случилось? — от иронии и следа не осталось, ей на смену пришла тревога. — Она уехала в Тай, постигать буддизм. В итоге, познакомилась с каким-то итальянцем и сейчас налаживает свою личную жизнь на Сардинии. — У неё как обычно всё замечательно. — С одной стороны, я за неё рада, с другой — начала понимать, насколько она эгоистка. — И как отец воспринял? — Никак, отмахнулся, сказал что-то типа, что не будет вызволять её из сексуального рабства. — Думаешь переживает? — Ты, правда, не понимаешь? — Что именно? — Единственное, за что он действительно сейчас переживает, так это за то, как пройдет операция. — Вот как, — стало даже неловко, и снова примешалось это пресловутое чувство вины. — Ну, он как бы всегда только за тебя и переживал… И если раньше его выбила из колеи и перепутала все далеко идущие планы твоя ориентация, то теперь ему на это плевать. — Он сам так сказал? — Не скажет он ничего, тем более мне. Я просто вижу… Вижу, как он сдал, когда узнал, что с тобой случилось, как метался, врачей искал. Думаешь, он не знал, как ты живешь всё это время, как выкручиваешься? Знал. Просто ждал, когда сам позвонишь, попросишь помощи, только твой звонок все его ожидания превзошёл. Не этого он для тебя хотел, не такую брешь в твоей броне предугадывал. А теперь… Если бы он раньше дал тебе понять, что простил, дал бы свою защиту, пусть и на расстоянии, может быть, ничего этого не случилось. А он наблюдал, видел, в какой ты жопе и продолжал игнорировать. Отвернулся, когда должен был поддержать. А я для него вообще перестала существовать, когда он понял, кто тебе помог уехать. Ненавижу его. Все несчастны рядом с ним… Егор видел, как сжались её кулаки, ногти впились в ладошки. — Отпусти это. Пусть идет, как идет. У тебя скоро свадьба. Прости и забудь. Я забыл, потому что есть Макс. Только настоящее имеет значение. Она смахнула с лица вьющуюся прядь светлых волос: — Вы придете, кстати? — На свадьбу? — На свадьбу. — С Максом? — Без него даже не мылься. — Без лучшего фотографа на обоих полушариях мне, получается, двери закрыты даже на бракосочетание сестры. — Получается так. — Жизнь несправедлива. — Факт. *** Такси остановилось в Большом Патриаршем переулке. Егор пошел к пруду, прикурил и простоял так, глядя то на воду, то на горящие желтым вечерние окна на шестом этаже. Кристина написала, что добралась до дома. Егор выбросил окурок и зашагал к подъезду. — Как прошла встреча? — Макс смотрел поверх очков на появившегося в арке гостиной своего бледного, уставшего, но довольного мальчика. Разматывая шарф, тот молча вошел в комнату. Склонив к плечу голову, окинул взглядом небритого fashion-фотографа. Устроившийся на светлом диване с ноутом на коленях Вершин наблюдал за надвигающейся на него непредсказуемостью. — Надеюсь, всё хорошо прошло? — спросил Макс, снимая очки в черной оправе и откладывая их к чашке с кофе на деревянный подлокотник. Егор кивнул утвердительно, усаживаясь рядом: — Нас пригласили на свадьбу. — Настолько хорошо? — Она без ума от тебя? — Твоя сестра? — Знакома с твоими работами. И биографией немного. — Хороший вкус, она мне уже нравится. — Это у нас семейное… Я про вкус. Только не нужно ей тебе нравиться, не хочу, чтобы тебе нравился кто-то, кроме меня, — Егор положил голову ему на плечо и обхватил поверх рук рукой. — Ты раздеваться думаешь? Он кивнул снова, Макс не видел, но почувствовал. — Думаю, но не хочу. Там дождь и холодина, а мне… Так с тобой повезло. Макс высвободил руку и провел ею по его волосам, целуя в макушку. Егор приподнялся с его плеча, потер всё ещё холодный кончик носа, убрал с лица волосы, и стянул куртку. — Как массаж? Спина лучше? — Лучше, — Макс потянулся, опуская на пол ноги и прогибаясь в пояснице. — Есть хочешь? — Нет. Ресторан хороший был. Ты давно приехал от мануальщика? — Час назад где-то. — Сколько сеансов осталось? — Много. Это только второй. В зал начну ходить, боли пройдут, — Вершина не покидало ощущение, что они избегают наболевшей темы, и оба понимают это. — Зал где-нибудь поблизости по-любому есть, — Егор выдохнул устало, проводя ладонью по его груди, разглаживая надпись на белой футболке, гласившую, что её обладатель сапиосексуал. — Зал? Я не собираюсь искать здесь зал. А «иголки» планирую доделать дома. Детка, к чему всё это, ты ведь знаешь, что мы здесь ненадолго? — Да, но мало ли… Вдруг придется задержаться… По интонации Макс понял, что не ошибся. Егор думает о том, что они уже обсуждали не раз и договаривались больше не обсуждать, но его это беспокоит, и он переживает, поэтому, как не говорить о таком, хоть в миллион первый? — Не придется. Ты знаешь всё, что я скажу. — Знаю. Но это… Что-то подсознательное. Кажется, проведу здесь ещё день и застряну навсегда. Вершин подошел к окну, сдвинул штору и увидел по ту сторону освещенный вечерними фонарями пруд:  — Думаешь, предложение твоего отца — нам пожить здесь — не банальная вежливость, а часть хитроумного плана? — Нет, вряд ли. А ты?.. Ты разве так считаешь? — Не считаю. Просто решил произнести вслух, чтобы ты убедился, как бредово это звучит, — Макс посмотрел на него, бесхитростно улыбнувшись, и занавесил окно. — Да уж. Звучит, как та ещё паранойя. Она у меня здесь, похоже, обостряется, — Егор не стал говорить про плохое предчувствие, которое шептало, что после операции он останется здесь насовсем. — Ты нервничаешь из-за больницы, — Макс подошел ближе, наклонившись, едва коснулся губами его губ: — Но в этот раз я с тобой. — Ты со мной, — повторил Егор, а внутри будто улеглась поднимающаяся буря. — Всё закончится, снимут надоевший гипс… — он сел рядом. — Осточертевший. — Осточертевший. — Я смогу пользоваться обеими руками. — Завязывать волосы, например, самостоятельно. Хотя мне нравится завязывать их. — Макс знает, что Егор мечтает больше всего взять гитару в руки и боится, что никогда не сможет сыграть на ней, но не говорит об этом, не может говорить о таком, будто если облачит страх в слова, тот сбудется. — Без тебя я бы уже давно побрился под ноль. — И здесь я незаменим. — Поверь, ты даже не догадываешься насколько, — Егор смерил его внимательным взглядом, и Вершин отчетливо уловил в нём столько невысказанной, преданной нежности. Наблюдая за тем, как Егор встает на колено, вдавливая его в сиденье, а другое перекидывает через его бедра, устраиваясь сверху, Вершин потянулся за поцелуем, но Егор увернулся, сам целуя в шею. — Трогать тебя. Я мечтаю трогать тебя, обеими ладонями провести по телу, одновременно… — он погладил его затылок, несильно натягивая волосы, но этого хватило, чтобы Вершин задышал тяжелее. Ловкие пальцы скользнули по подбородку, приподнимая его совсем немного. Егор склонился, накрывая губами губы, проникая ненавязчиво, если не лениво языком в рот, одновременно с тем ощущая, как в промежность вжимается твердеющий член. — Куда? — Макс поймал за запястье, с опозданием понимая, что Егор уже стоит перед ним на коленях. — Сидеть неудобно, — он улыбнулся, накрывая ладонью широкую резинку серых тренировочных штанов Вершина, отгибая её пальцами и оттягивая вниз. Макс увидел высвободившуюся головку собственного члена, как упруго она легла на живот, и то, как поменялось выражение в глазах напротив. Егор взял в руку, не отводя взгляда от глаз Макса, наблюдал за изменениями в его лице, вместе с тем ощущая, как нетерпеливо пульсирует зажатый в кулаке член. Макс облизал пересохшие губы, Егор отзеркалил неосознанно, чувствуя, как у самого встает. Вершин засмотрелся на искривившийся в недоброй ухмылке рот. Выражение глаз ожесточилось — цепкий, сосредоточенный взгляд ловил малейшее изменение в выражении лица Макса, можно было кончить от одного этого взгляда. Широкая ладонь обожгла кожу на щеке. Егор повелся на уловку: приподнявшись, поцеловал его в губы, получая более чем красноречивый ответ. Макс всерьез кусался, утягивая его обратно наверх, чтобы ближе, чтобы доступнее. Но в планах у Егора было совершенно иное, он уперся ему в грудь рукой, останавливая: — Я не дам тебе всё испортить, — оттолкнув обратно к спинке, посмотрел скептически-игриво, мол: «Имей терпение, не всё сразу». Оттянул ещё ниже штаны, прошелся ладонью по всей длине, взглядом предупредил, чтобы был внимательнее, и склонил голову. Нить слюны от губ протянулась к головке, скапливаясь на ней, стекла ниже. Ловкие пальцы, собрав капли, начали дрочить, медленно и влажно смыкаясь, растравливали уретру. Егор сел удобнее, поджав под себя ногу. Сверкая перед воспаленным взором блестящими губами, он облизал их ещё раз, прикрыл глаза и приоткрыл рот, выдыхая: прошелся языком по стволу, а после обхватил губами одну лишь головку, концентрируя на ней весь свой больной интерес. Не пуская далеко, то ли привыкая, то ли просто играя с Максом, время от времени размыкая ресницы, он оценивал его реакцию, каждый раз пресекая толчок в глотку, когда взгляд встречался с тёмным и сосредоточенным сверху. Ладонь накрыла живот, сразу ощущая сокращение мышц, пальцы успокаивающе погладили гладкую, теплую кожу. Прикосновение к щеке снова оставляет ожог. Егор берет глубоко в этот раз, не давится и не задыхается, лишь слюны становится больше, намного больше. «Это его предел», — думает Вершин, запуская пальцы и в без того спутанные волосы, а Егор упускает момент, когда пятерня на затылке сжимается в кулак. Вершин обхватывает у основания член и спускает в приоткрытый рот, проливая на подбородок и шею, наблюдая, за резким движением кадыка и за тем, как язык проходится по губам — Егор сглатывает рефлекторно, жмурится. Почти сразу следует поцелуй — глубокий с привкусом безумия. После физической разрядки психологической не следует, легче не становится. Макс вылизывает его рот, прикусывая подбородок. На него смотрят снизу вверх, блуждая расфокусированным взглядом по лицу и улыбаются. — Ты больной, так нельзя… — шепчет Макс, у которого на языке оседает вкус собственной спермы и чужая растерянность. Он сам не понимает, что говорит и к кому именно обращается. Выглядит оглохшим, будто словил психологическую травму. Егор целует долго, чувствуя, как чужие пальцы не справляются с молнией на его джинсах и справляется сам. Макс прикрывает глаза от того, как удобно и правильно член Егора ощущается в руке. Проходится по нему зажатым кулаком и отпускает. — Давай сам, а я посмотрю, — опускается на пол рядом, оказываясь теперь на одном уровне. Егор обхватывает пальцами ствол, оттягивая крайнюю плоть, открывая полностью головку, сплевывает и начинает дрочить, упираясь согнутыми коленями в паркет. Поднимает ресницы не сразу, прикусив губу смотрит в глаза напротив, двигает кулаком и заметно розовеет. Вершин понимает, что не выдерживает. Осознание того, что он больше не наблюдатель, приходит в момент поцелуя. Бегло сжимает пальцы поверх его на члене и тут же отпускает, протискивая ладонь дальше, находит, что искал и толкается. Уложенный на лопатки Егор чувствует голыми бедрами и задницей прохладный паркет. Вершин же горячий, будто лихорадит. Макс вбивается в два счета. Егор же кончил, когда Вершин ещё и на половину не вошел, ему кажется, что ещё в самом начале проникновения, едва ощутив вторжение пальцев. Он плавится и стонет, наблюдая будто со стороны, как безжалостно растягивая ворот нового свитера, Вершин целует его, вдалбливаясь. Это льстит — осознание, как сильно Макс его хочет, это на задворках психики и как бы в параллель с ней. А потом Егор возвращается в себя. Ловит рукой край ковра, стонет и гнется под толчками, пытается не прикусить язык и поймать хотя бы один осознанный взгляд. Реальность идет кругами, глаза слезятся и щиплет в носу, распирающее ощущение проходит, теряется где-то внутри тела, и на месте его исчезновения зарождается раздражающее, такое въедливое, поражающее внутренние органы, эпилептическое удовольствие. Он стонет, едва не кричит, вжимая ладони в узкую, залеченную мануальщиком поясницу, царапая кожу под новенькой уже убитой футболкой. И после серии конвульсий замирает, изредка все ещё непроизвольно вздрагивая, но не кончает, это что-то другое. Вершин не спешит шевелиться, с трудом запуская мыслительный процесс. Егор смотрит и не видит. В голове шум, туман перед глазами. Настраивающийся фокус ловит родинку в яремной впадине Макса, редкие волоски и капли пота. — Как спина? — шепчет он, чтобы что-нибудь прошептать. Макс усмехается хрипло. Беря в ладони лицо, нет, не целует, только смотрит, раскрывая пальцами губы. — Ты пахнешь дождем, — шепчет в ответ. — Пошли в душ. — Помоги мне встать. Макс помогает: встает сам, отправляя измятую футболку на пол, поднимает за руку Егора и раздевает его. Наконец обретенное спокойствие внутри расходится по всему телу и дарит состояние уверенности. Страх на какое-то время повержен. Только так можно переключиться, только так помочь ему: заставить не думать, точнее думать о другом, прогоняя этот липкий назойливый невроз, вытесняя болезнь иной энергией. Вершин цепляет его за запястье и ведет за собой, заплетающегося в собственных ногах. Ему нравится, как у Егора отказывал мозг после секса. Отказывает, если начать целовать взасос, трогать и расстегивать на мальчишке одежду, но после секса эффект заметнее всего. Егор потерян настолько очевидно, что ходит так, будто у него обе ноги левые. Вершин приподнял его над полом и переставил через порог ванной, закрывая за собой дверь.