Случайный

Сколько он не спал, Макс сам не понимал. Время больше не имело значение, как и многие вещи, которые до этого определяли течение жизни. Работа, заказы, деньги… друзья… — вот, в принципе, и основные критерии. Да уж, вся его жизнь была завязана на карьере до того момента, пока не появился он и не отравил собой всё вокруг, своим голосом, улыбкой этой чертовой, неровной речью, резким характером, только его волосы были мягкими, поступки — никогда. Вершин не распаковывал вещи, кажется, это делала Оксана, пока он пытался дозвониться туда, где за него всё решили. Оксана готовила, общалась с редактором, консультировалась с врачом, разговаривала со следователем, только Оксана его и любила в этой жизни, даже сейчас, когда он фактически умирал от любви к другому — тому, кто превратил его жизнь в пустоту. Забрал всё, что было, а взамен наградил смертью души — отблагодарил за безусловную любовь, ничего не скажешь. Сколько прошло времени после того всеразрушающего звонка следователя, Макс тоже не помнил. Несколько дней ушло на то, чтобы принять, пусть и поверхностно, суть услышанного. «Егор в больнице», — были первые слова. Егор в больнице, а Макс за тысячи километров. Тогда с Платоном в своем номере они упаковывали вещи, до самолета оставалось три часа и ничего не предвещало беды, за исключением паршивого предчувствия, которым были пронизаны все четыре дня разлуки. «Егор в больнице, но сейчас состояние стабильное», — сказал мудак-следователь. «Состояние стабильное, только у него раздроблена кисть, главное, что преступник задержан». Макс всё ждал, что в конце скажут что-нибудь про розыгрыш, но не сказали. Он слушал про травмы и про то, что скорая приехала быстро, про то, что операция прошла, вроде, успешно и потерпевший даже дал показания, но вот сделать Егора центром этой истории не хватало даже его, Макса, развитого воображения. Разум отказывался верить, хоть сердце с первых слов уже заходилось от боли. Он задал всего один вопрос: — Почему отпустили? И получил прямой, исчерпывающий, лишенный сочувствия ответ — там, откуда ему звонили, сочувствовать не принято. Рассказ оказался прост. Друг матери Мезенцева подключил свои связи. Ходатайство о заключении под стражу было отклонено, приложили документы о состоянии здоровья, диагноз — хроническое заболевание. Адвокат грамотно сработал, до суда отпустили, но Антошка даром что больной. «Теперь засадят без вопросов, никакие диагнозы не помогут», — пояснил страж порядка. И в конце, как бы между прочим, о том, что Егора увезли лечить в столичный институт травматологии, куда транспортировали санавиацией, а интересы парня в питерском суде будет представлять адвокат его отца, «но об этом вам и так известно, все-таки дела семейные». Нет, Максу ровным счетом не было известно ни о чем — ни о состоянии Егора, ни о том, что его увезли, и тем более о том, что он снова общается с отцом. Макс знал прекрасно, что Егор обратится к нему лишь… Никогда, никогда он не позвонит человеку, от которого сбежал. Попросил о помощи отца-деспота, а Максу даже сообщение не отправил. «Почему?» — холодели пальцы и очень медленно возвращался слух, пока Вершин приходил в себя после произнесенных на том конце слов. Отложив онемевший телефон, он постепенно начал понимать, что имели в виду знакомые, рассказывая о панических атаках. Через несколько минут ощутил сердечную боль, которую игнорировать было сложно, не участившийся пульс от романтических волнений, которые так любят авторы любовных романов, а настоящий приступ стенокардии, симптомы которой мама описывала врачу за несколько лет до первого инфаркта. Стало страшно за Платона, за то, что с ним будет, если… Вершин перетерпел, взяв себя в руки, нужно было возвращаться, знакомства с сочинскими больницами им явно были ни к чему. *** Дома его вещи — в спальне у стены гитара, ноут в спящем режиме, футболка поверх покрывала на застеленной кровати, он всегда был аккуратным. От мысленного «был» защипало глаза. На кухне у раковины чашка с остатками кофе — значит, спешил. Снова и снова, будто заезженную пластинку, мозг прокручивал рассказ об избиении, но связать это с реальностью до сих пор не получалось. Макс сел за стол как был, в пальто и туфлях, сумку бросил в прихожей. Не думая, крутил в руках чашку, набирая и набирая уже недоступный номер. Пустота в его квартире начала обретать форму конкретного человека. А вечером приехала Оксана, ей следователь тоже звонил. *** «Отец приезжает каждый день. Мало говорит и много думает, всё время смотрит на меня и молчит. Раздражает», — Егор пишет очень медленно и криво левой рукой. Пишет на бумаге, чтобы уметь, а вдруг… Хотя врач убеждает, что подвижность восстановится. Егор не знает, восстановится или нет, в пальцах у него спицы, вся эта конструкция называется остеосинтез, она очень тяжелая и от нее болит рука, поэтому он пишет левой, чтобы занять себя чем-нибудь и не думать о том, что если он больше не сможет играть, то какая разница, умеет ли он писать, в принципе. Врач сказал, кровообращение восстановлено, фрагменты костей нанизаны на спицы, как бисер на леску, он считает, что шрамы — это уже вторичное, нужно будет, сделают пересадку кожи, сейчас главное сохранить подвижность суставов. Егору повезло, что его привезли вовремя. «Время» — пишет на бумаге Егор и ставит точку, затем еще две. Времени у него теперь полно. И потом, почти не думая, выводит букву за буквой: «м а к с и м». Смотрит, что написал. Взгляд медленно скользит от буквы к букве. «До тебя я просто старался не рассыпаться». Впереди месяцы лечения и реабилитации. «Долго…» — пишет Егор и ставит три точки. За окном солнце, вроде… «До тебя я просто старался не рассыпаться. А теперь… Даже отцу позвонил… Сам… После всего… Когда понял, что теряю слишком многое.» Егор переводит взгляд на телефон. Берет его. Галерея. Фотки-фотки-фотки. Их тысячи. Вместе, держатся за руки. Егор делает селфи, Макс смотрит на него и смеется. Егор помнит, как пошутил перед тем, как сделать снимок — получилось… счастливо… Егор разглядывает их сцепленные пальцы, смотрит на свой унизанный спицами гипс. «Ебаный доктор Стрендж», — шепчет чувство юмора. Макс любил его руки, говорил, что у него красивые пальцы, целовал их, держал в своих. «Твоя красота пробивает душу насквозь», — Егор помнит эти его слова, после той ночи впервые и почувствовал, что у Вершина к нему любовь. Только вот смог бы Макс любить его и дальше… покалеченного, Егор предпочел не выяснять. На губах вкус соли, они влажные, но Егор не стирает слезы — либо терпит, либо просто не замечает, что плачет. Палец скользит по сенсору, листая фото. «Я не настолько сильно тебя люблю, чтобы терпеть твою жалость», — кажется, так он ему ответил, когда Макс просил объяснений. После этих слов Вершин замолчал надолго, на целых четыре часа, а когда снова начали приходить сообщения, Егор достал симку. Тогда он лежал в палате, уже в Москве, его готовили к операции и он еще не знал, что чудо-врач спасет его пальцы. С тех пор они не общались. Егор откинул телефон на постель, вытер лицо здоровой рукой, посмотрел в окно. Уже середина марта, сегодня даже солнце. Это случилось всего три недели назад, а кажется, прошла целая жизнь. Он не играл целую жизнь, не видел Макса… «Как же я скучаю». — Привет, — дверь приоткрылась, вошел отец. — Привет, — Егор шмыгнул носом. При солнечном свете хорошо были видны подсыхающие влажные дорожки на его лице. Отец не стал комментировать его состояние, врач сказал не акцентировать внимание на депрессии, общаться, не проявляя сильных эмоций, даже положительных. Пройдя, присел на небольшой кожаный диванчик и взял пульт от плазмы, что висела на противоположной кровати стене: — У меня от тишины голова болит, — сказал отец, оставив мелькать на экране первый попавшийся канал. Егор посмотрел на коробки в его руках — маленькую и побольше. — Не нужно, меня мой устраивает. — У твоего монитор разбит, — отец протянул ему коробку поменьше, Егор взял ее. — Класс, спасибо, — рот искривился в подобии улыбки. Дорогая игрушка не подняла настроение и на йоту. — А это планшет. Тоже чтоб не скучал. — Мог бы просто книжку принести. Отец замялся: — Так в планшете любую найдешь. — Я люблю бумажные. — Да, я помню. Какие тебе купить, я запишу?.. — отец потянулся в карман теперь уже за своим телефоном. — Нет, не нужно, это просто… Я придираюсь… Настроение такое, чтобы еще кому-нибудь жизнь испортить. В планшете действительно есть всё. Отец смотрел, в своей манере критически затягивая паузу. Как же это раздражало. — Мне ничего не нужно, правда. Ты и так сделал больше, чем я мог рассчитывать… — Ты всегда хотел не то, что я собирался тебе дать. Егор посмотрел вопросительно: «Неужели сейчас начнется?» — Не нужно, пап, ты ничего мне не должен. Но отец уже начал, а значит, доведет до конца и этот разговор: — Точнее, я считал, что даю то, что тебе нужнее, и со временем ты это оценишь. — Я ценю, правда. — Дай мне сказать. Я почти три года хотел поговорить с тобой об этом. Егор лишь развел руками, устраиваясь на кровати удобнее. — Мы возили тебя на море — Эмираты, Испания, Карибы, а ты грезил Западной Европой. Школа с языковым уклоном, юридический вуз в перспективе, а ты только и ждал вечера, чтобы в музыкалку уйти, да пропадал до ночи на улицах со своими концертами для бедных, английский по песням рокеров выучил еще лет в десять. Первая гитара в шесть… Я помню, как мы за ней поехали. Ты с утра разбудил нас, сам всю ночь не спал. Про фортепьяно молчу, оно у тебя с рождения, а всё твоя мать — сама играла, а тебя на колени сажала, ты ей мешал, но она смеялась только, говорила, что у тебя идеальный слух. Я так виноват, Егор. — У меня всё нормально сложилось, серьезно. Без наркоты и прочего, чего ты там боялся, хотя нет — с прочим всё сложно… Но учусь, где хотел, работа — мечта, но тебе сложно понять будет, как о таком мечтать можно, поэтому без подробностей, ладно? Отец усмехнулся печально: — Видишь, получается, я тебе только палки в колеса вставлял… Сын не ответил, молча смотрел на отца. Оба понимали, что правда очевидна обоим. — Что теперь об этом?.. — тихо произнес Егор, посмотрев на свою руку. — Но я рад, что хотя бы какое-то время так жил, некоторые до конца занимаются тем, что ненавидят. — Рука восстановится, — отец пересел на кровать, совсем рядом и слишком близко. Егор почувствовал запах его туалетной воды, и в сердце возникло ощущение старой забытой тревоги. — Ты не веришь мне, да? — Это привычка. — Понятно. Мне не веришь, врачу поверь. Он лучший травматолог, и он сказал, что все функции восстановятся, только придется потрудиться. Егор тяжело вздохнул, ничего не отрицая, как и не пытаясь сглаживать ситуацию неправдоподобными извинениями за недоверие. Он почувствовал широкую ладонь на своей спине, жар от которой прожигал футболку. Отец погладил слегка меж лопаток, а потом опустил руку на плечо сына и не особо смело притянул к себе. Егор не двигался, просто растерялся от неожиданного проявления чувств, он не мог вспомнить, когда последний раз отец вообще на него смотрел без раздражения, не то что обнимал. — Ты совсем не изменился, — проговорил тот тихо. — Только внешне немного. Характер прежний… Никогда не думал, что скажу это, но я очень рад, что ты остался собой, что я узнаю тебя, даже спустя несколько лет. Егор отстранился. Отец откашлялся. — Врач сказал, что к концу недели тебя можно забрать. — Куда? — не понял Егор. — Домой. — Домой? — Конечно. В твоей комнате всё, как раньше. Я ничего не менял. — А лечение? — Ну лечение — в гипсе ходить, каждую неделю рентген, спицы из пальцев извлекать не нужно, импланты из материала, который со временем сам рассасывается, но это только в пальцах, запястье скручено на болтах, остеосинтез там сложнее, их снимать будут приблизительно через шесть-восемь недель. — С каких пор такие познания в медицине? — Пока ты сюда летел, я из главного травматолога Москвы душу выбивал. Он мне рассказывал, как сейчас такие операции делаются и что для этого нужно. А потом уже из твоего лечащего. Перед выпиской он тебе сам всё объяснит. — Да я понял, что ещё операция. — Ещё… Что поделать, так нужно. Но ты не волнуйся… — Всё будет хорошо — ты говорил уже, все мне так говорят, — Егор посмотрел на отца, давая понять, что хочет закрыть болезненную тему и открыть другую: — Я знаю, что вы с мамой развелись. — Она приедет. Собиралась, во всяком случае, тебя повидать, когда я звонил ей, чтобы сообщить о том, что произошло. — А Крис? Как она? — Кристина в Москве, собирается замуж. Она тоже приедет, хотя не особо хочет пересекаться со мной. Приняла мамину сторону после развода, да и во время него. — Ты один живешь? — Да, поэтому тебе не придется к кому-то привыкать. Отец ошибался, Егор заново привыкал даже к воздуху этого города. К вещам, которые остались далеко в прошлом, например, к своей комнате он привыкать будет с большим трудом. Но он так долго пытался всё забыть, что воспоминания последних лет жизни в Москве пробуждали в нем лишь страдание и стыд. — Я хочу остаться в больнице. — Не понял? — удивился отец. — Не нужно меня забирать. Я не хочу туда. И вообще, дом у меня сейчас совершенно другой. — Егор почувствовал, что что-то грядет, как будто зловеще сгущаются тучи, и даже ощутил кожей первые раскаты гнева отца, пока еще не прогремевшие, но уже назревающие в атмосфере. Мужчина подошел к окну и, повернув ручку, открыл его. — Душно тут у тебя. Егор поправил горловину футболки и убрал за ухо длинную прядь. — В больнице долго оставаться не получится, а тебе надо где-то жить. Если ты не хочешь на Рублевку, можно снять гостиницу. Я допускаю, что ты не желаешь жить с кем-то, но я подумал, что провести время вместе нам будет полезно… Хотя ты прав — прошлого не вернешь. Хочешь оставаться на нейтральной территории, значит, будет так. К выписке решим, как поступить. Не думай пока об этом. Отец ушел явно подавленным, а Егор сделал вывод, что теперь эмоции родителя считать куда труднее, чем раньше, когда он был совсем непрошибаемым, черствым деспотом. Прошлое возвращать — неблагодарное дело, в этом он прав.       Стал ли Макс его прошлым, ведь теперь он его настоящий дом, после общения с отцом Егор почувствовал это более чем отчетливо. Но что будет, если и туда станет невозможно вернуться? Он потянулся к тумбочке, на которой рядом с новенькой коробкой лежал его исцарапанный Самсунг. Вставил в гнездо старую симку. Включил. На дисплее побежала полоса загрузки.