Случайный

— Эй. Егор приоткрыл глаза. Макс сидел напротив и поглаживал по щеке. — Вставай, ну ты даешь. Насыщенный запах мятной зубной пасты обжег кожу, это взбодрило. Сам не понимая, как вырубился вот так, сидя под дверью, Егор попытался встать. Противная боль в онемевших ногах растеклась колючей волной до самых бедер, он пошатнулся, тут же чувствуя на пояснице страхующую руку. — И кто из нас пил? Егор не ответил, с трудом переступая и борясь с новым приливом противных иголок в мышцах. После очередного неуверенного шага Вершин сжал его запястье и завел руку себе на плечо. Влажная кожа была спасительно прохладной и Егор прижался к нему ещё и щекой. — Потанцуем? — отшутился только. — Почему в кровать не лег? «Я не хочу без тебя», — первое что пришло на ум, но озвучивать не решился, поэтому тут же подобрал более нейтральное: «Я хотел убедиться, что с тобой всё в порядке». — Я не могу без тебя, — спутанность сознания сыграла подсознанию на руку. Замолчал, пытаясь придумать что-нибудь спасительное, но сразу бросил это дело — к чему отрицать, если чувство уже обрело словесную форму, а Макс… Он и так ведь всё чувствует, ну или должен, во всяком случае. Они остановились, неловкая тишина надвигалась угрожающе, а Вершин не хотел, чтобы им что-то угрожало. — Если я скажу, что… — К тому же… — вышло одновременно, — извини, продолжай, — уступил Егор. — Ты первый. — Что ты хотел сказать? — тихо, но твёрдо настоял, почему-то именно сейчас не решаясь на него смотреть. — Ты ведь знаешь, — Макс наблюдать за ним не стеснялся никогда, вот и сейчас в полумраке гостиной, до которой они добрели, считывал разрозненные эмоции, даже в профиль угадывалось смятение. — Знаю что? — Егор посмотрел все же прямо, будто набравшись смелости. А Макс понял, что кому-то очень важно, очень сильно важно, чтобы эти слова были произнесены вслух. Не выдерживая такого откровенного взгляда, Вершин наклонился и поцеловал приоткрытые губы, ловя неровное дыхание. Мысли потекли плавно, Егор отвечал на поцелуй, охотно принимая нежность, но протест в себе подавить не смог: — Ты же понимаешь, что это не ответ? Макс же к своему удовольствию впервые осознал, что этому гордому и с виду безразличному к признаниям цинику на самом деле очень важны те самые слова, как, вероятнее всего, подарки и другие банальные эквиваленты проявления чувств. Период романтики он всё-таки не перерос, как бы усиленно ни пытался демонстрировать обратное. Вершин провел аккуратно по плечам, задерживая ладони на шее, неохотно отстраняясь: — Если я скажу, что тоже не могу без тебя? И если ты сейчас скажешь, что это алкоголь во мне говорит, то я убью тебя. — Не скажу. — Вот и славно. Теперь спокойнее? — Значительно. — Как ноги? — Отпустило, кажется. Макс огляделся по сторонам: — Утром вызову профессиональную уборку. — В твоей комнате нужна особенно тщательная дезинфекция, если ты понимаешь, о чем я. — Там кто-то трахался? Серьезно? — Максу нравилось, как брезгливо искривились брови и тонкая переносица. — До этого вроде не дошло, но для меня разница невелика, — даже неподдельное отвращение на его живом лице Вершин находил соблазнительным. — Давай попробуем жить вместе. — Что вместе? Макс прочистил горло, притянул к себе и повторил увереннее: — Жить вместе. — Я не понимаю. — Ну, это очень просто — если ты не можешь без меня, а я без тебя, то выход только один, разве нет? Егор кивнул неуверенно, неуверенно улыбнулся сам себе. Молчание кольнуло в самое сердце: — Подумай, я серьезно, — Вершин разомкнул объятие и пошел в направлении спальни. — В любом случае сейчас с тебя кофе, с меня чистые простыни. Кофе всё еще был горячим, Егор достал колбу из кофеварки. Руки мелко дрожали, фарфоровые чашки, соприкасаясь, угрожающе позвякивали. Отставив всё в сторону, он присел на высокий крутящийся стул, ноги уже не заходились, но вот держать лучше не стали. «Как во сне», — мелькнула мысль. За окном все еще царила тьма, хотелось разглядеть город, но в оконном стекле он видел только своё нечеткое отражение. А потом увидел и Вершина, вставшего за спиной, и почувствовал осторожные руки на своих плечах. Макс молча наклонился, коснувшись губами его волос и прикрывая глаза, втянул запах. Он был уже в футболке — Егор видел в отражении — домашняя, немодная, с нечитаемым номером на груди. Его руки на плечах, напряженное лицо. — Если не решился, солги… Даже если на самом деле это будет просто одна ночь. Егор откинулся назад, смещая центр тяжести, опираясь спиной на его грудь. — Простыни я сменил. Завтра поедем, выберем новые. Егор усмехнулся: «Вершин это серьезно про простыни? Неужели думает, что в них всё дело?» — Хорошо. Купим. — И вещи заберешь с той квартиры, если нужно… — Макс. — Что? — Спасибо. Макс снова прижался губами к его макушке, прижал и к себе крепче, но теперь молчал дольше, и его молчание разрасталось по комнате, заполняя собой всё пространство, тишина становилась слишком громкой. Егор вспоминает, как на этой кухне они не могли подобрать слов, когда единственным связующим звеном между ними был только Платон, если не считать старых поблекших воспоминаний. Он помнит свет вытяжки, запах его сигарет, красивый праздничный торт и перевернутые вниз лицом рисунки. Макс казался тогда недостижимым, чужим… отцом, оставаясь при этом черно-белым, призрачным образом, сохранившим лишь горько-сладкий нервирующий вкус, это раздвоение сводило с ума. А Егору хотелось с самого начала сделать… Еще в тот вечер на этой кухне одолевало желание… Какое-то наваждение… Он перехватил его запястье на своей груди, развернул ладонь и коснулся губами — позволяя себе слабость, а именно сделал то, чего желал каждый раз, глядя на Макса — потерся щекой о его ладонь, прикрывая глаза и полностью накрывая ею своё лицо — будто погружение в нечто… в него. Сработало — это спасло бы и тогда, когда терпел крах, потому что спасало и сейчас. — Хорошо, давай попробуем, — ответил, сканируя Вершина больше не через отражение, теперь лишь физически. «Если это и ошибка, то уже только моя». *** Время замерло на двух ночи. Колдовство — ничего не скажешь. Минутная стрелка подсвеченного в темноте циферблата отказывалась ползти. Егор отмечал это медленное течение времени, всякий раз открывая глаза, словно выныривая, и закрывал их вновь, погружаясь обратно, чтобы быть с ним еще и на той стороне, где времени нет совсем. Ночь не оставляла вариантов. А Макс был осторожен, он всё помнил, чувствовал и не спешил, ведь от него больше не бежали, и сила его убеждений уже ни на что не влияла. В этот раз было иначе, всё неуловимо изменилось, словно Егор по-настоящему допустил его только сейчас. Узкие колени то сжимали сильнее, то расслабленно отпускали. Егор целовал, почти не размыкая ресниц, и все время проглаживал спину, плотно вдавливая ладони или невесомо касаясь кончиками пальцев. Шептал какой-то неосознанный милый бред, и эта его непривычная откровенность заставляла сердце сжиматься. Не осталось никаких «но», Егор будто уничтожил все защитные обереги. В памяти снова и снова всплывало его согласие, обдуманное и честное, и то, как потом они целовались, будто плотину прорвало. Хотелось плакать и смеяться одновременно, а если быть до конца честным, Максу хотелось выть по-волчьи — так сильно неизвестное пойманное на кухне нечто распирало грудь. Но фоновым режимом работал контроль, и по Егору было видно, как сильно ему нравится знакомство с этой новой вымученной вершинской нежностью. Без слов, лишь действием давая понять, чтобы остановился, Егор перевернулся на живот, прогибаясь в пояснице. Колени сильнее упирались в постель, пока Макс занимал своё место внутри. И заполнив собой, осторожно придерживая за бедра, все так же неспешно продолжил трахать, казалось, в самую душу. *** Позвонок за позвонком — острые выступы под пальцами. В голубовато-сером свете кожа бледнее — чистая матовая гладь. Слегка завивающиеся полукольца волос на шее. Обняв свои колени и сложив на них голову, Егор дышит временем между ночью и рассветом. Пальцев мало, Макс губами касается поясницы, а потом и каждого позвонка, вплоть до шейного седьмого. Сколько раз он его трогал этой ночью, где только ни целовал, руки помнят контуры тела, и Макс живет этими воспоминаниями. — Твоя красота пробивает душу насквозь, — Вершин говорит хрипло, вкрадчиво, его голос запускает по коже горячую волну, зарождающуюся вихрем в животе. Это не бабочки, это стаи больших белых птиц. Егор повел плечами, улыбаясь. — Сейчас я понимаю, зачем тогда не спрыгнул. Макс не понял, точнее предпочел поверить в то, что не понимает. На самом же деле озноб прошиб как раз таки от понимания. Он сжал плечо с выпирающей на нём косточкой и притянул к себе Егора, крепко обнял: — Если трудно, не надо. — Я люблю тебя, Вершин. — Детка… — Поэтому хочу, чтобы ты знал… Ты должен знать. — Тогда расскажи мне.