Случайный

Егор открыл глаза. Слабо понимая, где находится, осмотрелся. Попытка встать закончилась, едва начавшись — первые движения вызвали тупую боль в пояснице и ниже, с ней вернулись воспоминания, почти все, только он так и не вспомнил, как заснул. Из-за плотных штор сложно было угадать время суток, сил думать о последствиях, тем более планировать новый ход банально не было, единственное чего хотелось, так это в душ, но светить лицом после… Стены в доме кирпичные, но и связки у Егора сильные, всё же над его голосом трудятся профессионалы. Зажмурился, кусая губы — «не думать, не думать, не думать…». Он приподнялся, вновь пытаясь сесть, но быстро опустился обратно. Вопрос, который все это время маячил на периферии, возник в прожекторе сознания: «Где, собственно, этот… Макс, в общем»? Копаться в себе не хотелось, но и не анализировать тоже не получалось. Анализ увенчался выводом о том, что, кроме футболки с разорванным воротом, на теле ничего больше и нет. Егор пошарил рукой по тумбочке — телефона тоже не было, а кажется, он его выкладывал, но вот куда? Если бы он не свесился с кровати в поисках гаджета, то услышал, как открылась дверь, а так он только увидел ноги в домашних тапочках. Без палева и резких движений полулег обратно. — Что-то потерял? — Макс с интересом наблюдал за ним. — Я вчера оставлял… — он снова провел рукой по тумбочке, — телефон здесь… вроде. Скептически изогнув бровь, Вершин подошел к шкафу, из которого Лия накануне доставала вещи. — Он звонил долго, ты спал, — телефон пролетел половину комнаты и чудом застрял в раскрытой пятерне Егора. Макс сел в своё любимое кресло и залип в безграничный монитор смарта, пока Златопольский, разблокировав свой, узнавал, что на дворе уже 20:37 четырнадцатого января. Он посмотрел на Макса: — Почему не разбудил? Проспать всю световую часть дня в чужом доме — как-то не очень вежливо, да и вообще непривычно, но было что-то, куда важнее потерянного времени, и подсознание Егора уже успело оценить тяжесть последствий этого «чего-то». Девять пропущенных от Симона и четыре сообщения в мессенджере. Стало понятно от кого именно Макс оберегал его сон. «Куда пропал? Ты в городе, я прилетаю завтра», и еще несколько несерьезных обидок по поводу зазнайства и высокомерия рок-н-ролльщика. — Где мои вещи? — Егор осторожно ощупал фигуру Вершина взглядом, пытаясь уловить настрой. Макс молча перевел взгляд на второе кресло, стоявшее через столик, на подлокотнике которого Егор узнал старые спортивные брюки, доставшиеся ему по наследству. — Уже половина девятого. Почему не разбудил? — повторил он. — Хотелось дать тебе отдохнуть… после. Мне показалось, ты устал, — не отрывая взгляда от телефона, проговорил Максим, не позволяя себя считать. — Всё равно нужно было сказать. — А куда торопиться? Дороги заметены. К ночи расчистили бы. Объяснять, что он не чувствует себя в безопасности в этом месте, Егор посчитал лишним, поэтому просто промолчал. — Напиши ему, что завтра наверняка будешь дома, пусть не волнуется, — настала очередь Вершина зондировать почву. Егор вспыхнул, кожа на всём теле буквально запылала, но он не понимал, что именно его выбесило, точнее, не смог сосчитать все причины. — Я не читал сообщения, — увидев бурю во взгляде, пояснил Макс, — просто видел, что он звонил. Много раз. — Буря стала только темнее. — Он и мне звонит тоже. Надеюсь, вас не связывают слишком серьезные отношения, потому что он как бы… «не освободился от меня», если вообще верить его словам. И если ты действительно серьезно к нему, то… — То есть, по-твоему, «я серьёзно к нему», но при этом сплю с тобой? — То есть у вас не серьёзно? — Макс насторожился. Егор, пришпиленный его взглядом, не понимал, какой именно ответ от него хотят услышать. Из всего водоворота мыслей не получалось выудить верную. Да и что верно в их исключительном случае? Услышав в его молчании лишь одно мучение, Макс сжалился: — Можешь не отвечать. Не скажу, что мне безразлично, но и не скажу, что особо важно, кто вы друг другу. — Хотел сгладить углы, но выходило только хуже. — Главное, что он ко мне больше не имеет никакого отношения, кроме, возможно, профессионального.— Намного хуже. Буря разрасталась, заполняя комнату. — Надеюсь, у тебя всё в порядке… с ним… или, возможно, ещё с кем-то. — Макс будто со стороны слышал, как тупит, будто кто-то совершенно недружественно настроенный заставлял говорить все эти двусмысленности. Мешало быть искренним недоверие, он и сам опасался услышать от Егора нечто категоричное, непреклонное и необратимое, поэтому и свои ответы выстраивал, как по тонкому льду. Правда за счёт собственного достоинства — это далеко не про Вершина. — Я спрятал телефон, чтобы тебя не разбудил вызов, ничего больше, — вывернул на твердый путь Макс, сразу чувствуя, как стена между ними стала выше. Внутри что-то надорвалось, Егор не поверил бы, скажи Макс всё то же самое в прямом отрицании, но высказанное с безразличием и какой-то непринужденной игривостью объяснение звучало более чем правдоподобно. Не хотел верить, что после всего, что было ночью, Максу на него насрать, но, в принципе, выходило логично. Ведь если разобраться, то раньше Вершина не отпускало чувство незавершенности, а теперь, добившись близости, он, кажется, успокоился. Успокоился, поимев так, как хотелось изначально, вызвав нужные эмоции, найдя отзывчивость, добившись… Только чего? Чего он хотел добиться от пытающегося отделаться от него малой кровью парня? Неужели не понял, не чувствовал, как тяжело ему даётся их близость? Неужели ради собственного раздразненного любопытства можно вот так играть с человеком? От этой вершинской внешней незамороченности внутри начало зарождаться чувство вины и ощущение полнейшего морального падения. Метафорические крылья складывались, облетая. Сколько еще он будет себя предавать ради таких… вершиных? Превозмогая дискомфорт, Егор медленно встал с кровати и пошел за вещами как был, в одной футболке, с достоинством игнорируя пристальный взгляд Макса, застывший в районе низа его живота. — Ты хромаешь, — констатировала «сочувствующая» сторона, не спеша отводить взгляд. Повернувшись спиной, демонстрируя во всей красе еще и голый зад, Егор сел в кресло, тут же горько жалея о непродуманности и резкости собственных действий. Зажмурившись, закусил губу, сводя колени, заваливаясь на подлокотник. Пришла очередь Макса прочищать горло: — В ванной в аптечке мазь есть, с охлаждающим эффектом, только срок годности… посмотреть надо, — он отложил телефон. Егор в ответ закивал, сложив пальцы в жесте «Ок», все еще не в силах произнести что-то членораздельное. — Лия спрашивала, ты к ужину спустишься? Продышавшись, Егор ответил севшим голосом:  — Не готов я сейчас что-то к общению. Мне бы в душ для начала, — и распахнув округлившиеся глаза, попросил с надеждой, — и мазь… ту… самую. Макс отвел взгляд, уголки губ поползли вверх. — Что смешного? — Егор напрягся. — Проктоседил. — Проктоседил? — Мазь — проктоседил называется. — А ржешь чего? — Ничего. Пошли, я провожу, на этаже есть ванная. — Я серьезно, что смешного? — Егор пошел за ним к выходу, все так же прихрамывая. — Максим! Он обернулся: — Прикройся чем-нибудь уже, в доме полно народа. Егор посмотрел на свои ноги, потом на кресло — в штаны влезать совершенно не хотелось. — Может, никто не встретится? — Прикалываешься? — закатив глаза, Макс направился к шкафу, открыл и начал в нем рыться, периодически поглядывая на маленькую бледную задницу и стройные бедра. Полуголый Егор, стоявший посреди комнаты, переминаясь с ноги на ногу, почему-то жутко раздражал. И Макс начал понимать, что бесит его в этой ситуации полное отсутствие смущения. Егор блефовал или реально вышел бы в таком виде? Протест, манипуляция, открытое неуважение? Всё вместе? Возможно, пытается задеть безразличием или, напротив, провоцирует, привлекая внимание? Обернув полотенце вокруг его бедер, Вершин, наконец, позволил им выйти. *** Вода усилила кровообращение и обострила боль. Всякое бывало — все же у рок-н-ролльщика в Питере жизнь насыщенная, но так болело впервые. Чувство юмора подводило, и хотелось реально приложить лед к заднице, чтобы хоть как-то унять выжигающую пульсацию. Егор открыл створку душа и неожиданно для себя уперся взглядом в Макса, сидевшего на закрытом крышкой унитазе и читавшего Elle выпуска 2008 года. — Давно здесь? — Не уходил вообще-то. Егор безразлично кивнул. Высушив волосы полотенцем и повесив его себе на плечи, открыл шкафчик, расположенный над раковиной. Максим отложил журнал. — Что, так сильно болит? — У тебя детектор? — Ты дерганный. — Какой ты внимательный. — Крови не было? Егор, проигнорировав, молча продолжил обыск. Вершин выдвинул ящик под раковиной и достал препарат. — А сразу сказать нельзя было? — хлопнула дверца, зеркало на створке жалобно задребезжало. — Так ты не спрашивал, — Максим сжав тюбик в руке, отдавать его не торопился. — Мне сейчас нужнее, не находишь? — Егор качнул раскрытой ладонью. — Давай, я посмотрю? — было даже забавно наблюдать, как на бледных щеках расцветают красные пятна. — Совсем больной? — Потому что помочь хочу? — Помоги кому-нибудь, кто оценит. — Сам посуди, чего я там не видел? — Отвали. — Егор, не валяй дурака, я же вижу, так не должно быть. — Опытный Каа. — Опытней тебя во всяком случае. Давай… — Макс встал рядом. — Только руки помою. Егор не особо возражал. Все же дискомфорт был сильный, а кроме Макса с таким вопросом идти было действительно не к кому. Он молча развернулся спиной, упираясь руками в раковину, слегка прогнулся в пояснице. Макс от комментариев воздержался, понимая, что раз Егор идет на такие жертвы, значит, действительно есть повод для беспокойства. Ответственность давила, всё же впервые Вершин так явно сталкивался с последствиями своей несдержанности. Егор шикнул, прикусывая собственное плечо, когда Макс слега коснулся припухшего отверстия смазанным гелем пальцем. От мыслей, что с ним делают и каково при этом Вершину, Егор предпочел абстрагироваться. — Обезболит, потерпи немного, — через зеркало на шкафчике Макс наблюдал, как кривятся тонкие черты, и снова начинал возбуждаться. «Больной, ей-богу», — подумал, но корить себя всерьез — не корил. — Почему болит так? — Егор нашел его взгляд в зеркале, благо это было несложно, Макс даже не скрывал, что наблюдает за ним. Прежде чем ответить, тяжело сглотнул — движение кадыка от внимательных зеленых глаз не ускользнуло. — Если слизистая травмирована, то незначительно, крови нет, — констатировал тихо. Егор с облегчением выдохнул, почувствовав, как из него наконец выскальзывает палец. — Резко не садись, осторожно вставай, заживет быстро, главное… — Без смазки никому не давать, — не удержался потерпевший от самоиронии. Макс недовольно изогнул губы, с трудом воздерживаясь от комментариев, продолжал гипнотизировать через зеркало, пока Егор не отвел взгляд, понимая на клеточном уровне, насколько Вершин не оценил шутку. Бесится, но не отходит, всё смотрит на тонкую линию бровей и опущенные ресницы, пытаясь заставить себя относиться легче к этому… к сказанному. Пытается задержать взгляд на чём-нибудь, только бы отпустило, только бы не разнести к чертям зеркало. Капля воды, стекая вдоль позвоночника, завладевая вниманием, исчезла на коже совсем голого Егора. Егора, всё ещё стоявшего спиной, не поднимающего глаз и не понимающего, что делать дальше. Макс от него такого… неловко сжимающего пальцы на собственном плече, лишь ярче ощутил, как попал: — Прости, — прижался губами к шее, больше не выдерживая обличающей тишины, прикрыл глаза, пропуская момент, когда отчетливо на обнаженной коже проступили мурашки. — Я не хотел, — совсем тихо, настолько, что понимание того, что произнес вслух, приходит от соприкосновения губ с кожей. — Не хочу, чтобы тебе было плохо из-за меня и чтобы… — ещё тише, будто, если сам себя услышит, спугнет сон, в котором Егор, совершенно перед ним беззащитный, даёт шанс барьеру исчезнуть, — …не хочу, чтобы Симон тебя касался. Ненавижу его. И он, то ли от сказанного, то ли больше сам не выдерживая такой близости, склоняет голову ниже, будто прячась, будто прячась в себя или в Макса. Пальцы невесомо и невольно коснулись гладкой ягодицы, поднялись выше, к пояснице, рисуя невидимую тонкую линию по позвоночнику, замерли в нерешимости. Егор дышать уже не может, от возбуждения пульсирует в висках, он ждет, но ничего не происходит. Сжимая края раковины, жмурится, чтобы не видеть себя в зеркале, но тут же открывает глаза. Смотрит на чужие пальцы на своём плече, а потом чувствует их в волосах. Макс склонился, лица не видно. Плечо обтянуто черной футболкой, кожа на напряженном предплечье золотистая в мягком освещении, Егор знает, как быстро она впитывает солнце, какой загорелой становится, когда Макс счастлив. В Питере он всегда бледный, будто нет счастья, а ведь он для него создан. Так странно… Внутри обрывается струна, в голове её звон, Егор понимает, что крыть ему больше нечем, стены давят, так нельзя. Больше невозможно заглушать собственные мысли. Добровольно оставаться слепым, будто красть у себя. И всё равно слишком сложно открыто посмотреть на Макса. Увидеть в нём то, во что отказывался верить — небезразличие. У Егора с определенного момента пунктик — никогда не быть дураком в собственных глазах, от того и проблемы с доверием, но винить себя за это он не может.  — Мне важно… Услышь, — а он не сдаётся, этот Вершин. Трогает осторожно уже контур лица, подбираясь к губам, смотрящего внутрь себя Егора. — Важно всё. Всё… Егор… Почему-то ты, сука, стал самым важным, и это не проходит. Егор поворачивается и смотрит, смотрит, смотрит в глаза, больше не стесняясь эрекции, жадно изучает черты, наслаждаясь глубоким голубым цветом радужки, больше не запрещая себе видеть его красоту, прикасаться разумом к ней, всё ещё опасаясь привыкнуть, но уже без отрицания, не слепо сквозь Макса, а на него — в глаза, на губы, пальцами по коже с осторожностью, мягко, как с пламенем, рискуя обжечься. Насмотревшись, прикрыл веки, будто запоминая всё, что увидел. На ощупь губами — подбородок, уголок рта, губы. В темноте поцелуй только ярче, кожа горит, будто на неё переходит Максов огонь, его мягкое пламя. Его пальцы давно в волосах, ладонь на затылке — уверенно, но не слишком. На черной футболке влажные следы, голый Егор, впервые целующий сам, больше не хочет смотреть, будто и так уже увидел слишком многое. А Вершину понравился этот взгляд — собственнический, претендующий, честный. Он бы многое отдал, чтобы Егор так всегда на него смотрел. Обнаженный, гибкий, а Максу одежда мешает, душит, и снять бы всё, но смысл? Твердый член вжимается в бедро, хочется чувствовать кожей. Пар не развеялся, трудно дышать. Егор уже откровенно толкается в зажатый чужой кулак, стонет и цепляется в плечи, комкая мягкую ткань. И Макс почти жалеет, что переусердствовал ночью — пальцы сами тянутся вниз, только поглаживают слегка и лучше бы вообще убрать руки, но он не может его не касаться так, не трогать голого, доступного и снова запретного. Егор насадился все же в порыве, почти на фалангу, не чувствуя боли, а может, её и желая. Внутренний контроль сработал — ладонь переместилась на поясницу. Затыкая поцелуем откровенное возмущение, Вершин начал лишь интенсивнее работать кулаком, насильно заставляя кончить. — Что ты делаешь? — прошептал Макс, перехватывая его за плечи и прислоняя спиной к стене. И уже заглядывая в глаза: — Что же ты, блядь, делаешь? Я себя едва контролирую, а ты откровенно нарываешься. Егор промолчал о том, что Вершин угадал его кредо по жизни: — Да кому он нужен, этот контроль… — Внимание рассеивалось вместе с паром. Егор терял интерес к словам, отказываясь слушать, лез целоваться, а Макс подумал, что не к добру. Не к добру он видит это снова. Перехватил подбородок, чтобы зафиксировать и рассмотреть лучше то, что уже не надеялся увидеть. Но Егор улыбался, больше не ускользая. Улыбался беззастенчиво, искренне, не догадываясь ни на йоту, что для Макса значит его улыбка. Вершин задним умом пожалел, что не взял телефон, руки чесались запечатлеть доказательство того, что Егор всё ещё способен на счастье. — Ты — безумие, — прошептал, целуя. — Больное и заразное. Он на пробу проверил через плотную ткань штанов — как и подозревал, член у Макса всё еще был в боевой готовности. Пальцами под резинку — быстро и смело, обжигаясь об кожу, возбуждаясь по новой. Уверенность движений и твердость хвата не оставили вариантов — Макс понял, что кончает от одних прикосновений, план поставить Егора на колени с треском проваливался. Он развернул его быстро лицом к стене. Ставшие неловкими руки соскальзывали с влажного кафеля, пока Вершин вцепившись мертвой хваткой в бедро, кончал на приоткрытую, блестящую дырку, кусая губы, чтобы не толкнуться, прикасаясь, нажимая, но оставаясь снаружи, пока не выплеснул всё полностью, опустошаясь и незаметно утрачивая связь с собой, как и ощущение реальности. Был душ, только теперь на двоих. Как в бреду губы, укусы и поцелуи — он не знал, как ещё его пометить. После снова лечил, привыкая думать и говорить с перманентной эрекцией. В реальность вернуло признание: — Я есть хочу. Прикинув в уме, сколько Егор может обходиться без еды, Макс невольно ужаснулся — он бы на его месте уже давно пребывал в гипогликемической коме. — Одевайся быстро и спускайся вниз. — Умру от истощения, но на глаза никому не покажусь. — Прикалываешься? — Как-то не до шуток, если честно. — Переживаешь, что они подумают? — Мы громко? — начал осторожно. — Послушай. Никто ничего не слышал, Лия бы не смогла промолчать… Егор шумно выдохнул. — Но тем не менее, что мы… что между нами… — Скрыть не получилось. — Ты же остался на ночь… — Не только поэтому. — Потому, что вернул меня? — Лия сказала, что я смотрю на тебя так, что всё сразу понятно. — Ей понятно или всем? — Я не уточнял. — Вот черт. — Тебе стыдно? — Как иначе, когда кто-то понимает? — Ты слишком молод. Дальше будет проще. — Не знаю… — Зато знаю я, — Макс провел по его всё ещё голым плечам. — Тебя всё равно никто не будет доставать вопросами, они просто рады, что с тобой всё в порядке. — Я не хочу спускаться. — Я понял. — Просто не могу сейчас. — Не мучай себя. Жди в комнате, я быстро. Егор прижался губами к небритой щеке. В этом благодарном порыве художественный ум Вершина разглядел непреодолимые световые мили, которые они проделали навстречу друг к другу запертые в ванной.