Случайный

У Казанского собора, припарковавшись, Макс заглушил мотор. — Точно уверены, что хотите пойти? — откровенно не хотелось показывать свою теперешнюю жизнь именно этому человеку, человеку, который когда-то слишком высоко тебя оценил. Егор чувствовал себя так, будто на него возложили большие надежды, а он их не то что не оправдал, а ушел в минус от первоначального состояния. И вроде бы должно быть похуй на мнение случайного почти незнакомца, учитывая тот путь, который Егор прошел ради той жизни, которой он живет, но не было, ему не было похуй, и в случае с отцом Платона это начинало напрягать. — Конечно, я сто лет не слушал уличных музыкантов. Егор откровенно заржал, ускоряя шаг. Где андеграунд и где Макс в своём кашемировом пальто, с «вольво» наперевес и дизайнерски обустроенной квартирой в самом центре центра. Здесь в анамнезе испорченность интеллекта попсой, усугубленная принадлежностью к богеме. «Мой рок-н-ролл — это не цель и даже не средство» слышалось уже четко с другой стороны Невского, гитара, ударные и скрипка. Егор был на низком старте, чтобы преодолеть портал в виде проезжей части между мирами и вернуться, точнее, слиться со своим. Платон, ожидая неторопливо шествующего отца, оторвался от наставника, который перебегал дорогу в десяти метрах от пешеходного, наплевав на сигналы и мат из окон машин. У дома Зингера, сидя прямо на поребрике, Руслан настраивал акустическую гитару. Взвинченный, как ветер с Невы, Егор ворвался очень кстати, от его появления публика, состоящая в основном из девчонок и заинтересовавшихся прохожих, мягко сказать, оживилась. Четко Егор среди визга из первых самых преданных рядов слышал свое имя, что не могло не вскипятить кровь за доли секунды. Илья — второй вокалист и лучший друг — заканчивающий с чичеринским «Рок-н-роллом», демонстрировал ему красноречивый фак. Очевидно, в знак приветствия Егор ответил тем же, в полном восторге от того, сколько же сегодня пришло их послушать. Не зря торопился. Готовясь к своему выходу, солист забрал у Руслана гитару, скинув рюкзак, достал медиатор и пачку сигарет, закурил, понимая, что вот это… это и есть его блаженство, предназначение, смысл и суть. В первом ряду увидел его лицо — Макс не смотрел на всех, не оценивал происходящее, он наблюдал за ним, поставив восхищенного Платона впереди себя, положив руки ему на плечи. Макс наблюдал, Егор затянулся впервые с начала вечера, не отводя и не пряча взгляд, позволил себе, ощутив лишь сейчас полную безопасность, наконец, рассмотреть его. Кто кого гипнотизирует? В своей среде Егор не боялся играть в гляделки, в своей среде он не боялся ничего, он мог летать здесь, что уж говорить про неприлично долгий взгляд на мужика из прошлого. Очень значимого в какой-то момент жизни мужика, давшему ему толчок к его реальности, но из прошлого. А прошлое — мертво, стоит взойти солнцу нового дня. Егор успел усвоить этот урок. И курил, и молчал, и смотрел, больше не пряча взгляд, смакуя щемящее чувство, сейчас дарившее вдохновение, сейчас, когда он сильный, это было не больно — пропустить через себя эти воспоминания снова, пропустить через себя его взгляд. Толчок в спину, тяжесть на шее, мягкие ладошки закрывают глаза, между длинными резными пальцами дымится сигарета. Без слов он развернулся, уже точно зная, кто. Она улыбалась, оттаскивая его в сторону от пиздящего что-то умное и даже философское в микрофон Ильи. Она улыбалась и, разомкнув губы, почти детским голосом сказала грубые слова: — Что, блять, с тобой всегда не так? И, блять, что с твоим лицом? На таком подъёме он просто не мог адекватно ответить. — Привет, детка, — улыбаясь, как выпускник специнтерната, убрал розовые пряди с ее лица и, затаскивая на себя, поцеловал горькие от никотина, но сладкие от колы губы. Наблюдая, как тонкие пальцы вплетаются в темные кольца волос, как широкие плечи закрывают от всего мира розововолосую куклу, под аккорды «Sweet dreams» Макс услышал: — Мы же останемся подольше, пап? Здесь так круто. — Останемся, если хочешь, — Макс улыбнулся милому «пап», крепче перехватывая плечи Платона, не отводя взгляда от худых ног в черных рваных скинни, обвившихся вокруг Егора. Он держал ее под задницу на весу и целовал теперь, сам прислонившись спиной к стене. Макс грешным делом подумал о том, что за последние лет двадцать испытывает вполне конкретную и стойкую неприязнь к девчонке-подростку. Находить в себе подобное было даже забавно. Они сосались, пока не кончилась песня, пока второй вокалист не подошел и уже силком не оттащил девицу от взвинченного Егора, забирая друга себе. — Снова мешает ему выступать. Максу показалось, что он ослышался. — Что? Ты ее знаешь? — Да, это Марика, девушка Егора. Она всегда его так… отвлекает. Немного перекосило от таких подробностей из уст семилетнего.  — Илью она бесит. — Илью? — Тот, кто его отвел. Это Илья, второй вокалист. — Ты знаешь их всех? — Да, на ударных Матвей, скрипач — Руслан, но он у них еще и басист. Илья — вокалист и гитарист, а вот Егор всё может, — и дальше с самой настоящей гордостью: — ударные, клавишные, струнные, на всем играет, ещё и вокал уникальный,  — это была самая настоящая страсть в голосе его сына, из которой рождаются мечты. — И часто он тебя с собой берет? — Нет, на стрите вот второй раз. На репетициях чаще бываю, они же днем… — Это вместо игры на скрипке? Платон развернулся, понимая, что слишком разоткровенничался и сболтнул лишнего. — Я там тоже занимаюсь, когда они репетируют. Только маме не говори. А то у Егора проблемы будут. — А у тебя, значит, нет?  Сын лишь пожал плечами. — Понятно, за себя не страшно, а друга подставить боишься, — Максу нравился такой ход мыслей ещё в совсем маленькой голове. — Маме не скажу, если меня предупреждать будешь о ваших репетициях. — Обещаю. У микрофона замаячил встрепанный, убирающий под бейсболку непослушные волосы Егор. Он взял первые аккорды, а потом и первые ноты. На мостовой повисла почти мёртвая тишина, если не считать звук проезжающих машин. Макс никогда не был фанатом Limp Bizkit, но «Behind blue eyes» узнал сразу. Спустя первый куплет, он провалился в кокон, как и вся толпа, завороженная щемящим расщеплением голоса Егора на высоких нотах. Вершин подпевал, сам того не понимая, зная чётко теперь только то, что он ему нужен, очень нужен, такой, как есть — в вытраханных кроссах, в совсем не специально и некрасиво рваных джинсах, курящим две за раз, с той телкой в анамнезе, как и печалью во взгляде. И это не для фотосета, не для искусства в целом, творчества в частности и тем более не для публики, потому что слишком личное.