Случайный

Чай остыл, сигарета истлела. Вечер давно наступил. Егор зашел в кухню, отец Платона сидел за столом и под светом от вытяжки рисовал что-то на белых листах формата А4. Увидев Егора, медленно откинулся на спинку стула. — Мне пора, — сказал парень, с интересом косясь на праздничный торт. Макс поборол в себе желание поговорить о прошлом, сказать, что помнит, что узнал. Сейчас в его доме с учителем его сына это казалось совершенно неуместно. Возможно, Егор сам считал так же, а возможно, решил поиграть в амнезию по другой причине. С этим следовало разобраться, но Макс не хотел торопиться, особенно учитывая теперешний статус Егора в их семье. Переворачивая рисунок за рисунком вниз лицом, Вершин встал из-за стола и подошел ближе, рассматривая теперь внимательнее: кожа бледнее, скулы острее, взгляд смелее и тревожнее. — Как позанимались? — Платон сегодня старался больше обычного, может быть… ваше… — Егор запнулся, Макс ухмыльнулся, значит, всё помнит, и кто из них теперь дурак? — Думаю, ваше присутствие повлияло. — Было отчетливо слышно, когда ты играешь, когда он. — Скоро будет чище, пьеса новая. Он многие вещи играет сносно, сложные вещи. Дверь скрипнула. Платон показался на пороге спальни, затем и кухни, точно так же, как и Егор, посмотрел на торт, только дольше задерживая взгляд. — Ого, это мне? — Конечно. — А Егор? Макс, поставив чайник, развернулся у плиты, вопросительно посмотрел на учителя. — Мне пора… — сказал тот, уже держа в руках куртку. Потухший взгляд мальчишки неприятно кольнул. Егор прекрасно понимал, как чувствует себя подопечный, его неудобство и страх перед встречей с отцом, они говорили об этом всю дорогу из школы и в кафе перед английским, Платон обмолвился, что «даже маме он в этом не признавался». — Мне правда пора, я очень сильно опаздываю, ты же знаешь, — обратился он к Платону совсем не как к ребенку. — Знаю. Стрит. — Вот именно. Я репетицию и так пропустил. Платон виновато опустил глаза, Егор, извиняясь, потрепал его по волосам. Теперь пришла очередь Максима решать неразрешимое: — Что есть стрит? — Егор играет… у него группа своя. — Серьезно? — Да, это вкратце если, — сказал сам Егор, не желая развивать темы. — Где выступаешь? — Сегодня Набережная канала Грибоедова. — Прям на набережной? — Прям на ней. Поэтому и стрит. Почувствовав, что уточнения ни к чему хорошему не приведут, Макс озвучил, наконец, предложение: — Я тебя отвезу, если останешься на чай. Вмиг вспыхнувшую радость в глазах Платона заметили оба. — Мы тебя отвезем, — добавил Макс, — заодно и стрит посмотрим. — Соглашайся, — Платон горячо сжал его руку, окрыленный предложением отца. Егор, понимая, что его обложили со всех сторон, позволил увести себя к столу. От мысли, что Максим увидит дело всей его жизни, стало не по себе. Но отговаривать он не пытался, совершенно точно не желая заострять лишнее внимание на роде своей настоящей деятельности. Макс наблюдал за сыном, уплетающим торт, и на душе теплело, страшные мысли, которыми он вымучил себя за последние несколько часов ожидания, понемногу развеивались. Не ускользнуло и то, что в присутствии Егора Платон вел себя куда раскрепощеннее, что нехорошо цепляло родительские чувства. Как же — отец для мальчика в идеале — пример, эталон, уровень, в их же случае его единственный наследник учился жизни у прихиппованного неформала с сомнительными идеалами и непонятным образом жизни. Макс ругал себя за ханжество, он сам далек от стереотипов, но если выбирать между ним и Егором, плюс, естественно, на стороне первого. Макс хотя бы построил завидную карьеру, которая приносила немалые деньги, а Платон влюблёнными глазами смотрел лишь на Егора… С которым без слов все понятно, и очевидно, что траблы здесь во всех сферах, судя по вытраханным кроссовкам, стоящим сейчас у порога  — финансовая не исключение. Хотя тогда, летом две тысячи четырнадцатого парень произвел, мягко говоря, противоположное впечатление. Учитывая курорт, на котором они познакомились, Макс готов был дать руку на отсечение, что Егор — начинающая модель брендового агентства, ну или сын/любовник сильного мира сего. Егор незаметно поглядывал на часы, пока Платон рассказывал впечатления о школе, понравившихся предметах, первых друзьях. Вопрос о работе отца стал хорошим знаком преодоления преград. Егор улыбался краешком губ, понимая, что начало положено, и завтра дорога домой будет менее нервная. А Платон куда с большей уверенностью будет оставаться с Максом наедине, ведь сейчас он проявляет живой интерес к личности отца и тянется к общению. Егор думал о том, что разгрузится сам, и уже видел, как перекладывает часть своих функций на вновь обретенный субъект отношений. Платон рассказывал о первой учительнице, Егор улыбался своим надеждам, Макс смотрел на Егора. — Уличный музыкант, значит? — спросил Вершин, когда за столом повисло молчание, а Платон уделил должное внимание своему все еще большому куску. — В основном. — Учишься? — В «кульке»*. — То есть профессиональный музыкант? — И вокалист. — Нравится? Егор искривил рот в подобие улыбки, опустив ресницы, вспоминая, чего ему стоила эта мечта: — Более чем. Макс заметил некую скованность в ответах на банальные вопросы. Заметил и очередной брошенный на несчастный треснувший дисплей смарта взгляд. — Полагаю, нам пора? Егор скользнул взглядом по лицу Макса, не рассчитывая на понимание. Уголки губ дрогнули в благодарной полуулыбке, а Макс подумал о том, что тот еще ни разу за сегодня по-настоящему так и не улыбнулся — всё какие-то с двойным смыслом ухмылки, то виноватые ужимки, замороженные движения — невнятные реакции, если в общем. От таких перемен в человеке веяло демонизмом. Макс ненароком подумал о двойниках и даже о брате-близнеце, только вот имя было тем самым, а мимика и артикуляция все же слишком уникальными, чтобы спутать. От напоминания о перспективе вечерней вылазки во взрослый мир с отцом и Егором у Платона с новой силой загорелись глаза, но воспитание взяло верх. Мальчик, поблагодарив за торт, взял опустевшую тарелку и понес ее к раковине, включил воду, намереваясь помыть. Макс не удержался, притянул к себе сына и, что было сил, обнял, целуя в макушку, запах волос вскрыл все старые раны, Макс зажмурился, унимая эмоции и подступившие слезы. — Кого так хорошо мама воспитала? Платон сути эмоционального всплеска не понял, но нежность принял и к отцу прижался. — Оставь свою тарелку и беги обуваться. Егору было неловко, но глаз он не отвел, а наоборот, всматривался в каждое движение рук, вслушивался в тембр голоса, его поймали в ловушку, он нехотя вспоминал о своем.