Случайный

Макс делать ничего не мог, нужно было разобрать вещи, распаковать и наладить оборудование, а он сидел на диване в гостиной и втыкал в изображение без звука на широком мониторе настенной плазмы. Сосредоточенности хватило лишь на то, чтобы заказать из ресторана еду, выбрав более-менее пригодное для детей меню. Зачем-то заказал еще и торт, а к нему и кенди бар. Глупо это — он понимал, что никакие конфеты, игрушки и сладости не способны растворить тот барьер между ним и сыном, который нужно будет преодолеть сегодня, здесь и… Звонок в дверь вырвал из воронки параноидального прокручивания одной и той же мысли, название которой: «Ну, что я за отец такой?» Макс пошел открывать, неосознанно разглаживая несуществующие складки на белой футболке. Была, конечно, мысль надеть пиджак, но Вершин все еще себя уважал и опускаться до откровенного бреда по завоеванию сердца сына не собирался. Дверь открыл, не глядя в глазок. На пороге двое. По высокому взгляд скользнул ровно до подбородка. Мелкий же приковал внимание надолго. Комкая шапку с большим помпоном в руках, повзрослевший на целую вечность Платон смотрел на него, широко распахнув светлые ресницы. Лицо матери, но глаза Макса, это Вершин еще при первой их встрече на выписке из роддома понял. Он присел на корточки, заглядывая глубже в синие глаза сына, читая в них совсем недетскую настороженность и напряжение. — Ну, привет, — почувствовал, как собственные губы растягиваются в улыбке. Только бы не разрыдаться, выставив себя полным ослом. Он провел пальцами по белым, точно лен, волосам, погладил покрасневшую от питерского ветра щечку, сжал маленькое плечико и, больше не осторожничая, крепко прижал к себе. — Платошка, как ты вырос, — от мысли «а я все пропустил» подло навернулись слезы. Шло время, объятья таяли, Платон неловко улыбнулся, убирая руку с крепкой шеи. — Привет, пап. Это Егор со мной, мы войдем? Макс только сейчас сообразил, что вся кульминационная встреча прошла на лестничной клетке, он поторопился отойти назад, пропуская гостей в квартиру, постепенно анализируя про себя, что все это время Платон не выпускал руки парня, будто спасательный круг. Войдя в прихожую, Егор, поставив большой школьный рюкзак на пол, присел напротив Платона, помогая расстегнуть вечно заедающую молнию на его куртке, пока потрясенный встречей родитель неловко подпирал стену плечом. Но в этот раз молния отказывалась слушаться, пальцы почему-то ужасно тряслись, даже Платон заметил и спросил, преданно и тревожно заглядывая в глаза: — Все в порядке? — вопрос звучал взволнованно и мило. Вместо ответа Егор коротко кивнул, слепо скользнув взглядом по его лицу. Молния сдалась, куртка расстегнулась. И, выдыхая медленнее, чем надо, Егор встал в полный рост, разрешая себе принять тот факт, что за ним пристально наблюдают. Судорожно размышляя: уйти ли от прямого взгляда или все же столкнуться? Так и не придя к единому мнению, урывками поднимая ресницы — белый ворот футболки, шея, гладко выбритый подбородок, губы, скулы и, собрав волю в кулак, глаза — те самые, тот самый прямой и острый взгляд из далекого, будто прошлая жизнь, две тысячи четырнадцатого. Отец Платона протянул руку, пугая не на шутку нечитаемым выражением лица. Очередное острое дежа вю. Осознание, удушье. Трепет? Егор отшатнулся, все же отвечая на рукопожатие, Макс удержал, замечая неладное, но афишировать понимание не стал, повторил лишь вопрос Платона: — Все в порядке? Посмотрел на сцепленные их руки, затем снова в глаза — взгляд лукавый, но теперь осознанный, открытый, открыто насмехающийся. — Егор? Егор отреагировал молниеносно. Ладонь в чужой руке взмокла. Собственное имя этим голосом, интонацией такой уникальной и до боли знакомой, будоражащей. Якорем из прошлого ощущение солнца на коже, запах моря, солоноватый вкус поцелуя, аромат манго на его руках, шум прибоя, шум в голове, белый, как туман сегодня утром. Потер переносицу, разглаживая и так гладкую полоску пластыря. Убрал мешающую прядь за ухо, цепляясь взглядом за все, что только можно, лишь бы удержаться в реальности, лишь бы исчез этот шум моря, запах, тепло солнца, ощущение его затянувшегося прикосновения. Прикосновения, которые так долго снились, которые иногда до сих пор будят по ночам, как и сны о море, о той ночи, такой далекой от всего этого настоящего… реального и такого… не солнечного больше. Пережал переносицу, зажмурился, встряхнул головой, забирая обратно руку. — Да, я в порядке, полном, — улыбка дежурная, прямой уверенный взгляд, как на парах с преподами, которые пытаются завалить очень часто лишь потому, что не нравится — ни пирсинг, ни определенно неприятный, на их взгляд, субкультурный шмот, ни удлиненные, вечно спадающие на лицо волосы. Один даже обещал заколку подарить. Егор привык, знает, как держаться, когда тошно и страшно и так, как сейчас, — волнительно и до дрожи тревожно. — Отец Платона, значит. Приятно познакомиться. Я… обучаю игре на скрипке, ну и вообще присматриваю, когда необходимо. Платон, лицезревший странное преображение своего друга от почти что обморока до наигранной самоуверенности, понял, что что-то пошло не так, и, решив, что без его помощи тут не обойтись, вклинился: — Покажи комнату, нам заниматься нужно. Внимание Макса как по щелчку переключилось на сына, от готовящегося к прыжку гепарда и следа не осталось. Он заметно засуетился и повел гостей в приготовленную комнату. — Я поесть заказал. Вы голодные? — Да нет, мы перекусили перед английским. Егор меня всегда в кафе водит, так что все нормально. Мы позанимаемся пока, а потом уже все остальное, — Платон запихнул в комнату заплетающегося в собственных ногах Егора и, оставив отца по ту сторону двери, начал рассматривать свое пристанище на ближайшую неделю без лишних вопросов. Зависнувшего, словно паук в собственной паутине, у деревянной створки Макса от потрясения отвлек вызов домофона. Подсознание услужливо подкинуло мысль о заказанном торте. Точно — сегодня же праздник, очень странный и такой грустный. Макс далеко не в своей тарелке рядом с этими двумя, далеко не хозяин положения. Одним он боится быть отвергнутым, другого — не ожидал встретить более чем никогда, к тому же в подобном амплуа. Но несмотря на собственное замешательство, назвать встречу неприятной не получалось. Происходящее — будто сон — за гранью понимания, словно прошлое все это время плело заговор за его спиной. Торт поставил на стол, снял коробку. Дизайн оказался таким же, как на сайте. Все верно — кофейные розочки, шоколадные колбочки, манговый крем. Манговый… Уловив аромат, Макс завис, стоя с пустой коробкой в руках и блудливой улыбкой на лице. А он выше теперь, волосы непривычно темные и, похоже, это натуральный их цвет. Взрослый совсем, только глаза те же ядовито-зеленые, теперь грустные, умный, быстро собрался, когда понял, кто перед ним, не дал маху. Егор — лето две тысячи четырнадцатого. Точно он, Макс — фотограф, он не умеет путать лица. «Такая неправильная встреча»,  — сжал рукоять кухонного ножа и отложил в сторону. Из детской распространилась и заполнила пространство всей квартиры самая настоящая живая музыка, скрипка. Тот самый Егор, мальчик, соблазнивший одним лишь взглядом, его муза для многих работ, его запал и огонь на много-много дней после, сейчас в его квартире, близко, тот самый, но не тот. Другой эффект. Что-то неуловимо изменилось, что-то в энергетике, которая мрачнее. Сейчас в него не влюбиться. Макс фотограф, он работает с сотнями моделей, он читает их, как книги, читать Егора теперь страшно. Вершин уверен, его история не из приятных. Кривая, изломанная сила — вот что это было, да и пластырь на перебитой переносице в сочетании с пластмассовой улыбкой только лишь подтверждает теорию. Но Максу и в этот раз интересно не меньше, потому что у самого последнее время всё непросто и некрасиво. Говорят критики, что работы его стали едва ли не иллюстрациями к пособию по психиатрии, что изменился стиль, он больше не легок и нет в нем воздуха, как и поэтичности. Макс сам не видит разницы, так говорят. Он не склонен верить критикам, но почему очень хочется отснять сет с Егором, который не в стиле, не формат, даже не рядом и не близко к тому опробированному, что уже принесло успех, а Вершин, ловя свое отражение в узком лезвии ножа, видит для него концепцию, он уже придумал, как это будет. Хотя Егор даже ни разу ещё не использовал против него то оружие, что есть в его арсенале и о котором, Макс уверен, парень сам не догадывается. Одна пластмассовая улыбка никогда не станет и не стоит той, настоящей. Но пока это и не нужно, теперь Егор интересен другим. Это маска или настоящее лицо, ещё не понять. В его взгляде много такого… И это не самое приятное, но оно почему-то нужно Вершину, нужно рассмотреть это через объектив, вытащить, раскрыть и показать. Макс уверен, это будет важно, хотя не понятно пока, для кого. Самого ли Егора? Или для Макса? Искусства в целом? Может быть, для публики? Последнее выбросил из головы, публика подождет, сначала следует самому совершить погружение.