Случайный

Снова он пытался поговорить. Сказал: «Давай нормально». Поговорить нормально, пока никто не видит. Похватать за руки, подышать в шею, снять шапку, точнее, сорвать целенаправленно, чтобы потрепать за волосы. Нормально — это для Антона значит поприжиматься и пошептать что-то о том, «как плохо теперь без тебя, тухло, хуево, скучно». Егор уже ненавидел Антона в полную силу, потому что «нормально» - это только, когда вдвоем, наедине — в туалете, подсобке аудитории, в опустевшей на секунды комнате общаги, без группы поддержки утырочных долбоебов, которых всегда и везде Антон водит за собой, как стадо. «Нормально» — это когда никто никогда не узнает, это унизительно, трусливо и предательски. Поэтому однажды Егор выбрал «ненормально». Выбрал, казалось, меньшее из зол, но вышло намного хуже. Вышло так, как он в самом нелепом сне не мог предположить. Получать насмешки стада, унизительные, мерзкие подъебки по поводу ориентации. Антон говорил «Фас» и спускал их с поводка теперь всякий раз, когда видел его отстраненный взгляд. Егор не понимал, как так вышло, как связался с Антоном, ведь они всегда были с ним, а он, Егор, всегда избегал эту свору. Но, видимо, что-то в его голове работает неправильно. Видимо, он не всегда принципиален, честен с собой. Хватило пары месяцев, чтобы до конца во всем разобраться и сбежать. Хватило Егору, а Антону, очевидно, нет. — Давай нормально, — Антон подстерег его. Егор вздрогнул, не ожидая столкнуться с ним едва ли не грудью, выходя из душевой. — Ты напугал меня, — Егор не мог на него смотреть с тех пор, как потерял веру в то, что у них все получится, с тех пор, как потерял веру в Антона. — Я ждал тебя, чтобы поговорить, — он, как всегда, напористо искал его взгляд, как всегда, пока никто не видел, пытался взять за руки, дернуть, схватить, прижать. — Я понял. Только… Тох, ну, а смысл? — Егор обреченно посмотрел в карие глаза и снова поймал себя на мысли, что всему виной именно они. У Тохи очень добрые глаза, улыбчивые, понимающие, правильные какие-то. И Егор снова подумал о том, что недавно понял на собственном опыте: «Все светлые внутри темные». Тоха был классическим блондином, с глазами цвета растопленного шоколада. Мать назвала бы такого породистым, Егор и об этом вспомнил, стоя в холодном общажном коридоре цокольного этажа. — Раньше, значит, был? — Антон всегда начинал тяжело дышать, требуя чего-то, всегда вторгался в личное пространство и впивался своими лживыми глазенками в самую душу. Но Егор уже научился сопротивляться ему, единственное, что теперь стало по-настоящему важно, — это избавиться и забыть. Но решиться легче, чем сделать. — Раньше я тебя не знал… настолько хорошо. Антон прищурился, встал плотнее, и Егор уже подумал, что сейчас грянет живое подтверждение его слов. Но вместо этого последовал тяжелый выдох и глубокомысленный взгляд. — Я знаю, понимаю, что тебя расстраивает. Но я обещаю что-нибудь с этим сделать в ближайшее время. — Что? — Егор едва не задохнулся, Тохины слова все его существо воспринимало не иначе как оскорбление. — Меня расстраивает только то, что ты мудак. Расстраивало точнее. Сейчас плевать на тебя и твою… — Они больше не будут. Все прекратится, обещаю. — Да что прекратится? Такое так просто не забывается. Ты устроил травлю, все эти твои шуточки о том, что «Златопольский — златовласка и детка», после определенных событий резко перешли в «Златопольский — сладкая попка, голубок и пидорас»…. Сразу! После всего, что было! Ты так умело перевел стрелки, что, блять, меня фактически принес в жертву своей группе поддержки! Что теперь ты хочешь прекратить? Такое не забывается по одному лишь слову, даже твоему! Я хавать это буду до выпуска, благодаря тебе, дорогой! И ты просишь не расстраиваться? Ты испугался того, что случилось, но хочешь еще? Окей, только выбери уже другую жертву и отъебись от меня, иначе я во всех красках распишу, каким сладким ты можешь быть, Тошенька. Стальные пальцы сомкнулись на шее. Егор не заметил, как наливались кровью чужие глаза, пока он давал волю чувствам. Его пригнули лицом к полу, и сразу же он услышал злой шепот в затылок: — Ты совсем охуел, Златопольский? Меня запугивать? — пальцы сомкнулись жестче, пригибая ниже. — Я с тобой нормально хотел, а ты, как сука, выебываешься, — на долю секунды показалось, что голос у Мезенцева стал каким-то влажным, будто готовым сорваться в рыдания или стон? — Или, может, ты еще с кем-то? А? Учти, милый, если узнаю, что ты трахаешься на стороне, под всю мою, как ты говоришь, группу поддержки ляжешь, — и, отмолчавшись, уже мягче, по имени: — Егор, не смей больше такое нести и прекращай мне нервы трепать. — Да пошел ты со своими нервами, — донеслось снизу. У Мезенцева реальность кругами пошла, от такой дерзости даже пальцы на горячей шее едва ощутимо дрогнули. — Отъебись, нихуя ты не сделаешь! Трахаться буду, с кем посчитаю нужным. Со своими комплексами разгребись сначала, кусок трусливого говна! Удар коленом пришелся ровно в нервно поджимающийся живот. Егор потерял мысль и поплыл, медленно заваливаясь на стену, застрявший в груди воздух больно распирал ребра. Удар в лицо тоже пришел откуда-то снизу, после чего теплая кровь потекла из носа прямо на пол и на чистую, только надетую после душа белую футболку. Отчетливое «блядь» пронеслось в голове, но проговорить свои мысли сейчас стало абсолютно невозможно. Все то же колено опустилось на грудь и до хруста в позвонках прижало к полу, воздух перестал поступать в легкие окончательно. Теряя сознание, единственное, что мог разобрать Егор, было: — Снова вывел меня, сука! Ну вот что ты за мразь такая?! Я ведь нормально хотел поговорить! — а потом все: мерное гудение и размывающийся до слепого пятна фокус. *** Очнулся Егор на холодном линолеуме в коридоре. Во рту вкус крови, да она, в принципе, повсюду: на одежде и на полу, к слову, тоже. Вернулся в душевую, умылся, вытерся полотенцем, что, благо, было с собой. В зеркало на него смотрело почему-то показавшееся сейчас незнакомым лицо. Собственные глаза сверлили уже привычным немым укором, с выражением: «Дерьмо ты, Егор, маловесное, незначительное, ничтожное. Вот на таких мезенцевоподобных только и можешь рассчитывать». Переведя взгляд на свои руки, упирающиеся в серо-коричневую раковину, Егор спокойно сплюнул кровь в сток и снова посмотрел в зеркало, но уже на распухающую переносицу. Попробовал — болит, сука, перелома, вроде, нет, но решил, что в медпункт все же лучше перед парами сходить, мало ли... Провел рукой по почти высохшим тёмно-русым, слегка вьющимся волосам. — Никакой не Златовласка, даже близко, пошли все нахуй, — брызнул в отражение водой, закрыл кран, сцепив руки, поплелся в комнату. Ему давно расхотелось кому-то о таком рассказывать, давно отпало желание искать правды и заступничества, не хотелось даже мести. Единственное, что он чувствовал, был лишь холод стылого помещения, Егор крепче обхватил себя руками. Или дело совсем не в сыром коридоре? Кажется, холодом веяло от него самого, от рук и лица, Златопольский даже мог припомнить, с чего именно началась эта «вечная мерзлота» в его душе, жаль только, что себя до ее наступления он уже вспомнить не мог.