Случайный

Номер был убран более чем подходяще для съемки. Макс оказался прав, через какие-то пятнадцать минут, пока он бронировал апартаменты и возвращался за камерой, солнце дало идеальный свет — мягкий, утренний, он насыщал пастельные тона роскошным оттенком лимонного золота. Но красивее всего лучи играли на лице Геры, раскрывая глубокую, почти болотную зелень его глаз. — Проходи, не стесняйся, — Макс взял его за руку и повел за собой в гостиную. Сдвинул легкую занавеску, позволяя свету полностью заполнить пространство. Как и был на вечеринке, в белой рубашке и красных шортах, парень подошел к панорамному окну. «Неплохой фотограф» сделал несколько пробных кадров, и по тому, как расправилась морщинка между его темных бровей, стало понятно, что Максу нравится то, что он видит на мониторе своей камеры. — Завяжи волосы, как на пляже, — закусывая губу, попросил Максим, чувствуя, как сердце беспощадно заходится от проступившей на губах его модели улыбки. — Серьезно? Тебе понравилось? — стянув с запястья резинку, затерянную среди нескольких по-южному разноцветных браслетов, Гера убрал волосы наверх. — Это был рабочий вариант, спасение от жары. — Это выглядело естественно. Что выглядит естественно, то хорошо. Твои крашеные волосы тебе идут, потому что придают образу естественности. Как и твой пирсинг, — Макс поднес руку и взял большим и указательным пальцами зажатую в английскую застежку мочку. Провел пальцем по подбородку, поворачивая лицо Геры к свету. — Вот так, дыши ровно, — Макса завораживал покачивающийся серебряный крестик в его ухе, он уменьшил масштаб, взяв в кадр только украшение, а потом с каждым новым снимком добавляя в композицию новые элементы: открытую шею, кричаще-белые пряди на ней, острый подбородок, как и загорелые ключицы, проглядывающиеся в распахнутом вороте белой рубашки. Последним щелчком объектива кодируя в память микросхемы в меру полные нежно-розовые губы, Макс скептически сдвинул брови, оценивая работу. Настроенный, как радар, на его волну, Гера напрягся, всерьез жалея о том, что не умеет читать мысли. Фотограф же решил, что не хватает эмоций, способных сделать из просто красивых застывших картинок живые. — Так все же?.. — не глядя на свою модель, Макс менял настройки параметров камеры. — Все же? — в его вопросе Гера уловил скрытый подвох. Невольно заломил пальцы, ожидая пояснений. Макс, задумчиво изогнув бровь, теперь рассматривал его руки. — Герман или Егор? Вот то, что было нужно, то, что вдохнет жизнь в работу и баловство обратит в искусство. Склонив голову набок, при этом не отводя взгляда, Гера улыбнулся, меняя мир вокруг себя. Очередь щелчков затвора, он моргнул непроизвольно, а когда открыл глаза, Максим стоял уже слишком близко: — Так который из вариантов? — Зачем тебе? — Ты стесняешься своего имени? — Оно… не подходит мне. — Неужели, Гермиона? Гера засмеялся, и Макс искренне пожалел, что отложил камеру. Почувствовал крепкие пальцы сзади на шее, и уже в следующее мгновение, ничего не объяснив, Макс поцеловал его долгим, неспешным поцелуем, будто пробуя на вкус эту улыбку. Едва отстранившись, произнес тихо, будто признался в чем-то: — Второй вариант. Макс с довольным видом ухмыльнулся— открылась первая тайна, откроется и все остальное: — Егор, выброси глупости из головы, имя только дополняет тебя — такое же красивое. *** Макс с чувством ответил на новый поцелуй, будто только того и ждал. Инициативный, смелый мальчик с пирсингом в языке — это обещало многое. Крепкие руки подхватили под бедра, унесли подальше от прозрачных окон, сгрузили на что-то мягкое и просторное. Жадное, рваное дыхание в шею пробирало до тремора в пальцах, сильные ноги, изгиб поясницы под руками, скольжение языка во рту, новый, будоражащий вкус — Макс дурел от его несдержанности. — Подожди, постой, — Максим отстранился, вставая на колени между разведенных ног, ловя на себе расфокусированный взгляд, потянул за пояс красных шорт. Егор автоматически приподнял бедра, позволяя себя раздеть, а затем и рассмотреть. Макс огладил ладонями плоский живот, спускаясь до лобка, следуя тонкой линии русых волос, и ниже, расставляя шире согнутые в коленях ноги, сжимая крепкий член. Смотрел, как закрываются глаза и дрожат темные ресницы, когда пальцы, продолжая исследовать, усиливают нажим на закрытое колечко эластичных мышц. — Встань, — попросил севшим голосом. Егор выполнил, опираясь на неверные колени и ладони, и, когда Макс почему-то исчез из поля зрения, смог, наконец, рассмотреть огромный бежевый диван, на котором они очутились. От изучения крупных ворсинок под пальцами его отвлекло прикосновение. Егор задрожал и едва слышно выдохнул, когда почувствовал, как горячие руки, огладив плечи, спускаются ниже. Уже изрядно вымотанный возбуждением, он спрятал лицо в мягкий подлокотник и тут же выпрямился, почувствовав настойчивое давление между ягодиц. — Шире ноги, — прогибая его в пояснице, просил Максим всё тем же хрипловатым тоном. Лицо загорелось, Егор закусил губу, наблюдая, как, сняв каплю с головки его члена, мужчина растер ее между пальцев, улыбаясь при этом уголком рта, словно его за веревочку потянули. Отвернулся, чтоб не видеть, опасаясь кончить только от одной пошлой улыбки на лице этого малознакомого, но почему-то такого желанного. От мысли, что Максу подобное пришлось бы по душе, нехорошо заныло в груди. Да. Пусть так. Он сделает все, о чем Максим его попросит, он будет таким, каким его захотят видеть. Он знает, что реагирует ненормально, но ничего нельзя поделать — он такой, всегда таким был. Невольно стиснул зубы, лишь сильнее вжимаясь коленями в обивку. Мысль о собственной распущенности опалила. Оценивающим взглядом по внутренней стороне атласных бедер. Устраиваясь сзади, развел ладонями круглые ягодицы. Егор опустился на локти, а потом и вовсе лег грудью, пряча лицо в сгиб локтя. — Не нервничай, — Макс прошелся языком по кончикам собственных пальцев, будто со стороны слыша свои слова и находя их в сложившейся ситуации до грубости циничными. Морально еще не успел подготовиться, когда почувствовал давление, натяжение и, как следствие, проникновение. Желание только туже сжаться вокруг его пальца обратилось действием. Касание голых бедер к своим пришлось огнем, шепот в затылок, и слова, которые боялся услышать потому, что разоблачали: — Вот что ты делал в ванной? Плохой… плохой мальчик, — целует в шею, тут же прикусывая кожу. Следом второй палец присоединяется к первому. Еще не предел, но Егор жмурится до серебристых звездочек. Прикусывая обивку дивана, прогибается ниже, подставляясь. Но давление исчезло. — Ахуеть… Какой ты… — снова пальцы мнут, гладят и проникают, — мягкий… И скользкий,  — в голосе поощрение и улыбка. И от каждого слова до плавления в легких стыд за то, что ты такой, что по-настоящему можешь кайфовать только от подобного, только под кем-то, под таким… — Манговое масло, — узнавая запах, Макс скользнул влажными пальцами по голой пояснице, не подозревая, что каждым своим прикосновением распространяет по поверхности чужой кожи острые электрические разряды. — Знаешь, чем отличаются плохие мальчики от хороших? — Макс шепчет, прикусывая кожу на его плечах, нажимая членом на раздразненное отверстие, так и не вставляя. — Они знают, чего хотят и получают это. «Заткнись. Делай, что задумал, только, пожалуйста, замолчи», — Егору хочется оборвать пошлые комментарии, от которых возбуждение становится только сильнее. Заткнуть ему рот чем-нибудь — губами, членом — не важно. Но слова остаются невысказанными, потому что он не может даже вздохнуть, пришпиленный растяжкой. — Плохой мальчик. Ты получишь... От ощущения порывистого дыхания на промежности мутнеет сознание. Звук плевка и скольжение слюны по яйцам. В этот раз тело заполнили далеко не пальцы. Егор медленно горел, овладевая сорванным дыханием и болью. Ему казалось, что он оглох и ослеп, ощущая себя лишь пульсацией крови. Макс позабыл об эстетике и фото, он просто трахал, поочередно меняя член с пальцами, и для Егора, с его смешным опытом и необъезженной дыркой, это становилось уже психологическим насилием. В какой-то момент перекрыло, как и всегда на этом этапе. Нависая сверху, Максим оперся ладонями на тонкие загорелые запястья, не контролируя силу проникновений, начал вдалбливаться в податливое нутро. Егор больше не старался понравиться, он вообще больше не старался; не думал, потому что не мог, не пытался даже подмахивать, как и зажимать внутри член. Полностью раскрытый, если не разъебанный, стал бессловесной принимающей стороной. Руки сжались на бедрах, Макс сбавил темп, трахая теперь медленнее, будто разрешая оценить себя, давая прочувствовать от головки до основания. Пот катился по лицу и шее, падал крупными каплями на загорелую поясницу. Пальцы поднырнули под живот, находя член. Протяжный стон знаменовал начало конца. Егор задвигался рвано, без всякого ритма, казалось, так он пытается увернуться от раз за разом смыкающихся над влажной головкой грубоватых пальцев. Макс протолкнулся глубже, вырывая скулящий стон, но назад не пустили. Зажатый рефлекторным спазмом чужого тела, он почувствовал, как ладонь становится скользкой, а Егор — тихим, почти беззвучным. Сведенные лопатки проступили четче, как и трапеция и мышцы на предплечьях, Макс качнулся на пробу, ощущая, как постепенно исчезает сопротивление, и выскользнул. Егор, больше ничем не удерживаемый, начал заваливаться на бок. Он нашел себя лежащим на спине, в едва приоткрывшихся глазах маячил висок Максима. Он что-то делал с его ногами, вроде забрасывал себе на плечи зачем-то. А потом темные ресницы широко и резко распахнулись — ощущение заполнения, тугое трение по растравленной простате, но уже под другим углом. Противоречивые ощущения — боль вперемешку с удовольствием, только чего больше? Егор стонал в голос всё то время, пока Макс брал его теперь сверху. Всё оборвалось так же резко, как и началось — давление, гонка, желание кричать, только легкая боль осталась, пока легкая. Ноги опустились на постель, бедра изнутри стали влажными. Максим все еще накрывал собой, но уже не был внутри. Дыхание на подрагивающих ресницах, он убрал взмокшие волосы с его лба. Было непросто открыть глаза, и Егор не стал себя заставлять, только чувствовал теперь, как его целовали, медленно и неглубоко, а еще трогали — живот, опавший член, сжимали в горсть мошонку, не удержавшись от того, чтобы ввести почти две фаланги снова. — Жаль тебя оставлять, — успокаивающий голос звучал в голове. — Но я улетаю сегодня. Ты чудо, Егор, редкое и очень красивое. А потом была тьма, мягкая, как бархат, и спокойная, как море в штиль.