Беги подальше от меня...

Натаниэль слепо смотрел вперед. Он сощурился в попытке отыскать хоть один лучик света, который ему так необходим, но тщетно. Адриан закрыл своим мутным силуэтом все пути к спасению. Единственное место, где светила тусклая лампочка, стоял он, держа в руках электрошокер. Куртцберг через столько всего прошел, так что это для него ещё цветочки. Он невольно передернул плечами, вспомнив, как Агрест облил его горячей водой, а затем холодной, словно её достали из глубин Тихого океана. Казалось, это было так давно, но с момента его заточения прошло всего несколько суток. Он пытался считать секунды, минуты, часы, но в какой-то момент он махнул на всё рукой. В чём смысл, если в итоге Адриану это всё надоест, и он просто убьет его? Нат злобно фыркнул вслед Агресту, который собирался уходить, положив электрошокер прямо на пол. Дверь закрылась, и комнату вновь окутал непроглядный мрак, который стал для парня настоящим Адом. Адриан Агрест, по мнению Натаниэля, глупец. Он внушает людям только страх, считая, что это двигатель для прогресса. Как будто страх перед наказанием или увольнением будет мотивировать человека работать усерднее. Первое время возможно и так. Но нельзя постоянно запугивать людей. Живя в страхе, они будут бороться за свою крошечную власть, готовые идти по головам, если потребуется. А это ещё ни к чему хорошему не проводило. Парень устало вздохнул. Его все это достало. Почему Адриан медлит? Почему не убьет его? Разве он не понимает, что всё это бессмысленно? Похоже, что нет. Или просто хочет помучить его перед смертью. Ну уж нет! Он не собирается терпеть унижения перед этим придурком. С его губ сорвался вздох облегчения, когда он покачнулся на старом деревянном стуле, к которому был туго привязан веревками. Ощущения не очень приятные, ведь он упал прямо на бок. Ну, это лучше, чем кусать губы, сдерживая истошный крик, который рвался из груди. Кряхтя, он попытался ползти, но в таком положении это неудобно. Но он не намеревался сдаваться. Все, чего ему сейчас хотелось — это умереть быстро. Без колебаний, без сожалений… он уже все решил. Кисти рук неприятно покалывало оттого, что они туго связаны веревкой. Кровь перестала поступать туда, и они затекли. Черт, это невыносимо. Куртцберг поморщился, когда его сознание невольно задела мысль: «Я жалок. Может ли быть предел моего ничтожества?». — Ненавижу! — прошипел он, стиснув зубы. Он злостно плюнул в непроглядную тьму. Он не видел, что слюна смешана с кровью. И это к лучшему. Если бы он увидел это, то почувствовал бы ещё большее отвращение к себе. Скрип. Ну что ещё?! Натаниэль с силой зажмуривает глаза. Он предпочел бы ослепнуть, чем видеть лицемерное лицо Агреста. Но вместо ожидаемого пинка чья-то теплая ладонь погладила его по волосам, взъерошив их. — К-к?.. — в изумлении прохрипел он. Слова давались с трудом и застряли где-то в глотке. Он был ошарашен. — Тише, — подсказал женский голос. Что-то в сердце парня ёкнуло. Кольнуло с неистовой силой так, что те пытки, через которые его заставил пройти Адриан — и в подметки этим не годились. Знакомый, пробирающий до дрожи голос. Спокойный, чуть равнодушный тон. Голос низок, но мелодичен. Интонация внушала доверие. Всё, за что можно упрекнуть — это равнодушие, которое так непривычно различать в голосе Маринетт. Её маленькие умелые пальцы быстро справились с узлом, освободив руки Ната. Он облегченно вздохнул, с благодарностью смотря на спасительницу. Она невольно улыбнулась уголками губ. Невольно улыбнулась убийце своей матери. Перед собой она держала фонарик. Свет был неяркий, но этого было достаточно, чтобы разглядеть в лице девушки презрение. Натаниэль так и не поднялся с пола. Он просто всматривался в её лицо, пытаясь отыскать изменения. Она определенно уже не та, что была раньше. Но что изменилось? Она осторожно, словно боясь сломать, дотронулась до его плеча, жестом руки приказывая идти за собой. Он шумно вздохнул, и у Дюпен-Чен непроизвольно пронеслось в мыслях «Устал, бедный». Жестоко с её стороны так думать, ведь Куртцберг подвергся ужасной боли, уж кому как не ей знать. — Идём, — чуть раздраженно. Она сгорала от нетерпения. Но… нетерпения чего? Вдруг Натаниэля осенила ужасная мысль: а что, если Маринетт теперь заодно с Адрианом? И он приказал ей привести его? Нет. Он потряс головой, отчаянно не желая в это верить. Но что, если правда? Мари смотрела на его душевные терзания, не находя, что сказать. Она не знала как себя вести. Почему-то ей чувствовалась подростковая неуклюжесть, и это бесило, бесило! Она давно не ребенок. Но что, если это переломный момент в её жизни? Она уже вполне ощутимо замечает за собой изменения. Как будто что-то внутри замерзает. Она надеется, что это не сердце. Ведь если так, то она будет не лучше Агреста. А это не то, чего она добивается. В конце концов, она стоит здесь по воле сердца. Что бы не произошло — Натаниэль друг её детства. Что она за друг, если позволит ему умереть? Она не простит себе этого, не сможет с этим жить… Но что делать с этим безнадежным одиночеством, обнявшим сердце? Всхлип. Тревога, подкатившая к горлу. — Натаниэль, пожалуйста, бежим, — взмолилась она, бросившись к нему. По его телу прошлись судороги, стоило только ей приблизиться. Он так виноват, так виноват перед своей малышкой. Причинить ей боль — это последнее, что он хотел сделать в своей жизни. Но вопреки желанию, это случилось. По его вине. Совесть, чёрт бы его побрал. Где она была, когда Сабин ещё жила? Почему она липким комом подкатила к горлу сейчас? Когда уже поздно? От несправедливости этого мира хотелось рыдать навзрыд. — Прошу, — глаза начинало щипать от слез. Ей не верилось, что она плачет. Она считала, что слез больше не будет. Но это даже порадовало, ведь она знает, что не льдинка. У нее ещё есть сердце, есть душа… в отличие от Агреста. — Камеры. Он идёт. Он знает. Он убьет тебя! Адриан скоро будет здесь! Нужно бежать, пока не поздно! Натаниэль! Н-Натаниэль? «Если человек не тянется к тебе, оставь его в покое». Натаниэль всегда знал эту истину, но продолжал упорно цепляться за предмет своего обожания — Маринетт. Её голос. Он пронзал его насквозь. Тихий и неизменно ласковый. Одно её присутствие сводило его с ума, заставляя сердце отбивать бешеные ритмы. Он робел, когда она смотрела на него, и умирал от зависти, когда её взгляд был направлен на другого парня. Она нравилась ему столько, сколько он себя помнит. Со времен детского сада. Пусть Дюпен-Чен каждый раз вежливо отказывала ему, ссылаясь на то, что не испытывает к нему ничего такого, это не останавливало его. Скорее, наоборот. Он верил, что это настоящая любовь, как описывают в детских книжках. Любовь, от которой человек пьянеет без вина. А чувства Мари — это лишь вопрос времени. Он твердо был уверен, что она полюбит его. Иначе быть не может, ибо они созданы друг для друга. Он столько раз повторял себе это, что ему удалось внушить это всем окружающим. Что до окружающих людей, то парень презирал их и был благодарен одновременно. Они шушукались за его спиной, обсуждая личную жизнь непосредственно с Маринетт, а он улыбался. Всем. Постоянно делая вид, что не замечает этого. Его разочаровало то, что люди с жадностью расхватали слухи, которые он сам же распустил. Они сделали центром своих обсуждений его и Мари. Он лично слышал, как кто-то желал им счастливого будущего и считал, что они идеально дополняют друг друга. А кто-то, как несколько старушек, сидевших в парке на скамейках и беспалевно от смотрителей кормивших голубей, бранили их и покрывали всевозможными матами, потому что свято верили в то, что друзья детства не могут быть вместе. Типа, а вот они в молодости так бы не поступили, ведь друг детства, словно родной брат. Но Натаниэль никогда не обращал внимания на их осуждения. Он предпочитал прислушивался к тем, кому действительно доверяет и кому на него не всё равно. Мнение тех незнакомых старушек его не колышало. Всё, что он мог к ним чувствовать — это жалость и сострадание. Он даже представить не мог, насколько скучна и однообразна должна быть жизнь человека, чтобы он опустился до уровня обсуждения чужих судеб. Центром его вселенной была она. Вокруг нее вращались все его мысли, мечты и фобии. Лишь ее мнение было сравнимо с тонной золота. Только она могла убить и спасти его одним словом. И хоть имела она такую власть над ним, то никогда не пренебрегала ей. Не хотела убить — хотела сберечь. От самой себя. Она всегда знала, что Нат отличный парень, который заслуживает лучшего. Лучшего, чем она. Мари не сможет стать для него той женщиной, которая будет передана ему до последнего. Ни физически, ни морально, не сможет родить и воспитать его детей. А причиной всему — дружба. Для нее он всегда был другом. Всегда. И она не хотела этого менять. Сама мысль о том, что дружба может перерасти в нечто большее вызывало у нее рвотные позывы. Куртцберг занимает значимое место в её сердце, но только как друг. Иногда она смотрела и видела в нем старшего заботливого брата. А Лука… с ним все было по-другому. Он не был братом, но был воплощением идеального мужчины. Не только внешняя, но и внутренняя красота заставляла Маринетт ликовать. Кажется, она нашла похитителя своего сердца. Но то была влюбленность, которая быстро прошла. А влюбленность самого Луки переросла в нечто большее. Но в отличие от бойкого и наивного Натаниэля он не видел в глазах подруги той искры, с которой он смотрел на нее. Поэтому он никогда не добивался её, дав ей право самой вершить свою судьбу. Правда, однажды он открыл ей свое сердце. Однако увидев, как Дюпен-Чен неловко переминается с ноги на ногу, невольно краснея, он заверил её, что не требует от нее взаимности. Тогда Маринетт поняла, что, возможно, когда-нибудь повзрослеет для Луки. В конце концов, он старше ее на несколько лет и это немного отпугивало. Ее вводило в заблуждение его любовь. Он — статный, элегантный, стильный молодой человек. Ко всему прочему понимающий и надёжный. Он может сделать любую девушку своей, если захочет. Миф, а не парень. Но его выбор пал на нее. Брюнетка не понимала, что он в ней нашел. Короткие иссиня-черные волосы. Постоянно растрепанные, несмотря на то, что собраны в два хвостика. Челка, неаккуратно подстриженная дрожащей от алкоголической болезни рукой матери. И, самое главное — бледная, словно она только что очнулась от страшного сна, кожа. На самом деле Мари скрывала ото всех, что причина её бледности заключается в том, что она живёт в вечном страхе. Её мать была общительной, открытой и дружелюбной женщиной. Так было до смерти отца. После нее Сабин кардинально изменилась: алкоголь стал лучшим другом, интерес к жизни был исчерпан, собственные дети не волновали, а свой дом стал адом для всех. Мари боялась приходить домой, ведь там ее ждала пьяная мать. Сестра… Она всегда была закрытой. Не только для Дюпен-Чен, но и для Сабин она была сундуком с секретами. Лишь с отцом она была сговорчивой. Но он скончался, похоронив ее тайны вместе с собой в могилу. Все женщины в семье Маринетт оказались слабыми. Только отец был ярким примером мужества и храбрости. Он не страшился проблем: не убегал от них, а искал решение. Дочь всегда смотрела на него с восхищением. Наверное поэтому она предпочла дружить с мужчинами, а не с девушками. Парни всегда казались ей надёжнее и вызывали больше доверия, чем представительницы прекрасного пола. — Поздно, — не скрывая ликования в голосе, произнес Адриан. Он с сарказмом захлопал в ладоши, безмолвно сообщая затейникам побега, что они обречены. Натаниэль бегло пробежался по напряжённому лицу подруги, словно прощаясь с этими родными чертами. Голубые глаза. Он поклонялся им. Пухлые губы, сейчас сжатые в полоску от страха. Он возносил их до небес. Руки. Такие нежные, теплые. Она всегда гладила его по голове, словно ребенка. Это успокаивало. В такие моменты на его глаза наворачивались непрошенные слезы счастья. Такая добрая и заботливая. Он отдаст за нее жизнь. Ведь она — его жизнь. Он плевал. Плевал на глупые стереотипы, что мужчины не плачут. Мужчины тоже люди и имеют право на слабость. Собрав всю силу в кулак, он встал, решительно посмотрев на Агреста. В зелёных глазах яд, которым он плевался. Нет, Адриан не умел общаться, только надменно смотреть на всех, понимая своё превосходство. Урод! — Гм, Адриан Агрест, — задумчиво протянул Куртцберг, смакуя каждое слово, — что насчёт честного поединка? — его взгляд встретился с голубыми омутами Маринетт, в который он тонул. Она едва видимо помотала головой, призывая одуматься и отказаться. Но Нат был непреклонен. — За руку и сердце прекрасной дамы. Адриан удовлетворенно кивнул, наградив того снисходительным взглядом. Его явно привлекала такая идея. Он охотно отвечал на вызовы, которые ему кидали. И побеждал. Почти всегда. — Ну, если за руку и сердце прекрасной дамы, — он даже не удостоил Дюпен-Чен взглядом, — то я с удовольствием принимаю твой вызов.