Беги подальше от меня...

— Как желаешь умереть? — этот вопрос прозвучал как гром среди ясного неба.  Куртцберг оскалился, ловя себя на безумной догадке: заговаривать зубы — вот подлинная стихия Адриана. Вопреки всему, даже судьбе — умирать он не собирался. Он отказывался верить, что это может быть его уделом. А даже если так, то назревает логичный вопрос: за что? Где он так нагрешил, чтобы заслужить смерти от такого ублюдка, как Агрест?  Память. Она, словно специально подкинула ему образ плачущей Дюпен-Чен над телом покойной матери. Над смертью, которой, между прочим, постарался он. Пришлось стиснуть зубы, чтобы не отвесить самому себе смачную пощечину.  Взгляд пал на Мари. Её трясло настолько сильно, что ноги едва держали. Она открывала и закрывала рот, словно рыба. Знал. Знал, что она хотела что-то сказать, попросить прекратить это, но не могла. И от этого стало ещё тяжелее. Он понял. Понял, что она пришла. Ответственность за его грехи. Он убил мать своей возлюбленной.  Он холодно усмехнулся, вспоминая, что его мотивы казались ему благородными. Вот именно: казались. Сабин избивала Маринетт, срываясь на ней. Однажды он застал эту картину, и это его изумило.  Каждую неделю на теле Мари появлялись новые синяки. Она тщательно скрывала это, надевая скрытую одежду и замазывая гематомы тональным кремом. Однако тогда она и не подозревала, что он пристально наблюдал на ней с задней парты. Как-то раз после физкультуры она упала, и ее штаны задрались. Тогда Натаниэль смог разглядеть огромный синяк чуть ниже коленки. Правда, это ускользнуло от посторонних глаз, ведь подруга моментально отдернула штанину.  На следующий день она, как всегда, опоздала на первый урок. И выглядела весьма неопрятно. Он откровенно разглядывал её, с ужасом отметив новое увечье, но на этот раз не синяк, а глубокий порез, который она, судя по всему, не успела замаскировать.  — Натаниэль, — окликнула мадемуазель Бюстье, — я понимаю, что Маринетт симпатичная девочка, но и я ничего так, — она театрально надула губки, поправив прическу, и весь класс захихикал. А парень покрылся румянцем от неловкости ситуации. Блин, ну надо же было так глупо спалиться! Какое разочарование. — Поэтому, пожалуйста, сосредоточь свое внимание на мне. А на перемене хоть старшеклассниц разглядывай.  По классу вновь прошлись смешки, а Натаниэль уже физически чувствовал, как горят его щеки. Страшно было представить степень «помидорства» на его лице. Он взял в руки учебник, пытаясь спрятаться от насмешливых взглядов одноклассников.  — Простите, мадемуазель Бюстье, такого больше не повторится.  — Смотри, ты обещал, — лукаво протянула она, и на этот раз сам парень не сдержался, прыснув в кулак от смеха. — Продолжаем урок, ребята.  Выждав пару минут, чтоб уж наверняка, парень повернулся. Он удивленно распахнул глаза, столкнувшись с каким-то встревоженным взглядом Маринетт. Тонул. Он тонул в ее голубых омутах, теряя себя. Он выдержал ее взгляд и старался не смотреть на шею, чтобы не выдать то, что заметил. Но краем глаза он уловил, как она прикрыла воротником пиджака этот порез. Тогда сомнений не осталось: эти порезы неспроста. Не из-за неуклюжести, на которую чуть чего она ссылалась. Дело в чем-то более важном. И он пообещал себе это выяснить.  ***  Май — месяц теплый. Все девчонки не упускали возможность покрасоваться легкими нарядными платьями. Вернее будет сказать: все, кроме Маринетт. Она по-прежнему ходила в рваных джинсах или леггинсах. Это подогревало любопытство парня. Однако истина открылась ему тогда, когда он не ожидал.  ***  Солнце только-только проснулось, а вместе с ним и семейство Куртцбергов. Куртцберги — ранние пташки. Зевнув, и растянувшись на кровати в форме звездочки, Натаниэль не без гордости посмотрел на плакат, который был приклеен к потолку. На нем изображена команда по футболу и их тренер. Нату тогда было десять лет. Это было их первый серьезный чемпионат за честь района. И удача, кстати, оказалась на их стороне. Смотря на это фото по утрам, он целиком отдавался воспоминаниям. Помнит этот день, как вчера. Именно он забил решающий гол, когда счет был равен. Эх, были времена…  Резко встав с кровати, он в упор посмотрел на изрисованную стену. Похоже, вчера, когда он оставался на ночевки у одноклассника, малой приходил в его комнату и постарался. Но он не злился, напротив. В рисунках младшего брата он всегда видел что-то необычное. Вот, например, сейчас. Он сощурился, в попытке отыскать в этих непонятных каракулях хоть что-то. Нашел. Но не совсем то, чего хотелось бы. Черный и голубой маркер, как нельзя кстати, напомнили ему о цвете волос Луки и, о нем в целом, собственно.  Его губы исказила ухмылка. Хоть по сути Куффен являлся его приятелем, но кроме общей возлюбленной их не связывало ничего. Поскольку Лука был старше на два года, он смотрел на него снисходительно. А-ля глупый малыш, не знающий жизни. Но они оба в тайне даже от самих себя перекидывались оценивающими взглядами. Постоянно. Куртцберг не знал, что это может значить, но это разжигало в нем новые ощущения. Азарт.  Но ни один из них не проявил пренебрежительного отношения друг к другу. Лука, в силу своего темперамента, не мог себе это позволить. Уверенный в себе, терпеливый и находчивый, порой, Натаниэль завидовал его тактичности, ведь сам он, как и положено холерику, был крайне импульсивен и прямолинеен. Иногда, окружающие принимали это за хамство, но ему было плевать.  Идя по коридору, ведущему на кухню, он признался себе, что не высказывает Луке все плохое, в чем он его подозревает из-за уважения. Раньше он придерживался версии, что это всего лишь отдача и безмолвная благодарность, но теперь знал, что это было более откровенное чувство.  Из кухню на парня сразу бросился мелкий, вцепившись в ногу.  — Блатик, смотли, что я налисовал, — похвастался братец.  Натаниэль усмехнулся. Риккардо скоро шесть лет, а он по-прежнему картавит, отказываясь посещать логопеда. Мол, ему так нравится. Но старший прекрасно понимал, в чем заключалась истинная причина — страх. Этот глупый страх зародился ещё давно, но Рик действительно мог описаться при виде любого логопеда, если дать ему волю.  — Молодец, Рик, — Натаниэль широко улыбнулся, погладив брата по головке. Риккардо — маленькая копия его самого. Внешне он копия отца, а вот характер достался от старшего брата.  На самом деле Нату всегда казалось странным, что у двух юристов родились творческие дети, ведь им не в кого иметь талант к рисованию. Но судьба решила иначе, и он рад. Рисование — его всё.  Когда он посмотрел на часы, его челюсть поцеловалась с полом. Вот, черт! Сегодня он, наконец, уговорил Маринетт встретиться в парке, чтобы нарисовать её портрет. Он должен быть на месте в девять часов, а сейчас семь тридцать. Ему ещё душ принять, волосы уложить, дойти до назначенного места.  — Мам, я в душ! — предупредил парень, быстро взяв полотенце и сменную одежду.  — Стой, а как же завтрак? — забеспокоилась мисс Куртцберг, оторвавшись от газеты. А затем тихо добавила: — Эх, влюбленный голубок…  — Весь в меня, — не без гордости заявил мистер Куртцберг, потрепав жену по макушке. — Я романтичен до безумия.  — Ага, — парировала женщина, метнув в мужа взгляд, пронзивший его, словно стрела, — так романтичен, что в наше первое свидание подарил мне букет из гвоздей, вместо обещанных роз. А на свадьбе ты…  Муж схватил женщину за затылок, притянув к себе. Впившись в ее губы требовательным поцелуем, он оборвал поток ее воспоминаний. Бабочки, до этого мирно спавшие, пробудились. Взмахи их крыльев отзывались желанием внизу живота.  — Хитрец… — потрясенно прошептала мисс Куртцберг.  — Рик, — мужчина обратился к сыну, который смотрел на них, глупо хихикая, — иди-ка в свою комнату.  ***  Натаниэль ещё раз огляделся, ожидая увидеть Маринетт, но ее так и не было. Конечно! Он так долго провозился в душе, приводя себя в порядок, что опоздал на пятнадцать минут! — Какой же я дурак, — он выдохнул это с такой горечью, что проходящая мимо женщина не смогла сдержать понимающей улыбки. Но Куртцберг не из тех, кто сдается без боя! Он был уверен, что ещё не поздно. Зарядившись такими оптимистичными мыслями, он поспешил к дому возлюбленной. Но то, что он увидел, когда посмотрел в окно, повергло его в ужас. Миссис Дюпен-Чен кричала что-то нечленораздельное и яростно хлестала Маринетт скакалкой. Он видел, как сжалась девушка, как закрывала лицо волосами, стараясь не показать слез. Сердце. В нём кольнуло так, что он ощущал эту боль вместе с ней. Хотелось разделить её муки, чтобы ей хоть немного, да полегчало. О Боже! До него, наконец, снизошло озарение. Вот! Вот откуда эти чудовищные увечья разных форм и размеров! Бедная, бедная Мари. За что так с ней? Натаниэль, дрожа, сел на землю. Крики матери и всхлипы Маринетт слышались ещё некоторое время, а потом затихли. Дабы проверить страшную догадку, он осторожно посмотрел в окно. Сотрясаясь от слез, Дюпен-Чен младшая вытирала капли крови на полу. Видимо, ее собственные. Нат разглядел новые раны на ногах. Жуть! Судорожно сглотнув, он схватился за сердце. Мари никогда, сколько он помнит, не упоминала об этом. Не жаловалась на жизнь и, вообще, была счастлива. За самой жизнерадостной девчонкой скрывалась такая душераздирающая боль. Почему она молчала?! Глупая, глупая Маринетт. Прощает всё и всем. Возможно ли быть настолько доброй?.. Он просидел так до самого вечера, не обращая внимания ни на время, ни на взгляды любопытных прохожих. Он ждал Маринетт. Знал, что сегодня она обязательно выйдет на улицу. И не прогадал. Ближе к семи часам вечера, когда начинало темнеть, она вышла на улицу, чтобы выбросить мусор. Ее волосы были спутаны, а шла она, прихрамывая. Преодолев жгучую душевную боль, Нат встал. Воспользовавшись тем, что брюнетка не заметила его, он прокрался к ней сзади, положив руку на плечо. Она вздрогнула, едва ли не подпрыгнув. Неудивительно. Ведь она так сильно напугана. — Натаниэль, — тихо сказала она, и парень различал в ее безразличном тоне едва уловимые нотки отчаяния, — Ты… Скажи мне честно, ты все видел, да? Ответом ей был кивок. — Прошу, никому не рассказывай… — За что она тебя так? — рыжий оборвал её на полуслове, требуя ответ. Он должен знать. В чём она так провинилась? — Ни за что… — отстраненно… Она ответила это так отстраненно, что Куртцберг вообще засомневался, что она стоит на твердой земле. — Мама очень тяжело переживает развод… Я должна быть сильной. Сильной?! Для кого? Он схватил Маринетт за плечи, повернув к себе. Затем он потряс ее за плечи, стараясь образумить. А она по-прежнему смотрела в одну точку… — Она бьёт тебя, Маринетт! Родная мать! Мы должны что-то с этим сделать, слышишь?! Немедленно обратимся в органы опеки! Услышав последнюю фразу, брюнетка встрепенулась, посмотрев на друга более осмысленно, словно вернулась к жёсткой реальности. — Нет! — приглушенно вскрикнула она. — Только не это, прошу! Не надо! Мы с Сэмми единственные, кто есть у мамы! Натаниэль хлопнул себя ладошкой по лбу. Ну, точно. Иногда он забывает про существование младшей сестры Маринетт. Она такая незаметная, словно тень. За время дружбы с Мари он видел ее сестру от силы два раза. Весьма подозрительная особа. — Хорошо, я никому не расскажу, — глаза Дюпен-Чен загорелись надеждой. — С одним условием. Ты не будешь позволять матери себя избивать. Защищайся, поняла? Он говорил абсолютно серьезно. Девушка судорожно закивала головой, вымученно улыбнувшись. Она бросилась в объятия друга, не сдержав слез. — Это будет нашим маленьким секретом… — прошептал парень, жадно вдыхая аромат шампуня Маринетт. Его девочки. *** — Я дарю тебе выбор, идиот. Я могу смиловаться над тобой и подарить тебе легкую смерть.  Натаниэль пришел в легкое замешательство. Даже головой потряс, чтобы снять негодование, подступившее к его сознанию. Он улыбнулся той мысли, промелькнувшей в его голове. Возможно, это является козырем Агреста. Он вводит людей в заблуждение, а потом наносит удар, когда они этого не ожидают. Хитро, но оригинальностью не блещет. Типичный ход манипулятора. Куртцберг. Он сделал уверенный шаг вперед, но его вновь остановил спокойный голос Адриана.  — Смерть какую предпочтешь? — повторил блондин, ухмыляясь, словно хищник.  Он дразнил Куртцберга, пытаясь затуманить ясность его ума. Уловив насмешливые нотки в его тоне, Нат оскалился в новом порыве гнева.  — Твою, мерзавец!  Пелена злости встала перед глазами, окрашивая мир в цвет крови. Несмотря на то, что ни один из них не обговаривал правила игры, они знали, что эта битва не на жизнь, а насмерть. И каждый из них был готов к любому исходу. Руки. Натаниэль сжал их в кулаки и бросился вперед. «Шок» — это слишком слабое слово для эмоции, которую он испытал. Полный ступор. Нокаут.  Он вскинул кулак прямо перед лицом Адриана, но тот перехватил его. Смотря, черт возьми, в одну точку! Пока Нат отходил от этого, Агрест замахнулся ногой, попав парню в живот. Скривившись от боли, он с грохотом упал на пол. Боль. Боль пронзила живот, отдаваясь эхом во всем теле. Внутренности встрепенулись, угрожая вырваться наружу. Но хуже всего был смертельный яд — горечь, которая медленно, но верно, текла по его венам, отравляя всё живое.  Он посмотрел на Маринетт. Обняв себя руками, она стояла на коленях. Он догадался, что ее ноги подкосились и, не выдержав этого напора, она рухнула на пол. Чёрт. Похоже, он настолько увлекся мыслями о стратегиях своего противника, что даже не заметил этого.  Её вид. Жалкий и потерянный. Это было единственным, что он увидел, прежде чем захлебнуться в собственной крови.