***
Обшарпанные стены большой спальни в голубых тонах осветились тусклым светом, просачивающимся сквозь кружевную занавесь. Отсутствие солнечного света ухудшало привычную жизнь. Невозможно понять, какое время года, какой месяц, день, или час. Время остановилось. Замер мир. На постели сидела темноволосая девушка, разглядывая огрубевшую кожу рук. Сменные работы на грядках подкосили мягкость и опрятность рук. Её это расстраивало. По щеке скатилась слеза, и брюнетка поспешила стереть её. — Изабель, — послышался родной голос. Девушка обернулась, с поддельной улыбкой кидая взгляд на своего старшего брата. Александр Гидеон Лайтвуд — поддержка и опора для юной леди. Не было ничего, что Алек не чувствовал бы касаемо своей любимой младшей сестры. Вот и в этот раз он решил заглянуть к ней, предчувствуя, что снова увидит знакомую ему картину. Прекрасная Изабель последнее время давала себе слабину, позволяя эмоциям взять вверх. Она понимала, что сейчас, после Апокалипсиса, все находились в равных условиях. Но её угнетали ежедневные хозяйственные работы, отсутствие личной жизни и постоянная игра на выживание. — Ты опять плачешь? — улыбнулся Алек. Что хорошего он увидел в её слезах? Какой черствый! Парень вошёл в комнату, прикрывая за собой скрипучую дверь. Объятия успокоили Изабель, заставляя забыться. Она вдыхала запах мыла, видимо, Александр недавно был в душе. Девушка вспомнила о холодных струях ржавой воды, начиная рыдать. Воспоминания о детстве были расплывчатыми, и сравнивать две жизни — до и после — они не могли. Всё, что у них осталось — это семья и те близкие люди, с которыми они делили своё бытие. Поэтому Изабель частенько роняла слёзы, когда Магнус рассказывал им о мире, существовавшем До: о чудесных природных явлениях, старинных замках, легендах и развивающейся индустрии, технологиях. Она вспоминала белоснежные узорчатые хлопья, летящие к ней, падающие с неба и отдающие прохладой. Это был её последний снег. — Алек, это невыносимо! — простонала девушка, сильнее прижимаясь к брату. — Моя кожа больше не мягкая и белая, она грубая, в мозолях! Старший Лайтвуд понимал боль своей сестры. Нежную красивую девочку испортили обстоятельства. Они вынуждены жить так, будто эволюции не существовало в природе. Обида затаилась в их сердцах давным-давно. Каждый в той или иной степени находил множество причин ненавидеть этот мир. — Иззи, я знаю. Знаю, как тебе плохо. Пожалуйста, не надо плакать. Хочешь, я буду работать за тебя? — успокаивающе смотрел на неё Алек, будто это могло помочь. — Мы можем поменяться, ты будешь ходить с Джейсом на охоту, за водой. Мы вскипятим воду, Магнус даст нам лечебных трав, и мы вновь вернем твои нежные руки. Девушка уставилась на брата своими большими карими глазами, слушая каждое его слово. Нет, она не могла согласиться. Ей так хотелось, но она не могла. Подло скидывать свою работу на брата, ведь все трудятся не покладая рук. Почему же она должна иметь поблажки? Молчание нарушил златовласый парень, беспардонно распахнувший дверь в спальню. Это был Джейс. Его футболка блекло-черного цвета плотно облегала торс, и кое-где даже виднелись пятна пота и грязи. — Опять вы тут бездельничаете? — строгим тоном произнес он, присоединяясь к брату и сестре. — Мама всех собирает на обед. Нужно идти, вы же знаете, как сильно она злится, когда мы пропускаем приёмы пищи. Улыбка Эрондейла ослепила комнату. Иззи засмеялась, радуясь оптимизму второго брата. В большой полупустой столовой на первом этаже в западном крыле пансиона пахло чем-то вкусным. Аромат тянулся тонкой струйкой по коридору, доходя до трёх Лайтвудов. Они спешили за стол, где их, скорее всего, уже ждали Фэйрчайлд и Мариза. Трещины, тянувшиеся вдоль по стенам, ничуть не смущали охотников. Эстетика — непозволительная роскошь в их положении. Улыбки озарили лица матерей, когда они увидели своих детей, входящих в столовую. Джейс по-семейному обнимал Иззи, утешая её своими шутками. А вот Алек призадумался, размышляя о причине горести сестры. Изабель была права, во всём. «Мы не можем ничего изменить», — сказал ему внутренний голос. Парень окинул взглядом столы, заполненные знакомыми. Вот сидят две близняшки, с изящными чертами лица и хорошими фигурами — Ария и Эллада, обе примитивные, но бойкие, за что им было дозволено стать охотниками. За одним столом с ними сидит Айзек — низкорослый парень с огненно-рыжими волосами, курчавыми и непослушными. Также он замечает радующихся и смеющихся примитивных за одним столом, странно, но имён он вспомнить быстро не может. Дальше идут Хантер, Эмилия и Джозеф — последние сумеречные охотники, если не считать семью Лайтвуд и Фэйрчайлд. И вот, наконец, он встречается взглядом с сияющими зелеными глазами, затем со спокойными голубыми, и снова с зелеными. Их стол — Клэри, Мариза, Джослин, — к ним подсаживаются Магнус Бейн и Доротея — последние маги Земли. Все эти люди были семьёй для Алека. На столах их ждёт омлет с помидорами и чечевица. Скудно. Но откуда же доносится запах свежих булок и хлеба? Джейс вытягивает шею, как гусь, выискивая на остальных столах причину, по которой его желудок сжался от боли. — Почему пахнет выпечкой? — спрашивает он у матери, на что та лишь пожимает плечами. — Оу, это мой новый парфюм. Я решил поэкспериментировать, — улыбается довольный Магнус, притягивая ворот своей пёстрой рубахи к носу. — Интересный получился букет, не правда ли? Его улыбка и беспечность доводят Джейса. Светловолосый раздражённо смотрит на мага, предупреждая взглядом, что шутки его уже достали. А как же им хотелось хлеба… Горячего, сладко пахнущего куска хлеба. Урожайность в этот раз была хорошая, но Совет общины в лице Маризы, Джослин и Джозефа решил сократить расход пшеницы и остальных видов урожая. «Мы не можем точно знать, что случится завтра, запасы не безграничны», — сказали они, возмутив при этом некоторых примитивных.***
После нескольких часов безнадежных поисков тропы Моргенштерны и вовсе заплутали. С каждым метром лес становился своим отражением, и им с трудом удавалось отличить место, которое они недавно прошли. — Не могу, я устала, — сдалась Шарлотта, усаживаясь на большой валун возле реки. Они решили двигаться вниз по течению, но мелководная проворная река безрезультатно вела их вперед. При этом пройденная территория не сменялась новой. Валентин скинул рюкзак на землю, усыпанную мелкой галькой. Он осмотрел семью, принимая решение сделать привал. — Шарлотта, мы должны найти безопасное место. Посмотри, сколько мы прошли? — удивился отец, указывая назад. — Мы ходим кругами, — безразлично ответила девушка. Все члены семьи обернулись к ней, кидая ошарашенные взгляды. Сумеречный охотник догадывался о какой-то подлянке, но он никак не мог заметить её. Зная о способностях Шарлотты, Валентин переглянулся с Евой. Тихо журчала вода, нарушая тишь. Ни одной птицы, ни одного шелеста или звука животных. Когда лес сменялся тьмой, были слышны непонятные звуки, что-то двигалось там, в темноте, постоянно доносился хруст сухих ветвей. — Доченька, — ласково начала Ева, но её перебил Валентин. — Шарлотта, сколько мы уже ходим кругами? — прямо спросил он. — Час или два. Я думала, вы это замечаете, — непонимающий взгляд Шарлотты заставил сжаться сердца остальных членов семьи. Меньше всех представление об опасности имели Джонатан и Скотт. Они с удивлением смотрели на сестру, что безмятежно вытянулась на камне, надкусывая зеленое яблоко. Шарлотте был не свойствен страх. Шестнадцатилетняя темноволосая девушка с карими глазами и пухлыми губами, раскрытыми немного в очередном вдохе и выдохе, не придавала значения их направлению. Проходя в седьмой раз один и тот же камень, она заметила, что лишь вода в реке шумит по-разному, словно разговаривая с ней. Родители привыкли к её странным выходкам, поведению и неопределенным чувствам. Даже Джонатана и Скотта она больше не пугала. В особенности Скотта, тот и шелохнуться боялся, когда Шарлотта выдавала что-то подобное. Однако Джон всегда знал, что его сестра особенная. — Заночуем здесь, у воды, — строго вынес глава семейства, начиная собирать сухой хворост. К вечеру лес становился гуще, распрямляя свои длинные ветви и закрывая ими небо, как плетеный навес. Влага поднималась, становилось холодно и сыро. Тогда они ещё не знали, что творилось за пределами, которых они никак не могли достигнуть второй год.