Wade the wild

      — Ты можешь читать мои мысли? — неожиданно интересуется Уэйд, стягивая перепачканную кровью маску: пыльное зеркало в прихожей демонстрирует ему отстреленное ухо и заживающий порез на скуле.       Способностью к телекинезу и техно-органическим вирусом этого Кейбла наделили, однако что насчет телепатии? Два месяца совместной жизни: общая ванная, толчок и даже жертвы — и ни слова об этом. Кейбл не говорит, а Уэйд и не спрашивает: даже мысль о том, что человек за стенкой способен в любой момент залезть тебе в голову — как минимум, немного пугает.       Стекло полупустых бутылей из под соусов жалобно звенит, когда Кейбл захлопывает дверцу миниатюрного холодильника. В его здоровой руке — связка пивных банок, а зараженная тянется к вазе для фруктов, чтобы подцепить яблоко. Небольшая фарфоровая емкость в форме лодочки гротескным истуканом возвышается над грязью и запущенностью кухни. «В будущем все овощи и фрукты упразднены, так что помимо утренних стояков нас с природой не будет связывать ничего», — как-то сообщает Кейбл, на что Уэйд печально качает головой и отправляет в рот очередную горсть острых Доритос. Тем же вечером он устраивает набег на сувенирную лавку в паре кварталов и возвращается со связкой апельсинов в одной руке, и с очаровательной вазой для них — в другой.       — К моему сожалению, — невесело отвечает Кейбл, тяжело опускаясь на диван: продавленная кожа и старые пружины спеваются в жалобном скрипе под его внушительным весом. Банки, бренча, приземляются рядом, и Кейбл одним ловким движением вылавливает алюминиевый бочонок из связки.       Уэйд удовлетворенно кивает зеркалу — мочка срослась, порез затянулся — и делает шаг в гостиную. Закатное солнце настойчиво пробивается сквозь наспех задвинутые выцветшие шторы, вылавливая из сумерек гостиной осунувшееся лицо и опущенные плечи Натана Саммерса. Уэйд на одну долгую секунду замирает в проходе, разглядывая живописную игру солнца на шее и руке своего новоиспеченного товарища. Кейбл не обременяет себя переодеванием в домашнее: видавший виды зеленый шарф крылом хищной птицы свешивается с его шеи на спинку дивана, а на ковре под ногами разводы белой пыли от уличных ботинок; только пушка остается в прихожей. Уэйд смотрит на белый ворс, на пивные бутылки под диваном и, заметив таракана, бегущего под дверь его комнаты, думает, что в квартире неплохо бы убраться.       Вздохнув, он переводит взгляд на Кейбла и напускает на себя глубоко оскорбленный вид.       — Святая простата! — он в притворном исступлении хватает ртом воздух: возмущение — последнее, что он испытывает. Смущение — возможно. Облегчение, капельку надежды — вероятнее всего. — Вторжение в чужую голову — это не по-братски, сукин ты сын. Содержимое моих мозгов — не сраная киношка...       — Ты тоскуешь.       — А?       Кейбл невесело ухмыляется и откидывается на спинку дивана. Его веки подрагивают, когда он произносит:       — Каждый раз, стоит мне коснуться твоего извращенного сознания... — Кейбл делает глоток. —... я чувствую ее. Эту гноящуюся боль.       Если бы у Уэйда Уилсона спросили, что больше сближает — копание в чужой голове или трусах, он, не задумываясь, ответил бы, что первое. Это — интимнее, чем флирт, поцелуи и секс вместе взятые. Уэйд мечтает разозлиться, но разве он сам — не тот, кто напоминает о своей боли каждому встречному? Он никогда ее не прячет: он вспыльчивый, упрямый, жадный до крови и часто плачет по ночам. Его враги знают дату смерти его девушки и имя первой собаки. Уэйд Уилсон — одна сплошная зияющая рана — мечта для телепата. Так что слова Кейбла оседают без последствий, за исключением совсем маленького: парень напротив за секунду превращается в его лучшего друга. Такой уж Уэйд Уилсон впечатлительный.       Банки с душераздирающим лязгом летят на пол, когда Уэйд отпихивает их ногой и приземляет свой зад на диван в полуметре от кейблова бедра.       — Ты уверен, что не путаешься в наших с тобой мозгах? Мне вот, например, и мысли ничьи читать не надо, чтобы понять, что у тебя на душе. То, как ты трясешься постоянно над этим своим медведем...       Кейбл дергает головой, словно отмахиваясь от назойливой мухи. Светлые брови летят к переносице, когда он прикрывает глаза и тяжело вздыхает.       — Моя боль... другая. Твоя — это чувство вины и озлобленность, моя -…       — … ужас и беспомощность.       Уэйд устало откидывает голову на спинку дивана и утыкается бессмысленным взглядом в потолок: большая часть штукатурки осыпалась, а желтые пятна, подобно облакам, образуют причудливые формы. Все эти чувства — такая утомительная наука. Особенно когда перед тобой — не любовь всей твоей жизни, понимающая тебя с полуслова, а мрачный амбал прямиком из будущего, в районе сердца у которого — сплошной металл и провода.       Он втягивает носом воздух, прежде чем продолжить:       — Как-то в детстве мой отец напился и уволок маму в кладовку, заперев дверь. Прям за волосы утащил. Она кричала, сопротивлялась, а я... Я не знал зачем — совсем ребенком был, но, само собой, догадывался. Честно говоря, до сих пор не знаю точной причины — думать об этом, сам понимаешь, дольше двух секунд... сложно. Она, рыдающая, трепыхалась там, за дверью, в метре от меня — руку протяни и... Если бы не дверь. Я вопил, пытался своими тщедушными детскими плечиками выбить преграду, но все было тщетно.       В одном из желтых разводов на потолке Уэйд распознает кошачью мордашку. Нет, тут надо срочно делать ремонт.       — Когда кажется, что ты так отчаянно близко, но дотянуться не можешь, не можешь быть там с ними — я... я знаю каково это. И мне очень жаль.       Кейбл отрывается от разглядывания своей испещренной шрамами ладони и смотрит на Уэйда — настолько проникновенно, что хочется его обнять. А Уэйд Уилсон на то и Уэйд Уилсон, чтобы идти на поводу у импульсов и не думать о последствиях. Так что он, аккуратно высвободив банку из цепких пальцев и отставив ее на столешницу, придвигается ближе. Кейбл хмурится и с налетом растерянности смотрит на отобранную банку; кажется, сопротивляться он не собирается. Поэтому, немного помедлив, Уэйд осторожно касается широкой груди, скользит руками по чужим плечам, спине и, наконец, утыкается носом в живую кожу на шее. Правая рука замирает у Кейбла на затылке, и Уэйд позволяет себе слегка сжать пальцами пепельные волосы.       Он удивлен, когда сильные руки вместо того, чтобы потянуться к ножнам на бедре, смыкаются за его спиной и прижимают чуть ближе. Уэйд ощущает твердость металла и исходящий от него неживой холод. Кто бы мог подумать, что амбал из будущего любит обнимашки? Неужели, когда на дворе настанет 207-точной-цифры-зрителю-так-и-не-сообщили год, под вопросом окажется не только концепт ориентации, но и токсичная маскулинность, в связи с чем мужчинам, наконец-таки, незазорно будет грустить и обниматься?       В этот раз обходится без лезвия в причинном месте, и Уэйд улыбается воспоминанию об их первом объятии. Чистая благодарность и ни мысли о неприличном — не то, что сейчас. Кусок бритого затылка ершится под пальцами, запах чужого пота щекочет ноздри, и Уэйд хочет пройтись носом по кейбловой шее, втягивая соблазнительный запах без остатка. Он хочет игриво прикусить кожу на мочке. Он хочет прошептать что-нибудь пошлое... Он много чего хочет, но вместо этого говорит:       — Погляди на нас: сближаемся на почве гибели возлюбленных. Стыд и позор, Райан Рейнольдс, что позволил убить целых трех женских персонажей в угоду мужским страданиям.       Кейбл отстраняется и с сомнением заглядывает Уэйду в глаза, словно выискивая у того признаки интеллекта.       — Да что с тобой не так, затычка ты для жопы?       Многочисленные прозвища в честь секс-игрушек из раза в раз роняют в душу Уэйда семена надежды на то, что чувства Кейбла к нему — не эксклюзивно платонические. Уэйду хочется эроса* и, возможно, немного людуса*, но как жаль, что пока все, что их объединяет — это филия*, и то сомнительная.       — А ты уверен, что моя боль — это все, что ты чувствуешь? Я почти уверен, что иногда думаю о том, как мы с тобой...       — Уэйд.       — Ладно, ладно, здоровяк. Попробовать стоило.       Напоследок Уэйд легонько сжимает чужое колено и перемахивает через диван, беря курс на ванную. Засохшая кровь — его и чужая — сама себя не отмоет. Руки Кейбла в аналогичных черных ручейках, но звать его с собой в душ — идея для следующего подобного вечера.       Новый непреодолимый импульс настигает Уэйда, когда его рука касается дверной ручки. Замерев, со своего места он наблюдает за тем, как тяжело вздымается спина Кейбла, как низко опускается его светлая голова.       — Знаешь, с таким несчастным видом ты делаешь это почти невозможным — не чувствовать себя виноватым в твоих страданиях.       Уэйд едва уворачивается, когда в паре сантиметров от его лица — прямиком в техно-органическую руку — проносится винтовка. Кейбл делает новый глоток пива и отставляет банку, берясь за пушку обеими руками: время ухода за питомцем.       — По крайней мере, все живы.       «Кроме тебя», — думает Уэйд, глядя на поникшие плечи, но решает промолчать.       ***       Оказывается, процесс самоудовлетворения протекает гораздо приятнее, когда тебе известен фактический запах и реальные ощущение чужой кожи под пальцами. Небольшой преградой оказывается знание о чужой телепатии, поэтому Уэйд, за неимением выбора, даже не старается сдержать неистовое воображение — пусть Кейбл считает это за приглашение.       Салфетки кончились еще пару дней назад, и необходимость смыть с себя бурный результат его двухмесячной сексуальной фрустрации вынуждает Уэйда покинуть кровать и на ватных ногах направиться в ванную.       Экран работающего телевизора источает неверный свет, и в подсвеченных сумерках гостиной Уэйд видит уснувшее на диване тело — Кейбл инстинктивно обнимает себя за талию, а бесконечный шарф, подобно одеялу, обернут вокруг широких плеч. Картина умилительная, грустная и жалкая одновременно, однако дюжина смятых банок под диваном и летающая над недоеденным яблоком жирная муха решают все же в сторону последнего.       Уэйд чувствует, как сжимается его сердце, вздыхает и плетется к дивану.       Осторожно отпинывая пустые банки, он прокладывает путь за пультом к столешнице. Когда липкие кнопки оказываются под его пальцами, Уэйд не может удержаться и смотрит вниз — на смягченные слабым светом грубые черты. Ванесса была красивой, Кейбл... тоже, без сомнения, и Уэйду вдруг становится стыдно за свои высранные адской клоакой лицо и тело.       В людях Уэйда Уилсона привлекает далеко не внешность, несмотря на то, что красивые люди всегда любили его. То, что на самом деле привлекает в людях Уэйда Уилсона — это твердость духа. Такой была Ванесса, от Кейбла этим разит за версту, Кейт из параллельного класса защищала его от школьных задир, а его психотерапевт... Томас, кажется?.. однажды врезал его отцу за то, что тот назвал Уэйда психом на одном из сеансов. К своим одноразовым любовникам у Уэйда требование одно — быть великолепными в постели. Правда, однажды он все же чуть не влюбился в проститутку, притащившую в своей сумочке двухсторонний дилдо.       Он как раз сражается с упрямо не срабатывающей кнопкой выключения телевизора, когда с дивана доносится хриплое и сонное:       — Уэйд.       Уэйд поворачивает на звук чужого голоса и вскидывает несуществующие брови. Кейбл все еще пьян, и его здоровая рука безотчетно тянется к Уэйду — бог знает зачем. Уэйд отбрасывает пульт, перехватывает руку и заинтригованно присаживается на диван рядом с Кейблом.       — Ты...       — Я, — вторит Уэйд шепотом, придвигаясь ближе.       — Я все никак не могу понять того, что происходит в твоей идиотской голове, но...       Уэйд чувствует, как огрубевшие подушечки чужих пальцев скользят по внешней стороне кисти и переворачивает ее ладонью к верху. На секунду их пальцы соприкасаются, и Уэйд вдруг явственно чувствует источаемый Кейблом запах перегара.       — … я обожаю все то, чего не понимаю.... — Кейбл прочищает горло с каким-то титаническим усилием. — Моя жена была... она такая же. Вы оба непредсказуемы, оба упрямы, никогда не ищете легих путей и очень любите... выводить меня из себя.       Сердце ухает куда-то в пятки, когда слегка затуманенный взгляд Кейбла находит, наконец, его лицо и сосредоточенно в него впивается.       — Вы... ты все-таки забрался ко мне под кожу, Уэйд. И как же мне не хочется получать от этого удовольствие.       Вот.       Черт.       — А мне бы не хотелось знать, как ты звучишь, когда кончаешь. Но наши желания не всегда совпадают с реальностью.       Он шутит, а в голове — ужас и паника. Пальцы ног впиваются в жесткий ворс, когда он судорожно поджимает их.       — Ты такой...       Уэйд сглатывает и нетерпеливо наклоняется к Кейблу, с трудом продираясь сквозь облако перегара, чтобы услышать окончание предложения.       — Такой уродливый.       На этих словах Кейбл вырубается, забирая с собой и остатки уэйдовой вменяемости, и его несчастное сердце.