Зарисовки периода Шова

Прошло так много времени, что теперь Юдзуру уже даже не понимал, чего было больше в его желании – простого любопытства, беспокойства или непреодолимого стремления утолить собственный голод, не успокаивавшийся все эти годы. Он думал об этом постоянно, но ни к чему так и не пришел, а потому постепенно утратил первоначальную нить размышлений, и все его ощущения притупились. Единственное, что он знал наверняка – ему было необходимо сделать это. Стараясь быть честным с собой, Юдзуру признавался себе в том, что боялся, причем очень сильно. Боялся множества вероятностей. Адрес мог устареть, у улицы могло смениться название, дом могли снести. Семья Уно могла переехать, Шома мог уехать из города, или… вероятностей было не счесть. Понимая, насколько бесперспективными были все домыслы, Юдзуру даже пытался отказаться от этой идеи – ехать в Нагою с единственной поддержкой в виде старого конверта и бумажной лягушки. Он даже пробовал отложить конверт в дальний ящик своего письменного стола и не притрагиваться к нему – когда он учился на первом курсе университета, ему удалось целый год не притрагиваться к конверту и не перечитывать адрес. Он почти забыл о том, что когда-то мечтал съездить в Нагою и увидеть, каким вырос Шома. Он почти решился выбросить конверт, но… Разумеется, не смог. Те пять минут, что он простоял над рассортированными бумагами, перекладывая конверт то в стопку «приговоренных» к шредеру, то в стопку «помилованных», показались ему самыми длинными за последние годы. В итоге он все-таки оставил конверт – сохранил этот тонкий белый соблазн, который и без того был высечен на сетчатке его глаз. Юдзуру прекрасно понимал, что даже если бы и скормил конверт шредеру, все равно не сумел бы забыть адрес, который перечитывал тысячи раз и заучил наизусть. После получения степени бакалавра, он взял паузу в один год, собрал все свои деньги, которые скопил благодаря подработке и экстра-выплатам на стажировке, и купил большой рюкзак для вещей. Решение было принято. Только трусы отказывают себе в планах и желаниях, оправдываясь тем, что вероятность успеха мала. Смелые люди идут до конца, даже если понимают, что шансов почти нет. Да и если не поставить точку, то нежное лицо из далекого прошлого будет преследовать его всю жизнь, и Юдзуру даже состарится, все еще сомневаясь – а может стоило съездить и поглядеть на него? Может… может, может, может… «Вполне возможно», «вероятно», «скорее всего». Это не те слова, которые делают жизнь лучше. Сомневаешься – иди и проверь, приобрети уверенность и реши, что делать дальше. Нечего сидеть и изнывать. Мама очень удивилась, узнав, что в конце июня ее сын решил сорваться в незнакомый город, в котором не было ни знакомых, ни родных, ни планов на работу. Она поинтересовалась, не хотел ли он взять с собой кого-то из друзей, коих за время учебы у него появилось множество, но Юдзуру ответил, что хотел справиться сам. – Я думала, ты забыл, – улыбаясь, сказала она. – Но ты все помнишь. – Я не могу забыть. Все кажется, что что-то упустил, и я чем-то ему обязан. За те несколько дней, что он прожил у нас, он дал мне столько всего, а я не успел ничем ему ответить. Внутри неспокойно, кажется, я не смогу справиться, пока не увижу его и не пойму, что он живет хорошо. – Твоя детская любовь может убить тебя, – грустно заметила мама. – Поэтому поезжай скорее, дорогой. Поезжай и исцелись. Я хочу, чтобы ты жил полной жизнью. У тебя дар, которым не каждый обладает. Одного боюсь – что ты разочаруешься. – И я этого боюсь, – кивнул Юдзуру. – Но не отступлю. – Другой на твоем месте давно забыл бы о нем и продолжил жить дальше, но ты слишком сильно к нему привязался. Я не знаю, умеет ли кто-нибудь так же, как и ты. Поэтому я горжусь тобой. Горжусь так сильно. Одобрение матери давало столько тепла – в него можно было погрузиться с головой. Юдзуру обнял ее почти так же крепко, как делал это в детстве, а потом вернулся в свою комнату, которую снимал последние два года. Сдал ключи хозяину, надел рюкзак и уехал на станцию. До Нагои было чуть больше трех часов езды поездом. @@@ Адрес оказался реальным – улица с подходящим названием отыскалась, даже дом с тем же номером стоял на месте, но Юдзуру почему-то не чувствовал облегчения. День клонился к вечеру, когда он добрался до ворот и остановился в нерешительности. Он не думал, что скажет, когда приедет – ему просто хотелось хотя бы заглянуть за забор, посмотреть одним глазком, а потом вернуться. Но смотреть оказалось не на что – дом пустовал, двор выглядел заброшенным. Он походил вокруг, повздыхал и решил вернуться в общежитие, где до этого успел оплатить койку. Ехать туда не хотелось, потому что он ненавидел спать среди посторонних людей, но выбора все равно не было. «Еще немного, и соседи примут меня за вора или еще какого-нибудь преступника», – подумал он, поправляя лямки рюкзака и собираясь покинуть улицу. – Добрый вечер, – раздалось за его спиной. Юдзуру обернулся. – Добрый вечер, – поклонился он, встретившись взглядом с пожилой женщиной, за спиной которой дремал маленький ребенок. – Я ищу семью Уно. Она живет в этом доме? – Семья Уно? – удивилась она. – А вы с кем-то из них знакомы? Или может, привезли известия? Так было нужно. Даже соседи никогда не давали сведений, если посетители и незваные гости казались им подозрительными. Женщина должна была убедиться, что Юдзуру пришел с добрыми намерениями. – Да, я знаком с их старшим сыном, – кивнул Юдзуру, вынимая из кармана конверт, который хранился в еще одном конверте. – Вот, я приехал по этому адресу. Они ведь живут здесь? Женщина жестом отказалась брать конверт в руки, и попросила Юдзуру, чтобы он сам показал ей – нахмурилась прочла адрес, покачала головой, а потом спросила: – Давно получили письмо? Они уже два года не живут в этом доме. – Два года? – Юдзуру почувствовал, как упало сердце. И где теперь искать Шому? – Да, переехали в дом получше, поближе к окраине, где тихо и воздух почище. Точно не знаю, что за дом, но говорят, неплохой. С каждым ее словом становилось все тяжелее и тяжелее – Юдзуру прямо слышал треск, собственных рушившихся надежд. – И их никак нельзя найти? – в отчаянии спросил он, поступая при этом не очень вежливо. – Не знаю. Я совсем с ними не общаюсь, они ведь замкнутые. Знаю только, что их старший сын работает на почте и развозит посылки на мотоцикле. Иногда и на нашей улице появляется – здесь много стариков живет, не все могут до отделения добраться и сами забрать, а коробки порой приходят великоватые. Юдзуру едва поборол желание спросить, не ждет ли она каких-нибудь посылок в ближайшее время. – Значит… значит, их не найти, – заключил он. – Вероятно. Но вы лучше завтра на почту – в самое главное здание. Там его должны знать. Не так уж и много парней ездит на мотоциклах по почтовым делам. Идея показалась верной. Может быть, все действительно было не так страшно, как показалось поначалу – может быть, все дело было в усталости и разочаровании. Юдзуру поблагодарил ее, а потом поехал в общежитие. Нужно было как-то дотянуть до утра. @@@ Нужно было предвидеть это. Нужно было… Да разве существовало верное решение? Юдзуру не понимал, что он должен был сделать с рюкзаком – таскать его везде за собой или оставить в комнате, создав видимость того, что в нем не было ничего особенного. Впрочем, что уж тут – рюкзак все равно утащили. Его обокрали. Никто ничего не видел, никто ничего не знал. Спрашивать у людей было бесполезно, и Юдзуру подумал, что хорошо еще, бумажник остался – он носил его в кармане брюк. Рюкзак пропал, пока Юдзуру был в душе, так что все, что у него осталось – сырое полотенце, зубная паста и щетка, брюки и рубашка. И бумажник, разумеется. Казалось, что вся вселенная ополчилась против него. Юдзуру уселся на кровать, повесил голову и начал думать. Он дал себе только один день – найти главное здание почты, посмотреть на Шому, а потом уехать домой. И никому не говорить о том, что его обокрали, чтобы потом его не вздернули на смех. Утром он соскочил самым первым – будто и не спал вовсе. Больше всего расстраивало то, что теперь он должен был ходить по городу только в мятой одежде, потому что не мог даже воспользоваться общим утюгом. Не мог же он стоять в одних трусах и майке и наглаживать свои вещи, пока за его спиной стояла целая очередь из молодых матерей с пеленками наперевес – таких в общежитии было немало. Телефонный справочник, будка, звонок, переговоры и уточнение – и все необходимое было получено. Юдзуру добрался до нужной остановки на автобусе, а потом, уточняя дорогу у прохожих, добрался до почтового центра. День только начинался, но почта уже походила на настоящий муравейник – в фойе туда-сюда сновали парни, облаченные в форменные белые рубашки с черными воротничками, по полу катили тележки с коробками, то и дело раздавались команды, кого-то звали по именам, иногда даже через громкоговоритель. К нему обратилась девушка в светло-голубой рубашке и просторных хлопчатых штанах. – Добрый день, прошу прощения, но если вы пришли устраиваться на работу, то вам придется подождать еще полчаса – отдел кадров откроется только в восемь часов, когда почтальоны разойдутся по адресам. – Нет, – торопливо закачал головой Юдзуру. – Нет, я звонил… я звонил утром… – Да, да, я помню, я подумала, что вы по поводу трудоустройства, – улыбнулась девушка, на всякий случай поклонившись и словно извиняясь за свое предположение. – Я просто ищу человека, мне сказали, что он работает здесь. – Можете сказать, к отделению какого района он приписан? – тут же спросила она. Девушка отреагировала так быстро, словно ей каждый день приходилось находить сотрудников для таких вот искальцев, как Юдзуру. – Нет, я только знаю, что он развозит посылки на мотоцикле. Я живу в другом городе, и совсем ничего не могу сказать. – Почтальон с собственным транспортом… таких в Нагое всего трое, и они работают в центре. Все трое сейчас здесь. Я не могу пустить вас к ним, потому что они разбирают посылки, и входить на склад посторонним запрещено, но вы можете подождать. Они выйдут, как только закончат. Выбора все равно не было, так что Юдзуру вышел во двор и уселся на одну из лавочек, ожидая, когда закончится утренняя суматоха. Через несколько минут к воротам подъехало несколько машин с разными номерами, в которые стали загружать мешки и коробки – видимо, настало время распределить все послания по отделениям. Он никогда не думал, что работа почтового центра такая сложная, но теперь мог собственными глазами увидеть, как много труда вкладывалось в доставку писем и посылок. На каждой коробке и на каждом мешке были какие-то отметки, везде соблюдался строжайший порядок. Каждое утро в это место доставлялись сотни килограммов – писем, бандеролей, посылок. И все до последнего листочка развозилось точно по адресам, указанным отправителями. Когда загрузка машин закончилась, двор как-то неожиданно опустел. Юдзуру подождал еще немного, а потом решил снова войти в здание и спросить, не пропустил ли он выезд тех самых почтальонов с собственным транспортом. Они ведь могли выезжать с заднего двора или уходить как-то еще, он мог легко их пропустить, а времени у него было не очень много. Без вещей и места ночлега ему было совершенно нечего делать в чужом городе. Однако едва он поднялся со скамейки, как дверь здания открылась, и показались три молодых человека – двое повыше, и один небольшого роста. Они были одеты точно так же, как и все остальные – в белые рубашки с черными воротниками и черные брюки. Юдзуру узнал его сразу. Темные волосы и изменившийся овал лица, с которого сошла детская пухлость – небольшие изменения не могли его обмануть. Шома повзрослел. Он был реальным – самым настоящим. Шома держался чуть позади своих коллег, но не отставал от них. Они о чем-то говорили между собой, временами оглядываясь на него, и Шома отвечал робкими улыбками, которые Юдзуру отлично помнил во всех подробностях – улыбался Шома так же, как и в детстве. Прошло всего секунд десять, а он уже успел разглядеть кучу всего – привычку наклонять голову набок, кусать нижнюю губу, двигать бровями, то приподнимая, то опуская их. Все то, что было таким знакомым. Шома был жив, у него была работа, приятели по работе. С ним все было в порядке. Он выглядел отлично – даже лучше, чем Юдзуру мог предположить. Можно было не переживать и вернуться домой. Группа из трех почтальонов направилась вдоль стены, проходя под окнами здания – наверное, они пошли к гаражу или куда-то еще, где были их мотоциклы. Они добрались до угла, и Юдзуру решил, что можно было встать и уйти со двора, чтобы больше не привлекать лишнего внимания. Все удалось, все было хорошо. Парадная дверь хлопнула необычно громко – она держалась на пружине, и вышедшая на крыльцо уже знакомая Юдзуру девушка нечаянно выпустила ее из рук, из-за чего створка с треском ударилась о коробку. Этот звук остановил и Юдзуру, и Шому с его приятелями. – Господин, – вежливо кланяясь, обратилась к нему девушка, слегка втянув голову в плечи, и видимо, стесняясь того, что привлекла слишком много внимания своим появлением. – Я боялась, что вы уже ушли, и не встретились с тем, кого искали. Вот наша особая группа, – она указала рукой в сторону замерших на своих местах молодых людей. – Они совсем скоро уедут, так что поспешите, иначе потом сможете застать их только в обед или вечером. Может быть, я представлю вас? Три головы развернулись к нему, и Юдзуру почувствовал себя действительно неудобно, так, словно оказался выставленным на всеобщее обозрение. Разумеется, девушка руководствовалась лишь благими намерениями, но теперь ее действия показались ему просто варварскими. Хотя откуда ей было знать, что он хотел смыться и по-тихому сбежать из Нагои? – Нет, спасибо, я… Она уже сошла со ступенек и направилась к нему. Солнце упало на ее белую рубашку, превратив ее в сплошное белое пятно, Юдзуру даже сощурился, чтобы не ослепнуть. – Пойдемте, – улыбаясь, предложила она. – Вы ведь приехали издалека? Они здесь, вам незачем больше ждать и тратить время, у вас ведь тоже есть дела. Дела у Юдзуру прямо в данный момент покатились вперед со страшной силой, так что он даже застыл, не зная, как правильнее поступить, чтобы его не приняли за сумасшедшего. Внутри всколыхнулась даже легкая неприязнь к девушке, даже при том, что он понимал, что она хотела только помочь. Тем более, что именно с ней он говорил утром. Так что он кивнул и позволил всему пойти туда, куда оно и направлялось. Каким-то образом парни вернулись на крыльцо, и он оказался рядом – совсем рядом с Шомой. Девушка что-то сказала, и они, серьезно глядя на него, поклонились. Юдзуру еще ничего не слышал – не то от волнения, не то от смущения. Некстати вспомнилась вчерашняя-сегодняшняя одежда, не видевшая утюга, и ему захотелось сбежать подальше, чтобы никто его не видел. – Вы нашли того, кого искали? – заглядывая ему в глаза, спросила девушка. – Если нет, то мне очень жаль. Юдзуру кивнул: – Нашел. Она улыбнулась – теперь уже с облегчением. – Замечательно, я рада за вас. Тогда я вернусь к делам. – Спасибо, – поблагодарил ее он, сам не понимая, откуда у него еще были на это силы. Она еще раз поклонилась и скрылась за дверью. Три пары глаз обратились к нему. У Шомы были все еще такие же круглые глаза, как и в детстве. С близкого расстояния он выглядел еще более знакомо, и Юдзуру сглотнул, не понимая, что именно чувствовал сейчас, когда Шома смотрел на него в упор с непонятным выражением, и думая неизвестно о чем. Нужно было что-то сказать, чтобы не выглядеть совсем уж убогим, но Юдзуру не знал, что нужно было сделать – его разрывало от чувств. – Я вас помню, – протянув ему руку, сказал Шома. – Рад вас видеть. Словно во сне Юдзуру протянул руку в ответ и коснулся его ладони. Шома мягко пожал его руку, задержав прикосновение всего на секунду, а потом отпустив ее. – Могу подвезти вас, куда вам нужно, – предложил он, глядя на него снизу вверх. Двое других стояли рядом, возвышаясь над Шомой как пара телохранителей. Они были высокими и стройными, почти такими же, как сам Юдзуру, и смотрели на него с явным недоверием. – Не знали, что у тебя есть еще какие-то друзья, о которых нам ничего не известно, – заметил один из них. Шома не ответил, просто смущенно улыбнулся и опустил взгляд. Ничего объяснять он не собирался. – Ладно, даже если вы вместе, все равно погнали в гараж, а то время-то идет, – предложил незнакомец. – Но ты точно в порядке? А то я могу подвезти его сам, если тебе сложно. Ты ж сегодня по окраинам разъезжаешь. – Нет, я сам, – покачал головой Шома. – Спасибо, что предложил. – Тогда давайте поторопимся. Юдзуру зашагал следом за ними, наблюдая за твердой поступью Шомы. Все происходило как во сне, он даже не совсем понял, как оказался в гараже, представлявшем собой вполне солидную пристройку к основному зданию. У дверей были сложены коробки с разными ярлычками. Шома стащил серый чехол со своего мотоцикла, снял его с тормоза и вывел на улицу. Потом вернулся в гараж и выкатил из него небольшой прицеп, который ему приходилось придерживать за толстую и короткую цепь. У двух остальных мотоциклистов имелись коляски-люльки, поэтому они в таких дополнениях не нуждались. – Какие коробки твои? – спросил Юдзуру, подходя к стопкам, аккуратно сложенным на асфальте. Шома покачал головой: – Сам справлюсь, – сказал он, правильно истолковав намерение Юдзуру помочь ему. В итоге справился он все равно не сам – Юдзуру не мог стоять без дела, пока он возился с коробками и загружал прицеп. У самых краев по бортам прицепа были просверлены небольшие отверстия, которые Юдзуру заметил почти сразу, но при этом не задался вопросом об их назначении. После того, как коробки были уложены, Шома вынес из гаража длинную витую веревку, при помощи которой обвязал груз, пропуская ее через отверстия и перетягивая сверху так, чтобы коробки прижались друг к другу. Веревка была длинной, но управлялся Шома сноровисто и быстро. – Не повезло, – обращаясь к Юдзуру, сказал все тот же парень, что предлагал Шоме помощь ранее. – У него нет коляски. Умеешь верхом катить? А то так и перевернуться недалеко. Шома повернулся к нему и мягко попросил: – Не пугай его, пожалуйста. – Добрый Уно-сан, – потянувшись рукой к его голове и потрепав по волосам, засмеялся парень. – Ладно, если такое дело, то я первым поеду. Почему-то Юдзуру даже не удивился, когда Шома оказался последним в очереди на выезд. Они совсем не говорили, а потому, когда остались только вдвоем, Юдзуру ощутил в полной мере всю неловкость положения. Шома даже не смотрел на него – просто взялся за руль и повел мотоцикл к задним воротам, из которых до этого выехали его друзья. Юдзуру пошел следом. – Вы, правда, умеете ездить на мотоцикле? – все еще не глядя на него, тихонько уточнил Шома. – Это важно. Если вам это сложно, то я поеду медленнее. Его голос все еще был нежным – разумеется, не таким, как в детстве, но по-прежнему звучал довольно мило. Эффект усиливался тем, что он использовал максимально вежливую речь. Возможно, стесняясь того, что его голосу недоставало глубины, Шома говорил тихо и мало. – Я еще не пробовал, – признался Юдзуру. – Поэтому буду тебе благодарен, если поедешь медленно. Шома поджал губы и кивнул, мазнув по нему беглым и легким взглядом. «Ты ведь меня узнал?» «Ты действительно хочешь, чтобы я поехал с тобой?» «Ты не боишься меня?» «Ты помнишь меня?» Ты помнишь? Помнишь ли… Юдзуру хотел задать ему десятки вопросов, но не мог произнести ни слова. Шома вел себя так нейтрально, что понять, узнал ли он Юдзуру или просто решил выручить незнакомого человека, было невозможно. В результате Юдзуру оказался верхом на мотоцикле, его руки были сомкнуты на талии Шомы, и он мог чувствовать взволнованное и глубокое дыхание своего старого знакомого, пока тот разгонялся и набирал скорость. – Куда отвезти? – спросил Шома, не поворачиваясь к нему. – Почему ты ездишь без шлема? – не успев остановить себя, спросил Юдзуру. Потом смутился и ответил на уже заданной Шомой вопрос: – На вокзал, если можно. – У меня только один шлем, – сказал Шома. – На вокзал, конечно, отвезу. – Тогда надень его, пожалуйста, – повышая голос, попросил Юдзуру, в ушах которого засвистел ветер, как только Шома разогнался достаточно быстро. – Не могу, я сейчас еду. – Остановись и надень. – Ничего не случится, все в порядке. Если и разобьемся, то вместе. Юдзуру стиснул его талию крепче. – Не говори о таком. Ему показалось, что Шома засмеялся – по крайней мере, по его животу прошла легкая дрожь, отозвавшаяся в животе Юдзуру странным щекочущим чувством. – Не буду, – пообещал Шома. – На вокзале могу довезти до дверей камеры хранения. – Мне туда не нужно, – ответил Юдзуру. Шома явно удивился, но ничего не сказал. Они проехали к самому вокзалу, и Юдзуру только там подумал о том, что сбил Шоме весь рабочий график. – Если тебе не нужно в камеру хранения, то где твои вещи? – между тем поинтересовался Шома, когда они остановились на боковой дорожке. – Может, вначале нужно было тебя в другое место завезти? – У меня нет вещей, – улыбнулся Юдзуру, слезая с мотоцикла. Ощущений от поездки он не запомнил – его слишком сильно занимал разговор и необычная близость чужого тела, к которому приходилось прижиматься грудью и животом, практически касаться бедрами. – Ты приехал сегодня утром? – Нет, меня обокрали, – опять, не подумав, ответил Юдзуру. Шома резко повернулся к нему и уставился на него, не мигая и не меняясь в лице. Юдзуру пожалел о своих словах еще до того, как закончил говорить, но теперь ему стало даже смешно – Шома выглядел весьма забавно. – Ты здесь совсем один без вещей и вообще… без всего? Кажется, Шома был слегка шокирован. – Все в порядке, деньги у меня есть. – Но… ты, наверное, и не спал нормально? Где ты ночевал? – Уже не помню. В общежитии. Всего один раз, это не страшно. Шома нахмурился. – Я могу отвезти тебя в мой дом, – предложил он. Юдзуру так и не понял, когда Шома успел перейти на относительно неформальную речь. – Поспишь и отдохнешь. У меня отдельная комната, все хорошо. – Нет, все действительно в порядке, – засмеялся Юдзуру. – Мне хочется поскорее добраться до дома, я в этой одежде хожу со вчерашнего дня, и ты сам видишь, в каком она состоянии. Большие глаза захватили его взгляд и приколотили к месту – Шома просто смотрел на Юдзуру, не произнося ни слова и не собираясь его уговаривать. Просто смотрел во все глаза и не двигался с места. Этот открытый, теплый и немного растерянный взгляд воздействовал гипнотически, и Юдзуру, горячо желая отвернуться и как-то справиться с этим, все равно не находил в себе сил разорвать контакт. Наверное, это называют «убийственным обаянием». Прошло всего полминуты, и Юдзуру почувствовал себя так, словно отказывал маленькому ребенку в искренней просьбе. – Но ты и так потратил слишком много времени, – цепляясь за последнюю мысль, промелькнувшую в голове, сказал он. – Тебе же еще работать. – Я живу на окраине, мой дом находится там, где я сегодня развожу посылки, – ответил Шома, не переставая глядеть на него. – Тогда… тогда спасибо за приглашение. Я буду рад. Было не совсем понятно, согласился ли он, потому, что действительно хотел отдохнуть или потому, что не мог больше выносить этот пристальный взгляд. А может быть, ему просто не хотелось уезжать так скоро, они ведь только встретились, и все, вроде бы, пошло как надо? Юдзуру просто сделал то, что показалось ему правильным. Дом, в котором Шома жил теперь, был довольно большим, но находился почти за чертой города. Юдзуру подумал о том, что в этом месте было довольно опасно – безлюдные окрестности, отсутствие телефонной линии… настоящая глухомань. В Токио он привык к постоянному оживлению, а здесь ему показалось, что он оглох от тишины. Ворота им открыла мама Шомы – ее Юдзуру узнал сразу. На ее лице не отразилось ни удивления, ни смущения, она просто улыбнулась ему и впустила в дом. – Юдзуру-сан приехал вчера, и провел ночь в общежитии, я подумал, ему нужно отдохнуть, – коротко объяснил Шома, проходя в дом. Мама позволила ему поступать так, как он считал правильным, поэтому дальше Шома занимался всеми вопросами уже сам. Показал Юдзуру, где можно умыться, потом отвел к своей комнате и открыл дверь. Говорил он совсем мало и больше показывал жестами, в чем также угадывались его старые привычки. Юдзуру казалось, что лимит неловкости был исчерпан еще утром, во время их встречи, но теперь он понял, что никакой планки вообще не существовало – ему было до жути неудобно находиться в этом доме. Тем более, что Шома довольно быстро скрылся из виду – ему еще предстояло работать. Хозяйка дома дала ему полотенце, а потом поинтересовалась, не хотел ли он выпить чаю, на что Юдзуру ответил максимально вежливым, но четким отказом. Умывшись и почувствовав себя, наконец, более или менее нормальным человеком, Юдзуру прошел в комнату Шомы, закрыл дверь и улегся на постель. Почему-то Шома вел себя весьма хитрым образом – не отказывался от Юдзуру и не делал вид, что не узнал его, но при этом и не говорил ничего конкретного, что могло бы внести ясность. Даже в разговоре с матерью он не упомянул ни Токио, ни ту неделю, что провел в доме Юдзуру. С другой стороны, Шома доверился ему настолько, что привез в дом, зная прекрасно, что в глухом местечке можно было сделать что угодно, а его мама при этом была совсем одна. Да и эта женщина – она ведь тоже не стала возражать или следить за ним. Его не заперли в комнате, за ним не шпионили, к нему отнеслись с должным гостеприимством, хотя он был здесь абсолютно посторонним, и при этом не являлся беззащитным ребеночком. Собираясь в Нагою, Юдзуру воображал самые разные варианты. Он даже придумал для себя утешения на случай, если бы Шома не узнал его или отказался бы его узнавать – это были бы совершенно разные вещи, но Юдзуру подстраховался на все случаи. Он заранее подготовился к тому, что не смог бы найти Шому и семью Уно вообще. Он даже думал, что с Шомой могло случиться какое-нибудь несчастье, хотя эти мысли доставляли ему много боли. Однако это совершенно непонятное спокойствие и простота встречи загнали в тупик даже его – готового, казалось бы, к любым неожиданностям. Сон сморил его только через несколько минут – усталость взяла верх, и Юдзуру просто отключился. До сего момента он и подумать не мог, что так сильно утомился, пока боролся со своими переживаниями и неприятностями. Проснулся он от ощущения чужого присутствия. Открыл глаза, потратил несколько секунд на изучение чужого потолка, а потом перевернулся набок и поднялся, опустив ступни на деревянный пол. Шома стоял к нему спиной и переодевался, но явно все слышал – когда стопы Юдзуру легли на половицы, плечи Шомы едва заметно вздрогнули. – Просыпайся, – поворачиваясь к нему и застегивая последние пуговицы клетчатой рубашки, сказал Шома. – Нужно идти обедать. – Хорошо, – вздохнул Юдзуру. Шома оставил ему еще одно полотенце и направился вперед по коридору, к задней двери – проход был сквозной, и Юдзуру даже мог видеть, как он выходил на задний двор. Когда он еще раз умылся и вышел следом за Шомой, его ждал небольшой сюрприз – хозяйки не было, зато появился еще один молодой человек, чье бесспорное сходство с Шомой без слов рассказывало все, что Юдзуру хотелось бы узнать. Младший брат Шомы с любопытством осмотрел Юдзуру с головы до ног, а потом поклонился и поздоровался. – Старший брат мне все рассказал. Рад, что вы сегодня с нами, – улыбнулся он. – Меня зовут Ицуки. Голос Ицуки был немного ниже, чему у Шомы, да и говорил он как-то резче и отрывистее, несмотря на очевидную доброжелательность. – Спасибо за гостеприимство, – поблагодарил его Юдзуру, уже начиная понимать, почему маленький Шома вечно прятался по углам, когда жил в их квартире. Быть гостем в чужой семье оказалось весьма непросто. Пообедав и справившись с посудой, Шома сообщил, что никуда больше не собирался. – Почему? Уже развез все посылки? – удивился Ицуки. – Да. – Как быстро. А много было? – Нормально. Мотоцикл сегодня оставлю здесь. – Что-то сломалось? – Нет. Просто оставлю. Ицуки нахмурился, а потом мотнул головой – мол, не мое это дело, ладно, не хочешь, не говори. Потом перевел взгляд на Юдзуру и задержался на нем. – Вы уедете сегодня или завтра? – спросил он порассматривав его еще некоторое время. Шома искоса бросил на Юдзуру взгляд и вернулся к раскладыванию посуды – он переворачивал помытые чашки на расстеленное сухое полотенце. – Я не знаю… могу и сегодня. – Сегодня… сегодня я хотел бы тебе кое-что показать, – осторожно начал Шома. – Ближе к вечеру. Если останешься. Если нет – ничего, значит, в следующий раз. Ицуки непонимающе хлопнул глазами, и Шома покачал головой, посмотрев на него весьма серьезно и даже строго. Видимо, эти двое были настолько близки, что им и слова не требовались. Юдзуру почувствовал себя так, словно только что попытался вмешаться во что-то личное, и ему стало стыдно. – Я останусь. Только, может, в город зайдем, что-то купим. Я не могу объедать вас, оставаясь здесь. Мне же не пять лет, и ем я точно не как птичка. – Мне было семь, и я ел нормально, – ответил Шома, поднимаясь с колен и расправляя штаны. – Но если тебе будет так удобнее, то заедем в город и купим что-нибудь. Правда… правда, я не знаю, что именно нам нужно. Кажется, всего достаточно. Он снова посмотрел на Ицуки, и тот пожал плечами. – У меня не спрашивай, все здесь мама делает, у меня вообще дополнительные занятия. Но вы можете купить что-то вроде печенья – его точно нет, и лишним оно не будет. Шома с укоризной покосился на него, но Ицуки только широко улыбнулся в ответ. Юдзуру был благодарен ему за подсказку – по крайней мере, теперь он знал, что делать. К слову, это была первая определенность за весь день. Должно быть, пообедали они поздно – когда вышли к переднему двору, солнце уже скрывалось. Шома глубоко вдохнул и направился к мотоциклу. – Можно и сейчас поехать, – как бы между делом сказал он, осматривая и проверяя в соединениях под сидением что-то такое, чего Юдзуру понять не мог. – Давай поедем, – согласился Юдзуру. Итак, Шома все помнил. Он оставил мотоцикл, чтобы можно было поехать в город или заняться чем-нибудь еще. Он хотел, чтобы Юдзуру остался. Этого было вполне достаточно, чтобы почувствовать себя счастливым. @@@ В итоге они слишком задержались в городе, пока искали подходящий магазин. Шома совсем не ориентировался в торговой части, хотя и ездил по улицам постоянно, исколесив почти все районы. Насколько Юдзуру сумел понять, Шома вообще видел и замечал только то, что имело к нему прямое отношение. Все остальное, что как ему казалось, не могло пригодиться в ближайшем будущем, он пропускал мимо. Поэтому на поиски магазина они убили почти час. Теперь ощущения от езды на мотоцикле стали ярче и интереснее – сейчас Юдзуру замечал ветер, бивший в лицо и трепавший волосы, чувствовал, как перехватывало дыхание от скорости, как напрягались мышцы живота Шомы, когда он наклонялся вперед и прибавлял ход. На пустынной дороге, ведшей к окраине, Шома значительно ускорился и погнал так, что Юдзуру пришлось прижаться к нему всем телом и буквально прилипнуть к его спине. Шома был маленьким, но при этом не казался эфемерным – его тело было осязаемым, сильным и крепким, обнимать его было приятно, под руками чувствовалось живое тепло и настоящая земная человеческая сила. Было понятно, что Шома постоянно ездил на мотоцикле – все его движения были уверенными и точными, и Юдзуру полностью доверялся ему, не задавая вопросов и только управляя собственным весом так, чтобы было проще сохранять равновесие. – Ты не задыхаешься без шлема? – спросил он, подаваясь еще немного вперед и наползая на плечо Шомы, чтобы приблизить губы к его уху. – Глаза не болят от ветра? – Все нормально, – ответил Шома. – Ты только глаза мне не закрывай руками, и все будет хорошо. – Глаза? – Юдзуру рефлекторно сжал ноги сильнее, обхватывая Шому и придавливая его бедра к мотоциклу. – Я же не хочу тебя убить, зачем мне это делать? – И не только меня, себя тоже, – заметил Шома. – Но бывают и такие смельчаки. Интересно, кого это он возил на этом мотоцикле до этого? Кого-то столь смелого, способного закрыть ему глаза ладонями во время поездки? Они доехали до дома, и обнаружили, что мать Шомы уже вернулась. До ужина еще оставалось время, так что они заперлись в комнате, оставив Ицуки корпеть над учебниками – у него еще оставались какие-то специальные экзамены, к которым он готовился со всем усердием. – Этот мотоцикл принадлежит почте? – спросил Юдзуру, усевшись на пол. Теперь он чувствовал себя гораздо свободнее. – Нет, он мой, – открывая шкаф и рассматривая сложенные стопками вещи, сказал Шома. – У почты нет транспорта. – И те двое тоже ездят на своих? – Да. Сота, правда, ездит на отцовском, но он хорошо водит, ему доверяют. А мой мотоцикл – это просто сборка. Основа старая, ей лет двадцать, а все остальное мы подобрали и установили сами. Пока что ездит он неплохо. Юдзуру прислонился спиной к кровати и откинул голову назад, опять устремляя взгляд в потолок. – Сота – это тот, который хотел подвезти меня вместо тебя? – Нет, тот – это Рюджю. Он постарше, это наш семпай. Мы учимся в одном университете, он хорошо меня знает. Да и выглядит как я примерно. Его глаза даже еще больше. Значит, ничего не забыто. Юдзуру попытался припомнить лицо Рюджю во всех подробностях и действительно отметил необычно большие глаза и весьма выраженный рельеф лица, свойственный европейцам. В этом Рюджю действительно было даже меньше японского, чем в самом Шоме. Зато у Соты было настоящее японское лицо. – А мотоцикл ты с ним собирал? – Нет. Сам. – Ты сказал «мы подобрали и установили», – напомнил Юдзуру. Шома развернулся к нему, держа в руках сложенную рубашку. Его взгляд стал еще более внимательным и серьезным, и он на мгновение прикусил нижнюю губу, явно что-то обдумывая. Затем он коротко вдохнул и как будто собрался что-то сказать – его губы приоткрылись, на секунду залипнув перед этим и намертво приковав взгляд Юдзуру, успевшего проклясть себя всеми отыскавшимися в голове словами – но ничего так и не сказал. – Прости, я слишком любопытен. Просто… я проделал такой путь, только чтобы тебя увидеть, а тут… ты такой… другой. – И ты другой, – дернув плечом, ответил Шома. – Столько лет прошло. – Я все тот же. Или что-то настолько сильно изменилось? – Не знаю, – не стал спорить Шома. Спорить не стал, но и не согласился. – Просто я помню тебя такого, каким ты был много лет назад. И мне непривычно, что сейчас ты такой взрослый. – Я сказал «мы подобрали и установили», потому что так лучше звучит. Если бы сказал «я подобрал», то звучало бы как хвастовство, – возвращаясь к старому вопросу, вдруг сказал Шома. – Возьми эту рубашку. Я не знаю, подойдет ли, но она точно чистая. А штаны… штаны я возьму у Ицуки, подожди немного. Шома вышел за дверь, оставив рубашку на кровати рядом с головой Юдзуру. Очевидно, он чувствовал себя неловко. @@@ Ночью, лежа в кровати и слыша неровное дыхание Шомы, расположившегося на полу, Юдзуру вполголоса предположил: – Ты, наверное, думаешь, что я какой-то маньяк. Запомнил тебя настолько, что притащился сюда через пропасть лет, навел шороху на твоей старой улице, поставил на уши почту, еще и твоих друзей с толку сбил. Я не маньяк, Шома, я просто очень хотел тебя поблагодарить. Может быть, завтра уже уеду утром пораньше, и поэтому сейчас хочу все тебе сказать. – Если тебе неприятно или неудобно, ничего не говори, – прошептал Шома. Через тонкие стены доносилось тиканье – спальня Шомы была смежной с гостиной, в которой стояли огромные высокие часы с маятником. Дом был словно картонным – самым настоящим традиционным. Юдзуру в таких еще находиться не доводилось. – Я должен. – Ничего ты никому не должен, – вздохнул Шома, переползая ближе, запуская руку куда-то под кровать и вытягивая жестяную коробочку. Металлическая крышка тускло блеснула в голубоватом ночном свете, зашуршала бумага, и через секунду на грудь Юдзуру опустился какой-то легкий предмет. Шома улегся на подушку и перевернулся на другой бок, спиной к нему. Юдзуру осторожно накрыл ладонью плоскую бумажную форму, уже зная, что это такое. Он уже вышел из возраста, когда детки играют лягушками, заставляя их скакать по столешницам и полу. Вместо бумажного попрыгунчика в пляс пустилось сердце, которое забилось так быстро, что он едва не задохнулся от восторга. Шома помнил абсолютно все. @@@ Юдзуру остался в Нагое. Как так получилось, он и сам не знал. Каждый раз, когда он заводил речь о том, что должен был купить билет, Шома смотрел на него в уже знакомой манере, так и не ставшей привычной – Юдзуру каждый раз смущался и не знал, как правильнее поступить. Шома отводил взгляд только тогда, когда Юдзуру говорил, что, возможно, возвращение домой можно отложить. Отец Шомы был в отъезде, и хотя бы это было небольшим облегчением – Юдзуру оставался в доме днем, помогал хозяйке с домашними делами, набирая воду механическим насосом, перетаскивая ведра, развешивая на перилах футоны и делая еще кучу другой несложной работы. Он понял, что Шома был во многом похож на мать – она также оставалась неразговорчивой, и перемены в ее отношении к нему проглядывали не в словах, а, скорее, в поступках и незаметных жестах. Юдзуру перестал чувствовать себя некомфортно в ее присутствии, хотя они по-прежнему больше молчали – единственными словами, которые ему удалось от нее услышать, были короткие указания или советы, как лучше выполнять ту или иную работу. Она ни разу не спросила, надолго ли он остается в их доме и зачем вообще приехал, она не вспоминала о Токио, как будто того периода их жизни вовсе не было. К обеду Шома возвращался домой, и после этого уже никуда не уезжал. Мать в это время уходила к родственникам, и мальчики обедали одни. На второй день Юдзуру услышал, как она отчитывала Шому, говоря ему, чтобы он не гонял слишком быстро, иначе попадет в аварию и разобьется. Если Шома мчался домой только, чтобы Юдзуру не оставался в одиночестве весь день, то это было явно плохим решением, кто бы стал спорить. После обеда они ездили в город, оставляя в доме Ицуки. Юдзуру понял, что в доме всегда кто-то находился – нельзя было оставлять его совершенно пустым. Прогулки на мотоцикле стали проще и приятнее. Юдзуру привык сидеть за спиной Шомы и наблюдать за дорогой, наблюдая за расступающимися навстречу линиями, которыми был расчерчен асфальт. Было легко не думать о том, куда они поедут и где остановятся – он никогда не задавал вопросов и только принимал все решения Шомы, доверяя ему свою жизнь и безопасность. Шома любил канал – сюда он привозил Юдзуру два раза. Они не брали с собой одеял и просто сидели на траве, наблюдая за неторопливым течением и разделяя на двоих наполненное всяческими мыслями молчание. А однажды Шома отвез его к западной окраине, за которой простирались бескрайние и ухоженные рисовые поля. Воду на поля пустили не так давно, так что в ней еще не завелись лягушки, и находиться там было приятно. Шома припарковал мотоцикл у стены какого-то строения, о назначении которого Юдзуру мог только догадываться. Таких зданий было несколько, они были построены совсем рядом, и не имели окон на нижних уровнях – только небольшие отверстия для вентиляции почти под крышей. Шома прошел вдоль стены, добрался до лестницы и начал подниматься. Приглашение не требовалось – Юдзуру полез следом. Они прошли по двускатным крышам, состроенным в ровный ряд – благо углы между скатами были тупыми, и держаться было легко. Шома дошел до последнего здания, а потом уселся на самый конек, вытянув ноги вдоль шиферных желобков. Юдзуру уселся так же. Солнце садилось за полями, распространяя красноватые лучи и окрашивая облака в необычные оттенки – с восточной стороны они были почти лиловыми, а с западной золотились и словно переливались. Ветер дул прямо в лицо. Здесь, на такой высоте, тяжелая и душная влажность воздуха отступила – наверное, потому что ветер ощущался сильнее. Шома подобрал ноги и сложил локти на колени. – Сторожа еще нет, охранять нечего, – тихо сказал он. – Здесь сейчас вообще никого нет. Можно сидеть хоть дотемна. Потом, когда рис заскирдуют и сложат в хранилищах, начнут его сторожить, и тогда на крыше сидеть будет нельзя. Они все боятся, что дыры появятся, крыша протекать начнет, рис загниет или отсыреет. А чего бояться? Отец говорил, что раньше его в заскирдованном виде хоть на улице хранили и в снег, и в дождь. Это, наверное, был самый информативный монолог, произнесенный Шомой за это время. И примечательно, что предмет разговора не касался его самого – он говорил на отвлеченную тему. – Красиво, – сказал Юдзуру, глядя на разлинованные рисовыми всходами поля, поблескивавшие внизу водной гладью. – Тихо, – добавил Шома. – Очень спокойно. Только сейчас, конечно, потом будет иначе, когда сбор начнется. – Ты знаешь все безлюдные места города? – с улыбкой спросил Юдзуру. – Знаю, – кивнул Шома. – Хотя, наверное, есть еще такие, каких я не видел. – Кто тебе их показал? – Никто. – Сам нашел? Шома только кивнул. Его лицо, на котором также лежал теплый закатный отсвет, казалось мягче, но линия челюсти обозначились точнее, и Юдзуру, глядя на него, вдруг почувствовал окончательное осознание – Шома уже не был ребенком. Это было лицо почти взрослого человека. Пушистые ресницы медленно опустились, и его губы приоткрылись – очевидно, Шома наслаждался тишиной и покоем, за которыми и приезжал в это место. Ресницы были светлыми – уж их-то покрасить Шоме не удалось. Юдзуру понимал, зачем Шоме затемняли волосы, но все-таки ему это не нравилось. Хотелось увидеть настоящий оттенок его волос, и он несколько раз ловил себя на том, что вглядывался в его голову, выискивая отросшие корни – хоть так. – Если тебе действительно нужно уезжать в Токио, к семье, работе и друзьям, то поезжай завтра или когда захочешь, – не открывая глаз, сказал Шома. – Я и так достаточно тебя задержал. Юдзуру уперся руками в другой скат и слегка откинулся назад, устремляя взгляд в небо, которое больше не слепило глаза. – Семья уже привыкла, что меня нет в доме. Я учился все это время. – И будешь учиться еще? – Обязательно. Магистратура подождет год, но не дольше. – А работа и друзья? – Была только подработка. И друзья… а кто же ты, если не друг? Если ты не против, я хотел бы еще немного с тобой побыть. Мне казалось, что я вас обременяю, но если это не так, то я могу остаться еще на несколько дней. Мы не виделись так долго. Ты вспоминал обо мне? Шома вздохнул. – Потом скажу. – А сейчас нельзя? – Нельзя. Как думаешь… это правильно? Правильно, что мы такие? – Ты думаешь, что с нами что-то не так? – удивился Юдзуру. – Правильно было бы, если бы мы забыли и жили дальше. Или если бы встретились, то испытали бы разочарование и поспешили бы забыть. Или… как угодно, но не так. Так хорошо, что страшно. Вдруг снится или кажется. Юдзуру отлично это понимал. Это было настолько идеально, что само собой возникало ощущение неправильности или нереальности всего происходившего. – Мама уезжает к отцу и берет с собой Ицуки, – через некоторое время сказал Шома. – Это будет через два дня. Останешься со мной? Последние слова прозвучали как приглашение, и Юдзуру почувствовал себя так, словно взмыл в небо прямо с крыши и унесся к уже успевшим потемнеть облакам. – Останусь, – шепотом ответил он. На обратном пути, сидя на мотоцикле, Юдзуру наклонился ниже и прижался лицом к лопатке Шомы – это было безотчетное движение, которого требовало все его существо. Наверное, он не выдержал бы, если бы не сделал этого. Вечером он улегся на пол рядом с Шомой, не объясняя своего решения. Шома молча подвинулся, давая ему место. Как и много лет назад, они лежали на полу, деля постель и подушку, но ощущения были совершенно иными. @@@ Шома не вернулся к обеду. Стояла просто нестерпимая духота – даже в тени можно было упасть в обморок, а уж под солнцем воздух нагревался настолько, что Юдзуру будто варился заживо. Распаленная земля распространяла жар, крыша и стены дома нагревались неимоверно, и в эти дни даже сидеть на крыльце было тяжело – очертания окружающих предметов будто плавились, а все светлые пятна отсвечивали настолько, что начинали болеть глаза. От этого становилось лениво и дурно, но Юдзуру старался не особо рассыпаться – нужно было постоянно быть на подхвате. В первой половине дня они закончили большую стирку, и он почти сломал спину, пока качал воду ручным насосом. А теперь он сидел на крыльце, опустив ноги вниз и глядя на забор. Он ждал возвращения Шомы, но никого так и не увидел. Хозяйка явно заволновалась – она стала чаще подходить к двери, смотреть на дорогу и даже пару раз выходила за ворота. К часу вернулся Ицуки, который также удивился отсутствию Шомы. Юдзуру в очередной раз подумал о том, что отсутствие телефона было крайне неудобным – он даже не мог позвонить на почту и узнать, что там с курьерами, вернулись ли они или получили дополнительную работу. Возможно, Шома должен был доставить что-то срочное и просто не успевал заехать домой и предупредить. Или он получил слишком много посылок и теперь развозил их за несколько заходов. Или у него сломался мотоцикл. Или… Нет, о плохом думать было запрещено. Круглый колокольчик из стекла тихонько позванивал от медленного ветра, бумажная табличка, привязанная к его веревочному язычку, неспешно покачивалась. Юдзуру смотрел на нее, хмурился и ждал-ждал-ждал. Табличка как будто стала маятником, отсчитывавшим удары часов. Он гипнотизировал колокольчик ровно до двух, а потом поднялся и прошел в дом. – Наверное, я съезжу в город, загляну на почту, спрошу, что там и как, – сказал он, останавливаясь у двери в их с Шомой комнату. – Еще рано, – ответила хозяйка. – Подожди хотя бы до четырех. – Но он ведь не обедал. – Такое случается иногда. Если у него много работы, Сота отвозит его к себе и они обедают вместе. Это нормально. Нет, это не нормально. Юдзуру не сомневался, что именно сейчас, когда он был в этом доме, Шома не стал бы молча уезжать к своему другу, а все равно вернулся бы домой. – Я все-таки хочу поехать. – Солнечный удар схватишь. – Нет, со мной все будет в порядке. – Тогда возьми университетскую фуражку Шомы. Под зонтом, ты, конечно, ходить не захочешь, но хотя бы голову закрой. У тебя есть деньги? – Да, спасибо. Он переоделся в собственную рубашку и брюки, – теперь ему чаще приходилось носить чужую одежду, но когда он выходил в город, старался надевать только свою – заглянул в бумажник и вышел. Ицуки, вышедший его проводить, протянул ему форменную фуражку белого цвета. – Возвращайся скорее. И желательно с ним, – попросил он, закрывая ворота. Юдзуру улыбнулся и направился к автобусной остановке. В дороге он провел чуть больше получаса – он все еще плохо ориентировался в городе и едва не спутал номер автобуса для пересадки. Радовало только то, что дорогу до почты он запомнил хорошо. Уже входя во двор, каким-то образом понял, что Шомы в центре не было, но все равно дошел до двери и встретился с уже знакомой сотрудницей. – Вы за Уно-саном? Как хорошо! У нас большая проблема – два курьера попали в аварию, они сейчас в больнице, и мы не могли связаться с семьей Уно, потому что нет телефона, а все остальные разошлись по участкам, и я не могу… – Авария? – прервал ее Юдзуру. – Двое? Шома тоже? Девушка шмыгнула – он только сейчас заметил, что она плакала. – Да, Уно-сан один из пострадавших. Он в больнице. Мы искали способ связаться с вами, но не могли никак… – Он жив? – Конечно, жив, он в больнице! Слова доходили слишком долго, Юдзуру все никак не мог опомниться – в первые несколько секунд он, еще не осмыслив до конца эту новость, оставался странно спокойным, но чем глубже в его разум проходила мысль о том, что Шома попал в аварию, тем больше страха он ощущал. У него затряслись руки, и он сжал кулаки, чтобы хоть как-то унять дрожь. – В какой больнице? – спросил он, понижая голос и стараясь не слишком сильно паниковать. – Я отведу вас, здесь недалеко. Как же все-таки хорошо, что вы пришли сами! Вы ведь скажете его родным? – О чем? – Юдзуру с трудом сглотнул вязкую слюну, испугавшись промелькнувшей мысли. – С ним же… с ним же все хорошо? – Скорее всего, да, я еще точно не знаю, он был у врача, мне ничего не сказали. Пойдемте же, скорее! До больницы и впрямь оказалось недалеко – Юдзуру даже не заметил, как они добрались до нужного места. Девушка остановилась рядом с сиделкой и стала что-то объяснять, пока сам Юдзуру стоял у окна. Не может быть. Не может быть, чтобы Шома попал в аварию. Только не он. Мысли были до крайности эгоистичными, но сейчас он не мог себя контролировать – ему хотелось, чтобы беда случилась с кем угодно, но не с Шомой. Что именно подразумевалось под аварией? Перевернулся на мотоцикле? Въехал в ограждение? Не удержался на повороте? Был сбит автомобилем? Что именно произошло? В зависимости от ситуации менялись шансы на успешное лечение и… выживание. А что если его сбил грузовик или какой-то другой тяжелый транспорт? Юдзуру прислонился поясницей к подоконнику и уставился в пол, скрестив руки на груди. Шома был где-то здесь. Главное, чтобы живой. – Вы его родственник? – тронув его плечо, спросила сиделка. – Я не могу отвести вас, если вы просто друг. – Никого другого нет, здесь только я, хоть и не родственник. Девушка обратилась к сиделке, видимо, испугавшись, что Юдзуру мог нагрубить или повести себя неправильно. – Он приехал за Уно-саном, все в порядке. Я возьму на себя ответственность. – У него много переломов, он сейчас под наркозом и все равно ничего сказать не сможет. – Много переломов? – Юдзуру оттолкнулся от подоконника и выпрямился. – Но хотя бы со стороны посмотреть можно? Я не могу уйти, так его и не увидев. Сиделка бросила на него почти неприязненный взгляд. – Вот только сцены устраивать не надо, таков порядок. – Я просто посмотрю, я не могу уйти прямо сейчас! Пожалуйста, я обещаю, что не войду в палату, просто… Он не мог уйти, так и не удостоверившись, что Шома был жив. Внутри поднималась целая буря разных чувств, но Юдзуру был слишком расстроен, чтобы разбираться в них – страх не позволял ему остановиться и вдуматься в слова, которые говорили окружающие. Все его существо захлестнуло только одно желание – увидеть Шому. Он даже забыл о том, что в доме оставались мать и младший брат Шомы, также ожидавшие вестей. – Пожалуйста, позвольте ему посмотреть, – взмолилась девушка. – Уно-сан живет слишком далеко, и у него нет телефона. Когда этот человек придет к его матери, что он должен будет ей сказать, если даже не видел Уно-сана? Сиделка опустила голову, немного подумала, а потом согласилась. – Только под вашу ответственность. И только через окно, не надо в палату вламываться, иначе я вас живо выпровожу. Юдзуру с готовностью закивал. Они прошли полутемным коридором, пару раз свернули, а потом остановились у одной из множества белых дверей. Сиделка вошла в палату, подошла к окну с внутренней стороны и отодвинула шторку, чтобы Юдзуру смог увидеть койку. Прильнув к стеклу, Юдзуру нашел глазами постель и сразу же выхватил взглядом фигуру человека, лежавшего на подушках. Человек был накрыт светлой простыней с множеством ровных изломов – очевидно, она пролежала в сложенном виде какое-то время, прежде чем ею решили воспользоваться. Эти складки не позволяли разобрать силуэт, скрадывая его истинные очертания, однако Юдзуру показалось, что лежавший на койке был слишком высок для Шомы. Боясь посмотреть на его лицо, он усилием воли заставил себя перевести взгляд выше, чтобы… Нет, это был точно не Шома. Даже при том, что на лице у этого человека расползся здоровенный синяк, Юдзуру все равно не сомневался – это был другой курьер. – Я хотел бы увидеть Уно-сана, а это точно не он, – покачав головой, сказал он. Сиделка нахмурилась и посмотрела на него через стекло, потом задвинула шторку и вышла, тихо притворив дверь. – Как так? – Это кто-то другой. Уно-сан должен быть меньше ростом, и у него… у него такие маленькие ладони и красивые пальцы. И ресницы длинные. Он такой… такой… совсем миниатюрный. – Ох, так вы хотели увидеть того… Она подняла лицо, наполненное сожалением. Сердце Юдзуру дрогнуло, а затем остановилось. Этот виноватый взгляд выглядел как настоящий приговор. Не может быть, это неправда. Так нечестно! Этого просто быть не может! Но почему она смотрела на него с таким раскаянием, словно собиралась сказать нечто страшное – то, чего он не хотел слышать вообще никогда? Юдзуру отступил от нее и с большим трудом сделал вдох, преодолевая боль и вынуждая себя наполнить легкие. Сердце с натугой забилось вновь, тяжело ударяясь о грудную клетку, в ушах застучала кровь. – Скажите уже что-нибудь, – попросил он. – Он ведь жив? Он ведь жив! Скажите, что жив! Это было невозможно вынести. Юдзуру был готов схватить ее за плечи и хорошенько встряхнуть, чтобы она, наконец, заговорила и прервала его мучения. С другой стороны, ее слова могли положить всему конец, и он даже сам не знал, что было страшнее. Он просто хотел, чтобы она подтвердила его слова и убила его страхи, сказав, что Шома был жив. Ее брови приподнялись, и она уже хотела что-то сказать, когда за его спиной скрипнула другая дверь. – Я думал, что мне показалось, – прозвучал голос, резанувший его барабанные перепонки знакомой мягкостью. Юдзуру замер на месте, а потом повернулся, чтобы почти столкнуться с Шомой, стоявшим прямо позади него. – Ты… Он взял его лицо в обе ладони и приподнял, заглядывая в глаза. Живой. Все в порядке, он жив. – Господин, я просто хотела извиниться, что перепутала фамилии, – осторожно проговорила сиделка, обходя их и виновато глядя на него. – На самом деле Уно-сан может поехать домой уже сейчас, с ним все в порядке. Просто лучше отвезти его на такси, конечно. Шома не двигался и смотрел на него снизу вверх, хлопая ресницами и явно ничего не понимая. Это было счастье. Юдзуру показалось, что еще немного, и он расплачется. Еще чуть-чуть, и его сломает от всех этих эмоций, которых было слишком много для такого короткого промежутка времени. Нет, не время для такого. Вот он, Шома, живой и почти невредимый, прямо перед ним. Теплая кожа, знакомый растерянный взгляд, эти чертовы приоткрытые губы… все верно, это он. – Господин, ведите себя пристойно! – почти взвизгнула сиделка, вытягивая его из размышлений. Когда Юдзуру пришел в себя, глаза Шомы были прямо перед его глазами, и больше ничего видно не было. Их лица были почти прижаты, даже носы соприкасались. Он потратил немало сил, чтобы отлепить ладони от лица Шомы и выпрямиться. Еще несколько секунд ушло на то, чтобы окончательно вернуться в реальный мир, и после этого он сказал что-то стандартное и вежливое сиделке, а потом взял Шому за руку и повел по коридору прочь, к выходу из больницы. Разумеется, после такого опасного представления их отпустили без вопросов. Шома не захотел ехать на такси, и Юдзуру не стал настаивать. Они доехали до последней остановки и вышли на дорогу к дому, по которой им предстояло пройти еще минут пятнадцать. – Я где-то потерял твою фуражку, – проводя рукой по голове, сказал Юдзуру. – Прости. Что теперь делать? Шома, над бровью которого красовался белый крестик из кусочков пластыря, почти беззаботно пожал плечами: – Осенью все равно другую нужно купить. Вместе с формой. Это вполне нормально. – В вашем университете форма? – Нет, только для парадных случаев. В основном… фуражки, платки всякие. Не люблю это. Но когда спортивные мероприятия или что-то еще, студенты должны выделяться, так что мы носим форму. Его голос звучал так же, как и обычно. Слышать его было настоящим счастьем. Дождавшись пока они дошли до ближайшего дерева, Юдзуру остановился и взял его за локоть, чтобы немного постоять в тени. Шома с любопытством посмотрел на него. – Что? – спросил он, видимо, не понимая, что происходило с Юдзуру, и почему он вел себя так странно. – Расскажи мне сейчас. Что случилось? – Ничего. Мотоциклу конец. Мы с Сотой встретились на дороге, решили до почты вместе доехать, а потом… там машина… никто, в общем, если подумать, не виноват. Такое бывает – когда никто не виноват, но все равно случаются плохие вещи. – Сота будет в порядке? – Да, только… только я не знаю, как ходить будет. Его родители уже побывали в больнице, и теперь будут там постоянно, как немного оправятся. Я тоже буду заходить, но в ближайшие три дня мне никуда нельзя. – Я думал, ты умер, – тихо сказал Юдзуру. – Я думал, ты гонял как бешеный по дороге, и тебя сбили. Да чего только не передумал. – Но со мной все хорошо, – легко сказал Шома. – Что хорошего? Вот это хорошо? – Юдзуру взял его за руку и приподнял ее, оглядывая целый ряд царапин, красовавшихся на предплечье, которым Шома, видимо, затормозил об асфальт. – Или это хорошо? – Он перевел взгляд на лицо Шомы, заклеенное пластырем в двух местах. – Ничего хорошего нет. – Зато я жив, и кости целы. Соте досталось гораздо больше, я за него волнуюсь. Юдзуру кивнул. Шоме повезло, чего уж тут. Следовало посочувствовать Соте, которому действительно совсем не повезло, но конкретно в данный момент он не мог думать ни о чем другом, кроме того, что до катастрофы сегодня оставалось совсем немного. – Юдзу-кун, – подходя еще на шаг ближе и оказываясь вплотную к нему, начал Шома – с Сотой это случилось, потому что его мотоцикл был с коляской. Когда он переворачивался, было слишком опасно. А мой был легкий – меня просто вынесло, и я затормозил. Прицеп сразу оторвало, он не мешался. И почту всю развезли, план выполнили… – Ни слова о плане и работе, – довольно жестко сказал Юдзуру. – И о твоем мотоцикле тоже ничего слышать не хочу. Может, и лучше, что он… – Нет, не лучше, – отрезал Шома. – Я на него год потратил, прежде чем он начал нормально ездить. – Если бы не он, ты бы сегодня не попал в аварию! – Если бы не он, ты бы меня никогда не нашел. Это было правдой. Юдзуру вздохнул и зашагал дальше. Шома пошел следом. Что-то изменилось. Возможно, изменилось не прямо сейчас, и даже не в этот день, но заметил он эти перемены только что. Шома больше не был маленьким мальчиком, это становилось все очевиднее с каждым днем, но Юдзуру все еще хотел о нем заботиться. Он хотел быть с ним, но теперь это желание было каким-то другим. То есть, это было то же самое желание, что и в детстве, но теперь оно приобретало иной оттенок. И Юдзуру даже понимал, какой именно. Но нормально ли это? Для него не было ничего противоестественного в любви к мужчине, хотя он никогда всерьез не задумывался о том, нравились ли ему девушки или парни. Некоторый сексуальный опыт был получен им еще в старшей школе, но Юдзуру не вынес из него ничего, кроме физического удовлетворения и технических знаний - он научился понимать собственное тело еще до того, как начал обучение в университете. Грубо говоря, ему были известны все ходы и выходы, но именно эта полная осведомленность в определенный момент сделала секс непривлекательным в его глазах – не было никакой тайны, никакой магии, никаких загадочных ощущений и ничего такого, чего он не мог бы добиться, находясь наедине с собой. Так что, когда речь заходила об отношениях, о сексе он думал в последнюю очередь. Он искал чего-то другого, но не мог понять, что именно могло бы остановить его и заставить задуматься, а потом пойти следом за человеком и сказать себе: «Я принадлежу ему». Так что сейчас его волновал другой вопрос – не проецировал ли он детские впечатления на взрослую жизнь? Все эти годы Шома оставался для него самым ярким человеком, воспоминания о котором грели сердце и наполняли душу нежностью. Юдзуру полагал, что Шома стал его первой детской любовью, причем он ни секунды не обманывал себя – научившись понимать разницу между романтической и общечеловеческой привязанностью, он сразу же определил, что в его чувствах к Шоме было поровну и того и этого. Его занимало то, что происходило сейчас. Будучи взрослым человеком, так и не решившимся ни разу на полноценные встречи и свидания, не мог ли он просто подсознательно оживить и перенести свою детскую любовь на текущий момент и привязать себя к человеку, нынешний реальный образ которого все еще оставался закрытым? Шома поравнялся с ним, и Юдзуру повернулся к нему, беззастенчиво разглядывая его лицо, которое помимо пластыревых отметин украшалось еще парой тонких царапин. – Не смотри так, – попросил Шома. – У тебя всегда был такой взгляд. Ты и вправду не сильно изменился. – Очень изменился, – возразил Юдзуру. – Правда, еще не знаю, что из этого получилось. Ты возил Соту на мотоцикле? Кто закрывал тебе глаза? Шома почти мечтательно улыбнулся и покачал головой. – Нет, это Ицуки. Мы ехали по этой дороге, и он развеселился. Здесь пусто и прямо, никакой опасности, разбиться тяжело, даже если задаться такой целью. Просто я занервничал, потому что подумал, что он мог бы сделать такое и в городе, если уж здесь додумался. Сота учился ездить со своим отцом. Он на пару курсов младше меня. Рюджю учится в магистратуре. Не могу сказать, что мы лучшие друзья, но добрые приятели точно. – И ты всегда совмещал работу с учебой? – Да, это несложно. Просто в учебный сезон снижается оплата, вот и все. Но люди со своим транспортом всегда нужны. Были нужны. Теперь наверняка не будут. – Найди себе другую работу. – Я пытался. – Ты вспоминал обо мне? – Да. Большего от него добиться было нельзя. Они дошли до дома, и их встретила хозяйка. Конечно, она увидела пластыри на лице сына задолго до того, как они подошли к ней, но при этом не сказала ни слова. Шома также ничего ей не рассказал. Юдзуру все еще удивляла их внешняя холодность, но он помнил о том, что пообещал себе не задаваться вопросами и принимать все именно таким, каким оно и было, не стараясь перекроить мир под свои представления правильного или неправильного. Только после ужина, уже убирая посуду, Шома сказал: – Я сегодня попал в аварию. Сота в больнице, нужно будет завтра к нему съездить. Мотоцикл разбился. Его мать замерла, держа в руках сухое полотенце, и сидя напротив него. Ее взгляд остановился на лице сына, и Юдзуру показалось, что он увидел, как она состарилась. За одно мгновение. Будто прорезались морщины у рта, а глаза наполнились горечью и усталостью. – Что у тебя? – спросила она не изменившимся голосом. – Пара ссадин и еще что-то. Ничего серьезного. Она кивнула, оставила полотенце на столе и вышла из кухни. Ей было просто необходимо пережить этот момент в одиночестве. До сего момента Юдзуру даже не задумывался о том, насколько сильна родительская любовь. А она оказалась безумно сильной – способной состарить человека на целую жизнь всего за секунду. Ицуки шевельнулся рядом, не зная, пойти ли ему следом за матерью или остаться и продолжить разводить теплую воду в большом эмалированном тазу, предназначавшемся для мытья посуды. – Не трогай ее, – тихо сказал Шома. – Я сам. Младший кивнул. На первый взгляд в этом доме не было совершенно никаких связей – казалось, что всем тут почти наплевать на то, что происходило с другими. Однако при более близком знакомстве выяснялось, что семья Уно жила единым организмом, и тот факт, что Юдзуру впустили внутрь на такой долгий срок, уже о многом говорил. Они не говорили друг другу множества слов, потому что им это просто не требовалось. Шома, его мама, младший братик – они знали друг друга настолько хорошо, что не понимали, а чувствовали, что должны или не должны были делать. Они точно знали, чего каждый из них ожидал, и когда это следовало сделать – и стоило ли вообще что-то начинать. Когда с кухонными делами было покончено, Шома вышел к парадной двери и подошел к матери, сидевшей на ступеньках крыльца. Юдзуру не стал подходить ближе и просто шмыгнул в комнату, но, закрывая дверь, успел заметить, что Шома уселся рядом с матерью – совсем близко. Он просидел в одиночестве почти полчаса, а потом заглянул Ицуки и попросил его помочь накачать воды, на вечернюю помывку. Они залили воду в вертикальную трубу ручного насоса для создания тяги, и Юдзуру принялся качать ручку вверх и вниз, пока из крана, синхронно с его движениями, выливалась вода. Ведра наполнялись быстро – за прошедшие дни он приучил себя работать ритмично и без остановок. Вода выходила рывками, холодные брызги летели во все стороны. Ицуки, менявший ведра под краном, заговорил: – Спасибо, что привел его. Думаю, мама чувствовала, что с ним случилось несчастье, просто не была уверена. – Я бы жить не смог, если бы не поехал за ним, так что не благодари, – ответил Юдзуру. – Все равно спасибо тебе. Так что сегодня тебе такая привилегия – будешь мыться первым. Сейчас брата позову, он тебе поможет. – Он там… он с вашей мамой. Может, не стоит их тревожить? Ицуки тряхнул головой и рассмеялся: – Они уже давно сидят, все хорошо. Он скрылся в доме, а через пару минут на задний двор вышел Шома. Когда он подошел ближе, Юдзуру понял, что он плакал – его глаза были красными, а губы обкусанными и припухшими. – Я схожу за горячей водой, – сказал Шома, забирая специально оставленное для этого металлическое ведро. Они каждый вечер проделывали этот ритуал, который поначалу показался Юдзуру просто диким. Смешивали холодную и горячую воду в тазу, а потом один из них склонялся над небольшим бетонным резервуаром, и другой поливал ему из сухой тыквенной корки, вычищенной и отполированной водой до идеальной гладкости. Каким образом они мылись зимой, Юдзуру даже не представлял. До ближайшей общественной бани нужно было ехать три остановки автобусом. Горячей воды не было. Телефонная линия сюда не проводилась. Туалет находился за пределами дома. Как сильно они хотели сбежать от людей, что решили жить в таких условиях, предпочтя тишину окраины городскому комфорту? Впрочем, мыться таким образом было даже интересно. Это в самом начале Юдзуру несколько стеснялся присутствия другого человека (как правило, этим человеком был Шома). Потом данное условие перестало его волновать, а еще через несколько дней он начал находить в этом даже какое-то удовольствие. Потому что Шоме не надо было говорить, когда начинать лить воду и куда вообще ее направлять – он сам все понимал и делал как надо. Юдзуру надеялся, что сам тоже поступал таким же образом – по крайней мере, Шома никогда не делал ему замечаний. Впрочем, он не сказал бы, даже если бы ему что-то не нравилось. В первый вечер он спросил, не нужно ли было помочь Ицуки, и тогда Шома ответил, что обычно они моются без помощи. Юдзуру не стал вдаваться в подробности, поскольку и так было ясно, что ему, как человеку, не привыкшему к подобным условиям, просто решили помочь. Вернувшись в комнату, они улеглись на пол, где теперь спали вдвоем. Они не зажигали свет, хотя уже почти стемнело, и Юдзуру это нравилось. В полумраке или даже в темноте он чувствовал себя гораздо свободнее. – Завтра вечером мама и Ицуки уедут. Мы останемся одни. Они пробудут там целый день и вернутся после… после послезавтра, если так можно сказать. Их не будет две ночи. Я могу спать те ночи в комнате Ицуки. – Не надо. Останься здесь. – Хорошо. Юдзуру перевернулся на живот и перенося вес на локти и разглядывая лицо Шомы, лежавшего на спине. Тот впервые ответил на взгляд прямо и без стеснения – просто повернулся и стал смотреть на Юдзуру. Его взгляд был теплым и добрым. – Можно жить воспоминаниями, но так получится больно и не очень долго, – сказал Шома, поднимая руку и укладывая голову на предплечье. – Можно даже жить неправильными, но удобными воспоминаниями – это еще больнее и еще короче. Поэтому я благодарю тебя за то, что ты приехал и нашел меня. Я больше не мог это выносить. – А я думал, ты испугаешься того, что я до сих пор так одержим нашим с тобой прошлым, – сказал Юдзуру. – Хотел уехать сразу же, как взгляну на тебя. – Думаю, ты сделал меня тем, кто я есть сейчас. Поэтому я хотел узнать… я настоящий или нет? Правильно ли я все помню? Иногда проходит время, и ты начинаешь понимать, что некоторые воспоминания на самом деле, обманывают тебя. Взрослеешь, оглядываешься, оцениваешь и в чьих-то словах, показавшихся тебе добрыми, находишь издевку. В чьих-то упреках – зависть. В чьих-то замечаниях и придирках – стремление помочь. И мир встает с ног на голову. Так меняется почти все, и ты понимаешь, что в детстве жил в искусственном мире. Что осталось – та неделя, которую я прожил с тобой. Ты остался. Ты был настоящим и остаешься таким. И то, что ты отдал мне, во многом стало мной нынешним. Все, что ты делал или говорил, сохранилось для меня. Юдзуру оперся на один локоть, высвободил руку и провел пальцами по его волосам. – Сейчас все может быть несколько иначе. Эта наша встреча может быть другой. Если потом, став еще взрослее, ты найдешь в созданных сегодня воспоминаниях что-то такое, что тебе не понравится или покажется отвратительным, я заранее прошу прощения. Шома облизнул губы, не отводя взгляд и о чем-то размышляя. Юдзуру подумал, что он пытался понять только что услышанное, но в следующий момент все его мысли унесло – Шома приподнялся, положил ладонь на его затылок и поцеловал. В губы. Легко и быстро, но весьма ощутимо. А потом облизнулся еще раз и перевернулся на другой бок. Наверное, он делал так всегда, когда чувствовал себя неудобно. Юдзуру расслабил плечи и локти, опустил голову в подушку, спрятав пылающее лицо. За один день вполне можно было умереть, вернуться к жизни и стать самым счастливым человеком в мире. @@@ Утром Ицуки с матерью уехали в больницу, чтобы навестить Соту. Шоме выходить из дома категорически запретили, так что они с Юдзуру остались вдвоем. Они вымели оба двора, набрали воды на целый день, повозились на кухне, а потом обосновались в комнате. – Не представляю, чем мы будем заниматься целый день, – вздохнул Шома. – Умереть можно. Юдзуру ничего не сказал. Его почему-то совершенно не пугала перспектива остаться взаперти на две ночи и целый день. Возможно, поэтому время пролетело быстро и незаметно – он даже удивился, когда Ицуки и хозяйка дома вернулись. Они почти сразу же принялись собирать вещи и перепроверять, не забыли ли чего-нибудь, после чего все уложенные и одобренные сумки были вынесены на крыльцо. Шома спросил, можно ли было ему хотя бы проводить их до автобуса, на что получил железный отказ. Его это явно расстроило, но он не имел привычки спорить с матерью и промолчал. Тогда Юдзуру вызвался помочь и пройти с ними до остановки. К его удивлению, ему разрешили, причем без лишних сомнений. Обедали они еще вместе, а после обеда Ицуки с мамой собрались уезжать. Шома остался в доме – он помахал им вслед и скрылся за воротами. Юдзуру донес большую сумку до остановки, проследил за тем, как они сели в автобус и после этого вернулся домой. Это было не очень хорошо, но ему было легко и радостно от того, что они оставались одни. Словно в старые времена. Правда, ночевать в пустом доме им еще не приходилось, но это было и неважно – они были достаточно взрослыми, чтобы не бояться одиночества и темноты. Они провели вечер в гостиной, играя в сёги, читая газеты и временами болтая о разных вещах – университете, планах на будущее, своих специальностях. О прошлом – о фигурном катании, которое оба продолжали смотреть по телевизору. При этом у Юдзуру даже не возникло мысли включить телевизор именно сейчас, хотя этот ящик в деревянной рамке покоился на самом видном месте, заботливо поднятый на тумбочку и прикрытый кружевной салфеткой. – В следующей жизни я стану фигуристом, – в шутку пообещал он. Шома прыснул в кулак и улегся на пол. – Что смешного? – спросил Юдзуру, укладываясь рядом. – Ничего. Я просто о том же самом подумал. Если удастся переродиться и стать фигуристом, я буду делать четверные прыжки. – Тогда я пятерные делать начну, – уже смеясь, ответил Юдзуру. – А четверного акселя не хватит? – Ну и память у тебя, – переворачиваясь набок и все еще посмеиваясь, заметил Юдзуру. – Не знаю. Для начала надо его сделать, а потом уже видно будет. И вообще, тогда мы станем соперниками. – Не вижу в этом ничего плохого. – В общем, я тоже. Только одного боюсь – увлекусь настолько, что не успею полюбить тебя. – Главное, будь счастлив, остальное неважно. В следующей жизни и подумаем об остальном. – А знаешь, я солгал, – придвигаясь чуть ближе, сказал Юдзуру. – Я бы в любом случае тебя полюбил. Тебя нельзя не любить. – Как и тебя, – закрывая глаза, прошептал Шома. @@@ Позволялось все, и ничего, абсолютно ничего не запрещалось. Все, что между ними оставалось – доверие, имевшее под собой надежное основание в виде чувств и стремления подарить только хорошее, не принося боли. Всего за день Юдзуру понял, что говорить «люблю» можно сотней разных способов, ни в одном из них не используя слова. Это могло быть ошибкой, но Юдзуру предпочел не обкрадывать ни Шому, ни себя – это стало бы непростительным преступлением. Они и так лишились стольких лет, которые могли бы провести вместе. Он не знал, что ему всего этого не хватало – прикосновений через одежду, теплых поцелуев, переплетенных пальцев, тяжелого дыхания на своей груди, запаха родного тела. Утыкаться носом в ложбинку между плечом и шеей и втягивать воздух, наполненный им. Чувствовать крепкие руки, сомкнутые вокруг своей талии. Откидывать голову, позволяя губам пройтись по открытой шее. Водить губами по тонким запястьям и чувствовать следующую за этим дрожь, накрывающую все тело. Накрывать мокрые плечи полотенцем и собирать капли чистой воды с губ, прижимаясь к груди и перехватывая за талию. Ловить за руку, притягивать и приподнимать над полом, сжимая ровно до того предела, за которым начинается боль. Подаваться навстречу и отвечать на ласковый взгляд. Дарить и принимать. Двух ночей оказалось катастрофически мало. Они не могли выспаться, потому что когда не тратили время на любовь, тогда говорили, говорили и говорили. Утром Юдзуру отгладил свою брюки и рубашку. Шома собрал в бумажный пакет еду, туда же положил полиэтиленовый сверток с одной из своих рубашек и небольшую жестяную коробку. Юдзуру уехал почти сразу после того, как вернулись Ицуки с матерью. Шома проводил его до автобуса, но они даже не обнялись на прощание – слишком велик был риск выдать себя. – В следующий раз я зацелую тебя так, что ты забудешь, как стоять прямо на ногах, – пообещал Юдзуру, отходя к двери автобуса. Шома только кивнул и отпустил его – до этого он держался за его руку. – В той коробке… в общем, это тебе в дорогу. Чтобы не скучно было. Двери захлопнулись, автобус тронулся. Шома остался на дороге, глядя ему вслед. Юдзуру до боли стиснул зубы. Будет и следующий раз. И столько «следующих разов», сколько они захотят. Пока очередная встреча не станет последней – самой длинной, идущей до самой старости. @@@ «Ю-ниичан, мы приехали в новый дом. Я очень скучаю по тебе. Надеюсь, твои друзья теперь играют с тобой. Хочу, чтобы ты поскорее меня забыл». «Сегодня я пошел в новую школу. Дети тут меня почти не дразнят, мама теперь красит мои волосы. Я больше не слышу это слово – «гайджин». Ты снишься мне уже второй раз. Я научился молиться, чтобы просить бога дать тебе побольше хорошего». «Почему-то ты снова мне приснился. Наверное, дело в том, что мы переезжаем. Я не знаю, почему, но мне от этого тревожно. Просто слухи ползут следом за нами, и соседи уже начинают косо смотреть на маму, и нам это надоело. Ты никогда об этом не узнаешь, поэтому я могу написать все, что хочу». «А знаешь, мне все равно, кто мой отец. То есть, я люблю своего отца, но сегодня пришел к выводу, что даже если бы вдруг оказалось так, что я родился от американца, для меня ничего бы не изменилось. Тебе будет смешно, но я так решил, потому что очень много думал о тебе сегодня. Я сейчас старше тебя… ну, старше тебя того, которого помню». «Каким ты стал? Я заканчиваю среднюю школу, а ты начал последний год старшей. Я не могу тебя представить, хотя постоянно пытаюсь это сделать. Обидно, что все так сложилось – кто угодно может видеть тебя, а мне этого никак нельзя сделать». «Пробовал ходить на свидание. Смешно. Это точно не для меня. Лучше я займусь чем-нибудь – сосед со старой улицы продает подержанный мотоцикл, может, я куплю его на свои накопления и доведу до ума. Интересно, чем занимаешься и увлекаешься ты? Думаю, у тебя полно дел, и ты постоянно занят». «Это превращается в навязчивую идею, мне нужно срочно что-то с этим сделать. Я сжег два последних письма, потому что написал в них слишком много лишнего. Уже всерьез думаю о том, чтобы съездить в Токио, как будут каникулы. Но куда я поеду и где буду тебя искать?» «Узнаю ли я тебя, если мы когда-нибудь встретимся на улице? Я ведь все равно должен буду поехать в Токио на стажировку – мой университет держит там несколько рабочих мест, и на мой выпуск рассчитано три вакансии, одна из которых закреплена за мной. Я буду жить в одном с тобой городе. И если увижу, смогу ли понять, что встретил тебя?» «Мне снилось, что ты приехал к нам. Не смог запомнить твое лицо, но почему-то до сих пор отчетливо вижу, как мы сидим на крыше зернохранилищ и смотрим через рисовые поля на солнце. Я хочу тебя увидеть». «Должен ли я отпустить тебя? Должен ли я отпустить тебя и продолжить жить дальше? Ответь мне. Дальше так нельзя. Еще хуже, когда я думаю, что уже давно перестал для тебя существовать, а сам все еще болен». «Да, я все еще болен. Может, это к лучшему?» Одиннадцать бумажных лягушек – одиннадцать писем, написанных на листках, из которых были сложены попрыгунчики. Твердость бумаги и застарелость складок говорили о том, что их сложили всего по разу – сделав однажды, больше не раскрывали и не разворачивали. Юдзуру сложил их обратно в коробку и отвернулся к окну. В двадцать три года он еще не привык плакать от счастья. Возможно, Шома мог бы его научить этому когда-нибудь в будущем.